Eriol

Dario Marianelli - Denoeument _____________________________________________________       Один меч едва касается тонких пальцев в защитной перчатке, выпав из ослабевшей руки, второй торчит в соседнем уродливом трупе орка. Тонкий венец, заменивший в бою корону, сиротливо покоится неподалеку от растекшегося по серой земле серебра волос, запятнанного кровью, черной, орочьей, и красной, стекающей из разбитого лба по светлым прядям. Лесной король лежит, безжизненно раскинув руки, не двигаясь, но он все еще в сознании - это выдает часто, судорожно вздымающаяся грудь, стесненная прочными доспехами, и устремленный в небо болезненно-осмысленный взгляд синих глаз.       Он жив, и как только эта мысль достигает оглушенного сознания Леголаса, оцепенение оставляет враз ставшее непослушным тело, и он бросается к отцу. Точеное лицо эльфийского владыки искажается от боли, когда он на раздавшийся рядом звук пытается повернуть голову. Только тогда принц, отчаянно вглядывающийся в его лицо, замечает, что весь правый бок отца в крови, обагрившей серебристо-черную ткань, неестественно ярко раскрасившей мифрил брони, и кровь эта вытекает из широкой раны чуть выше края узорного нагрудника, там, где плавно изогнутый металл не закрывал тело, оставляя свободу движениям рук. - Отец, - руки Леголаса дрожат, когда он падает перед ним на колени и поначалу даже боится коснуться, но потом все же касается пальцами страшно, мертвенно-бледной щеки. Она холодная, слишком холодная и потому обжигает руку принца. - Папа...       Со слабым стоном Трандуил поворачивает голову и медленно фокусирует взгляд на сыне. Струйка крови, вытекающая из раны на высоком лбу, неохотно меняет направление и стекает к мучительно нахмуренной брови. - Лего...лас... - говорить ему явно невыносимо больно, он сглатывает, судорожно переводя дыхание. - Ты... - и он закашливается, глухо, тяжело, болезненно, запрокинув голову и выгибаясь так, что становится видна лихорадочно бьющаяся под тонкой кожей на шее жилка.       На один жуткий, растянувшийся в целую вечность миг Леголасу кажется, что это конец, и он зажмуривается, прижимая к себе отца. Но тот вдруг успокаивается в нежданных объятиях, прерывисто дыша, голова его покоится на плече сына, и в мутнеющих глазах проскальзывает удивление. А на посеревших губах появляется слабая улыбка. - Ты вернулся...       Мир обрушивается на Леголаса шумом чужих доспехов, тревожными окриками, торопливой суетой и внезапно потяжелевшим телом потерявшего сознание отца. Эльфийского короля осторожно забирают из его задеревеневших рук, поспешно отстегивают и снимают тяжелые доспехи и укладывают на наспех сделанные носилки. А наследник безмолвной тенью следует за ними, ослепленный и оглушенный внезапно навалившейся правдой и страшным, почти невыносимым чувством вины. В ушах звучит едва слышный, измученный и почти счастливый шепот отца. - Ты вернулся...       Обрывки последних сумасшедших дней складываются в единую неприглядную картину, которая наконец обретает в глазах Леголаса тот смысл, который в нее вложил эльфийский король и, как с ужасом понимает наследник, был прав. Ради всего святого, как принц мог быть так глуп? Как он мог, о, Эру... - Владыка Леголас, Ваш отец приказал Вам немедленно возвращаться. - Передай моему отцу, там где нет места для Тауриэль, нет места и для меня.       Побольнее уколоть, пожестче ответить, поглубже уязвить, гордо уйти. Выиграть в надуманном противостоянии. Победить. Это было так просто. Отец был совершенно беззащитен перед его жестоко-напыщенными выпадами, потому что привык доверять, слепо, безоговорочно. А Леголас его подвел. - Захочешь навредить ей - сначала придется убить меня. - Я пойду с тобой, Тауриэль.       Ни малейшего беспокойства за отца и собственных подданных. Ни хотя бы слабого опасения за собственную жизнь на пути громадной свежей армии орков. Ни одной мысли о ценности этой жизни для его отца, у которого он остался один в целом мире. И никаких колебаний в спасении собственного соперника, более того, гнома.       Леголас в отчаянии ударяет ладонью по лбу, но здравый смысл возвратился слишком поздно. - Он мой король, но он не распоряжается моим сердцем.       А подумал ли он хоть раз не о собственном сердце? А о другом, куда более уязвимом, истерзанном, израненном и прикрытом обманчиво надежной броней высокомерия. О сердце, которое последние сотни лет билось для него, единственного сына. И которое он без малейших угрызений совести хотел оставить в полном, страшном, абсолютном одиночестве. - Ты вернулся...       И Леголас чувствует, как нестерпимо начинает жечь глаза.