enjoy reading

Моя одежда заляпана грязью. Мое тело уже не помнит, когда в последний раз была под холодной, одурманивающей свей силой, водой. Я пахну как свинья, но теперь это никого не волнует. Есть только мы и оружие в наших руках. Я потерял уже счет дням, когда жизнь всего народа превратилась в нескончаемый ад. Я не могу спокойно вспоминать тот день, когда в дом матери постучались два штатных мужчин в военной форме. Они ничего не объяснили, лишь взяли меня под руки и вывели из дома, закинув узел с вещами на плечо. В этот день нашем городе еще не знала, что войска вторглись на территорию Англии, мы жила в самой глуби нашей родины, и вес новости до нас доходили через огромный промежуток времени. Только в штабе обороны мне объяснили, что на самом деле происходит. — Сегодня утром, правительство Германии нарушила дружеский договор между странами и вторглась с жесткими намерениями на нашу территорию,— отчеканил командир нашего взвода. Его слова словно холодная вода, окатила меня с головы до пят. Мои руки сжались в кулаки, а в душе началась зарождаться ярость. — Вы, армия сильных и молодых парней, будете посланы в столицы, где будете стоять на страже безопасности нашего Отечества. Все молодые люди, что были собраны в небольшом помещении, сдержано кивнули. Никто не возникал и не спорил, все понимали, что это вторжение начало конца. Сейчас я с трудом могу вспомнить те спокойные дни и улыбку матери на ее уже постаревшем лице. Я не знаю, жива ли она, думает ли она о своем сыне. Я успокаиваю себя мыслью, что она жива или попросту сыта и с крышей над головой. Но ответа на мои письма, уже как года, не получаю. Я пишу в пустоту, но со слепой надеждой, я на каждом привале пытаюсь начеркать хоть пару строк на измятом листе. Взрыв ударят по ушам, и я незамедлительно вскакиваю с сырой земли. Я привык к постоянным бомбежкам, я привык, что земля содрогается все чаще и чаще. Я привык засыпать хоть на пару минут и набраться энергии за это время. Осматриваюсь по сторонам и мысленно успокаиваю себя. В окопе стоит тишина и лишь изредка доноситься чей-то всхлип. Я не сразу могу понять, кто является источником звука, но когда нахожу ответ, мое сердце сживается. В углу окопа сидит парень, его руки обнимают колени и он раскачивается из стороны в сторону. Он всего пару дней в нашем, опустевшем от потерь, отряде. Когда командир представил его нам, я не поверил своим глазами. Мальчишке отроду лет шестнадцать, а его уже отправляют на верную гибель. Мы все умрем и вряд ли доживем до кона этой нещадной войны, но этот парень даже не успел познать все радости жизни. Он не успел влюбиться, не успел вырастить сына или дочь, он даже не успел распрощаться с детством. Но такова жизнь. Мы либо умираем сразу. Либо боремся за нее до конца. Я смотрю на него и в темноте пытаюсь разглядеть его лицо, но каждый день я вижу там одно и, то же. Животный страх в глазах за будущее, которого, по сути, нет. И такое я вижу ежеминутно в лице каждого человека нашего отряда, моих друзей. Я не успеваю толком подумать об этом парне, как звуки стрельбы становятся сильнее и приближаются с каждой секундой. Все находящиеся со мной товарищи приподнимаются, и без слов мы понимаем. Пора. Нас снова ждет бой, для кого-то ставший последним. Я закрываю глаза и шепотом читаю молитву. Вера это все, что осталась у меня. — В атаку, — кричит командир, и мы все вскакиваем на ноги. Сколько мы успели отдохнуть? Пять, три минуты? Это время мне показалось вечностью. Мы уходим из своего укрытия и бежим на открытые поле, где все видно как на ладони. Наша армия, наши танки против фашисткой нечести. Я навожу прицел на врагов и стреляю, стреляю не промахиваясь, убиваю одного за другим. Их безжизненные тела падают на землю, а моя одежда испачкана вновь кровью. Боковым зрением слежу за мальчишкой, и успокаиваюсь, когда вижу, что он жив. Его руки трясутся, когда она наводит автомат на фашиста, пальцы нервно нажимают на курок, и он стреляет, чуть вскрикнув от боли. Я понимаю, что он чувствует, убив первых людей в своей жизни. Каждый из нас через это прошел. Но ему это особенно трудно, он ребенок, черт подери. Каждый раз, когда я стреляю в немца, мои разум оживает и шепчет мне, что он такой же человек как и я, что он достоин жизни, но потом я вспоминаю все то, что увидел во время мое службы. Я вспоминаю всех тех друзей, что потерял в боях из-за этих тварей, я вспоминаю, как они спалили госпиталь, этот запах поджаренных человеческих тел, до сих пор остается в моей памяти. Я вспоминаю, скольких людей они убили, лишив семей отцов и мужей. И тогда меня охватывает ненависть, я уже не могу остановиться. Падаю на землю и слышу, как над головой свистят пули. Одна за другой, а я ползу все дальше, пытаясь укрыться от них и спасти свою шкуру. Смотрю вперед, на врагов, и почти не ощущаю куда иду. Натыкаюсь на что-то мягкое и инстинктивно отшатываюсь назад. Перед глазами встает образ мальчишки, его голубые глаза излучают яркий свет и жизнь. Он так наивен и чист. Вот чем он отличается от меня, он еще жив, когда я уже мысленно умер из-за всего этого дерьма. Я не живу, я выживаю. Он опускает глаза и лишь бросает неуверенный взгляд на меня. Мне его жаль. Правда, жаль. Но жалость недруг в этом жестком мире. — Вставай, — кричу я, — мы должны победить! Он ошалело смотрит на меня, а потом уверенно кивает. — Либо их ты, либо они тебя, — напоминаю я ему напоследок и снова рвусь в бой. Перезаряжаю автомат и стреляю более уверенно, чем в прошлый раз. Патрон осталось на минимум, а атака даже не дает намек на прекращение. Бегу куда глаза глядят, лишь бы укрыться от пуль, но немцы были не так просты и через мгновенье начала атаку танками в нашу сторону. Снаряд упал в пару сотен метров от моего места нахождения, его мощная сила взрыва оттолкнула меня на пару метров в сторону. Клянусь, в этот момент я уже успел попрощаться со своей жизнью. Пытаюсь отдышаться и подняться на ноги, но мое тело сотрясает дрожь, и я тяжелым грузом ложусь на землю, мои руки окунаются во что-то мягкое и слизкое. Я поворачиваю голову, и немой крик застревает у меня в горло. Мои ладони покрыты кровью, я лежу в человеческой крови, а рядом валяются части тела разорванного мальчика. Натыкаюсь взглядом на голову и стараюсь подавить рвотный рефлекс. Его неживые глаза смотрят на меня и умоляют о помощи. Но его жизнь закончена, я и виню себя за то, что не сумел ее уберечь. Ожесточенный бой длился до глубокой ночи. Восемь раз фашисты нападали на нас снова и снова. И все безуспешно. Но отложение таких наступлений требовали максимум усилий и человеческих жертв. Не смыкая глаз, медики из санчасти делали все возможное и невозможное, спасая жизни раненых бойцов. Под непрерывным огнем выносили раненых с поля боя врачи и санитары. Перед рассветом враг сдал позиции, полк, переведя дух, двинулся дальше по намеченному плану. Сегодня я остался жив.