Love Story 2.0

Теперь мне больше не нужно было болтаться после работы по улицам. Кас сам хотел проводить больше времени со мной. Мы оставались дома и разговаривали. Обо всем. Главное, мы теперь могли говорить о будущем, даже если это означало, что мы говорили о том времени, когда Каса больше не могло быть. – Попробуй только не стать руководителем компании, – говорил он мне. – Ты сможешь. – Угу, – отвечал я. На самом деле компании и руководительские кресла были последним, о чем я мог думать. – И ты будешь жить нормальной жизнью, слышишь? Никаких депрессий или что там еще случается? Ты справишься. – Угу, – снова отвечал я, а сам с ужасом думал, как это вообще возможно – справляться без Каса. – И еще тебе надо будет поддержать Чака, – сказал однажды Кас. – Я ему все расскажу, но попозже. А вот когда расскажу, ты должен быть сильным и подставить ему плечо. Потому что сам он не справится. Я кивнул. – И ты опять пойдешь учиться, станешь программистом и будешь вести настоящую веселую студенческую жизнь. Вместе с Сэмом. – Я не буду вести веселую студенческую жизнь, – запротестовал я, – я работаю. – Ты будешь, – с нажимом произнес он. – Потому что я так хочу. Ты будешь? – Буду, – отвечал я. Вы помните – советская ракета? И никакие договоры в Рейкьявике (22) на него не действовали. Мы прожили так примерно месяц. Кас уволился, но продолжал рисовать дома, однако я заметил, что давно не видел ни одной законченной работы. Поскольку дома я теперь бывал намного больше, я постепенно взял на себя все обязанности по готовке, уборке, мытью посуды и покупке продуктов. Кас ругался на меня, говоря, что я выкидываю деньги на ветер, покупая совершенно ненужные полуфабрикаты, заказывая пиццы и жаря отбивные размером со сковороду, каждой из которых хватило бы нам с ним на два обеда, если знать, как готовить. Однако я продолжал делать все так, как считал нужным. Как-то Кас писал очередной мой портрет из серии "Дин с паяльником", пока я собирал пробный контур, а потом он вдруг отложил кисть и фарфоровую палитру с разведенной краской, сложил руки на коленях и стал смотреть на меня. Я не сразу это заметил, а когда поднял голову, то испугался, заметив, что он замер совершенно неподвижно. – Все в порядке? – спросил я. – Где детка? – вместо ответа поинтересовался он. – Хочешь прокатиться? – Я с готовностью выдернул вилку паяльника из розетки. – Куда? – Как насчет больницы? – ответил Кас. И тут я понял. Что это – конец. Что это наша последняя поездка куда-нибудь вместе. Я начал собирать вещи для Каса, швыряя их в спортивную сумку, купленную специально для снаряжения для плавания. Ходил то в спальню, то на кухню, а Кас сидел на своем месте и следил за мной взглядом. – Взять что-то особенное? – спросил я его. – Нет. – Он покачал головой. Потом подумал и добавил. – Тебя. Мы встали и направились вниз, на стоянку. Я нес сумку в левой руке, а правой держал Каса за руку. Я продолжал держать его за руку даже в машине, не отпуская даже тогда, когда переключал скорости. Мне казалось, что он просто исчезнет, если я его отпущу. Он сам потянулся и включил музыку. У меня стояла кассета "Guns N' Roses", их новый альбом, и заиграла эта композиция про проституток и ниггеров (23), и, возможно, это был не самый подходящий саундтрек для подобной поездки, но мы не стали переключать, сидели и слушали сначала до конца песни, а потом до самого конца кассеты. И все это время Кас смотрел на меня, положив голову на подголовник. Было бы здорово, если бы эта дорога была подлиннее, но мы приехали в больницу очень и очень быстро. Я обогнул импалу и открыл Касу дверцу. Он зашипел, но потом позволил опять взять себя за руку. Так мы и вошли в приемное отделение. Процедура оформления заняла целую кучу времени. Пришлось подписывать всякие документы, кроме того, Кас потребовал сразу разрешение для меня на получение полной информации. Медсестры, которые помогали нам с заполнением бланков, перешептывались и рассматривали нас, думая, что мы не замечаем. Мы сделали вид, что внезапно ослепли и оглохли. Оказалось, у нас не хватает кучи страховок, точнее, наши с Касом полисы не предполагали подобных заболеваний как рак в терминальной стадии. Но об этом я собирался подумать попозже. Я проводил Каса в палату, а потом меня быстренько выставили и начали готовить его ко всяким процедурам. Вскоре я увидел доктора Бишопа, того самого, из Гарварда. Он пожал мне руку и похлопал по плечу, а потом посоветовал поехать домой отдохнуть. Я его послушался. Мне очень хотелось позвонить Сэму и все ему рассказать, но я боялся, что не выдержу сейчас изъявлений сочувствия. Поэтому я налил себе полстакана виски и завалился спать, уткнувшись в подушку Каса.

***

– Мистер Винчестер, вообще я не имею права вести с Вами этот разговор. – Такое начало беседы мне совсем не понравилось, особенно учитывая один подобный разговор с врачом буквально несколько недель назад. – Но ситуация более чем серьезна, и я считаю возможным рассмотреть предписания под более широким углом зрения. К счастью, мистер Новак подписал разрешение на получение Вами всей информации, касающейся его состояния и лечения при условии, что мы будем его об этом предварительно информировать. Но об этой нашей встрече я ему ничего не сказал. Пока, – подчеркнул врач, вскинув палец. – После этого разговора Вы сами решите, сообщать ли ему о ней или не стоит. Это было на следующее утро после того, как я отвез Каса в больницу. Понятное дело, что с утра я первым делом поехал к нему, но медсестра меня перехватила в коридоре и препроводила в кабинет доктора Бишопа. И вот я сидел перед его столом, кивая, как китайский болванчик. У меня неожиданно пересохло в горле, поэтому я боялся, что дам петуха, если попытаюсь хоть что-то сказать. Похоже, врачу это было не в новинку, потому что он продолжил. – Анализы показывают, что у мистера Новака Т-клеточный полимфоцитарный лейкоз. Это довольно агрессивная форма заболевания, которая требует немедленного реагирования и адекватного лечения. Однако его страховка, мистер Винчестер, к сожалению, не дает нам возможности начать подобное лечение. Я уныло кивнул. – Учитывая ту сумму, которая страховка мистера Новака покрывает, мы смогли произвести обследование и можем предложить ему поддерживающую терапию, однако при его форме заболевания этого недостаточно, чтобы можно было питать даже малейшую надежду. Да и физическое состояние его будет ухудшаться. По большому счету, в этом случае даже не будет необходимости держать его здесь, ему будет лучше вернуться домой, капельницы может ставить приходящая сестра. Конечно, на Ваши плечи ляжет вся ответственность по уходу за ним, если Вы не наймете сиделку, но могу Вас уверить, что долго это не продлится... – Сколько? – выдавил я, желая вцепиться этому самодовольному придурку в дорогом кожаном кресле в глотку. – Сколько нужно? – Я подготовил кое-какие документы, вот здесь распечатка примерной сметы. Мистер Винчестер, – врач как мог изобразил на своем гладком холеном лице сочувствие, такое же насквозь фальшивое, как искусственный рождественский снег в витринах магазинов Лос-Анджелеса, – я понимаю Ваше состояние, однако у этой больницы довольно твердые правила... Мы не можем помогать каждому бесплатно... Это просто не в наших силах, как мне ни жаль. – Давайте сюда смету. – Я уже лихорадочно прокручивал в голове, где буду собирать деньги и каковы мои шансы получить кредит, учитывая постоянное место работы, на которое, однако, я поступил совсем недавно. – Я найду деньги, все до последнего пенни. Только, доктор Бишоп, не говорите ничего Кастиэлю. Я сам ему все расскажу. "Когда посчитаю нужным", – добавил я мысленно.

***

Я вышел от врача и присел для начала в коридоре, чтобы отдышаться. Двадцать тысяч сейчас и потом по мере необходимости довольные крупные суммы. Посмотрел на зажатый в кулаке листок. Крошечные черные цифры были ценой за жизнь Каса. Каждый дополнительный день его жизни стоил денег. Значит, надо было идти и искать эти деньги, потому что я не готов был украсть у него ни единой минуты. Он должен был жить. Как можно дольше. Если надо, я был готов пойти даже на самые крайние меры. Прежде чем покинуть больницу, я заглянул к нему. Я долго старательно изображал на лице беспечную радость, прежде чем войти в палату, но мои усилия не понадобились. Кастиэль спал. Присев на неудобный белый стул у его изголовья, я стал смотреть на него. Солнце светило сквозь неплотно задвинутые жалюзи, рыжее осеннее солнце, и по его щеке медленно двигался солнечный зайчик. В этом свете кончики его ресниц золотились, как и кончики выгоревших за лето волос. Я старался впитать в себя упрямую складочку между его бровей, которая не желала пропадать даже во сне, линию губ и синеватую тень легкой щетины на щеках. Я насколько вобрал в себя его образ, что, наверное, даже сумел бы его нарисовать. Только времени у меня на это точно не было. Выйдя из больницы, я поехал домой и сел за телефон. Через два часа мне удалось занять в общей сложности три тысячи долларов и добиться немедленного приема в банке. Менеджер внимательно выслушал меня, взглянул на смету, на мои чеки с суммами зарплаты и договор, которые я грудой перед ним вывалил, а потом аккуратно сложил все это кучкой и отказал мне. – Позвольте говорить начистоту. Мне действительно очень жаль, мистер Винчестер, но у Вас нет никаких накоплений, и где гарантия, что Вы не потеряете работу? Судя по больничному счету, сумма Вам требуется очень немаленькая... Я все понял. Это было бесполезно, никто не дал бы кредит молодому специалисту для его смертельно больного "друга". В стране все еще со дня на день ждали начала третьей мировой войны, врачи уже начали трубить о "чуме двадцатого века", и ни один банк не собирался рисковать ради нас. Я сгреб документы и покинул кабинет менеджера не прощаясь.

***

Дома я загрузил кофейную машину по полной и пошел снимать костюм, который напялил, чтобы ехать в банк. Там, куда я собирался сейчас, костюм мне помочь не мог. Налив полный термос черного и горького, как мое отчаяние, кофе, я швырнул его на пассажирское сиденье импалы и направился в Лоуренс.