Перекрестье сознания.

- Он упрямее и озлобленнее, чем ты думаешь. - Я должен пробовать снова и снова. - Ну разумеется. Твоя воля – почти что закон. - Ты смеешься надо мной. - Конечно нет, сын Одина. - Может дашь подсказку? Как привести его в нормальное состояние? - Ну уж нет. Мы даем тебе возможность, неужели тебе мало? - Я благодарен вам. Но чем мне платить? - Орлог ничего не говорит об оплате. Значит тебе не нужно об этом думать. - Я об этом думаю постоянно. - Не нужно. Иди. Вердани готова. Темно. Трикстер даже не может понять открыл ли он глаза, так и хочется пощупать руками лицо, но руки прикованы к стене и, кажется, жутко болят. Все-таки открыл – моргая, Локи чувствует, как смыкаются веки, челюсти свободны – он несколько раз облизывает губы. Прижимается спиной к холодной, судя по всему каменной, стене. Пол под ногами тоже каменный, холодный и шероховатый, с небольшими вкраплениями чего-то гладкого. Камни за спиной более гладкие и мелкие, но при этом более острые по краям – если неловко дернуться чувствуется, как они разрезают кожу. Никаких других прикосновений к коже, кроме камней и металла на запястьях, Локи не чувствует. Кому пришло в голову приковать меня здесь голого? Нет, ну приковать – я понимаю, хотя, кажется, часть с судом я пропустил, но это что еще за фетишизм? Подавать голос, мягко говоря, страшно – мало ли кто может откликнуться, поэтому трикстер озвучивает мысли лишь в своем мозгу, придавая им форму и значимость, концентрируясь на них. Странно… Как можно создать помещение совершенно без доступа света? Воздух есть, а света нет. Ни единой возможности разглядеть хоть что-нибудь. Интересно, мне так тут и висеть до Рагнарека? Без суда и следствия? Это уже наглость, хамство и неуважение к моей божественности. Стоп. Бог огня резко прогибается, пытаясь посильнее дернуть цепь, тянущуюся от запястья к запястью, стукнуть ею о стену, вызвать хоть какой-нибудь звук. Тишина, осознанная тишина, которую Локи до этого не замечал, заползает в уши тошнотворной холодной змеей. Перебор. Это уже слишком – я ничего не вижу, я ничего не слышу. Я скован… - йотун еще раз дергается в цепях, - руки скованы. Я… Где? В Асгарде? Тогда должно быть хоть какое-то шоу, асы любят представления, асы не упустят возможности понасмехаться над проигравшим, Один ни на что не променяет возможность посмотреть в глаза поверженному приемышу. И что? И где? Локи вспоминает, где-то он уже видел подобное, точнее не видел, но чувствовал. Только там было что-то еще. Что-то, просачивающееся сквозь холодную ледяную стену, что-то, что бог очень не хотел вспоминать. Что-то, прикасающееся холодным когтем к телу, под ребрами, надавливающее, прорезающее кожу, проникающее под ее тонкий слой. Тварь изгибает палец, зацепляя ребро, и проводит когтем, наверняка оставив неровную рваную царапину на кости. Божество, прикованное к стене, уже давно не извивается и не сопротивляется – несколько месяцев изощренных пыток – что может быть слаще мучений падшего бога? – и у мозга нет сил посылать мышцам хоть какие-то импульсы. Еще одна ладонь, шершавая и сухая, покрытая, кажется, чешуей, ложится на основание черепа, надавливая. - Хочешь поговорить? – Локи с трудом разбирает шипение, раздающееся в голове, - вы, теплые, так любите разговаривать. Кровь стекает, перемешиваясь с кислотой, стекающей из пасти второго, стоящего за спиной, существа. Это трикстер еще чувствует, в отличие от порезов или переломов. Которые, впрочем, быстро срастаются. - Что творится в твоей теплокровной черепушке, зеленоглазый? Мы не раз вскрывали эти костяные коробки, но они все внутри одинаковые, а вы, теплые, совсем разные. Совсем разные. Совсем… - тварь проговаривает это в мозгу трикстера как мантру. – Совсем. И как так получается? Читаури склоняется к лицу бога, засовывая язык в ушную раковину, проталкивая глубже скользкий, узкий змеиный язык, что-то трещит, что-то как будто рвется – трикстер не слышит этого, скорее чувствует – какие-то тонкие преграды в хрупкой конструкции уха рушатся, пропуская адскую, застилающую глаза боль, вместе с омерзительной тонкой лентой ящеричьего языка, который, кажется, вылизывает стенки черепа изнутри, щекочет мозг. Или это только кажется? Но тогда бог обмана начинает вопить. Истошно, срывая глотку, стараясь издать или услышать хоть звук, хоть уловить колебание воздуха. От того, что из горла не вырывается ни звука Локи приходит в еще больший ужас – он держался несчетное количество времени, но сейчас буквально чувствует, как рушатся все защитные бастионы, как сознание разрывается под напором безотчетного страха – не за жизнь, не за тело, не за рассудок. Все отходит на задний план, материя превращается в волны энергии, а они, в свою очередь, завязываются в узел вокруг стержня безотчетного, экзистенциального ужаса. Переплетаются, запутываясь, обрываясь в самых нежданных местах, оставляя кровоточащие раны не на теле, а на сознании, хрупком и нежном, незащищенном от внешнего воздействия. Страх прижигает каленым железом, бьет плетью, заставляя скручиваться в неимоверные фигуры. Трикстер безмолвно кричит и бьется в цепях, выворачивая руки, выламывая суставы, срывая горло. Почти чувствуя прикосновения сухих холоднокровных лап. Бьется головой об стену, пытаясь заглушить вопящий в голове ужас воспоминаний. В голове из воспоминаний тогда билось только два – памятное падение с Радужного моста, холодный взгляд Одина, растерянное, полное непонимания лицо Тора. И еще одно – старое, почти детское. Как в четырнадцать или в пятнадцать лет во время грозы приходил к брату. Бури, молнии, грозы – значит Тору паршиво. В шестнадцать он еще плоховато контролировал переполнявшие его силы, и любая вспышка гнева могла обрушить на Асгард настоящий шторм. Локи никогда не боялся ни грозы, ни брата, поэтому в такие моменты тихо прокрадывался в спальню громовержца, аккуратно заползал на широкую кровать. И тогда просыпалось это странное чувство – чувство, что ему страшно. Ему. Страшно. Хотя он не боится – ему просто хочется защиты, и Тор всегда это чувствует, чувствует, что нужен трикстеру – просыпается, или почти просыпается, подтаскивая Локи ближе к себе, укладывая рядом, обнимает и успокаивается – буря за окном стихает. А юноша чувствует себя абсолютно защищенным и счастливым. Это было хорошо. - Это слишком жестоко. Пусти меня к нему. - Ты же понимаешь, что сам предложил такой вариант? После твоего вмешательства реальность не выдержит и десятка минут. Вы окажетесь у исходной точки. - Я… я не могу – так. Я не знаю, что он видит, но я не могу смотреть, как он снова сходит с ума. - Ты должен быть жёсток, сын Одина. - Но я не должен быть жесток. Пусти. - Локи! Трикстер, услышав голос извне, замирает, повиснув на цепях. Искусанные в кровь губы размыкаются, испуская тяжелый страдальческий вздох, тело неконтролируемо вздрагивает от прикосновений. Тор обнимает брата, прижимая голого и дрожащего к себе, укутывая в свой плащ. Трикстер неровно дышит и шарит тонкими трясущимися руками по лицу и телу громовержца, убеждая себя в том, что это действительно он, а не очередная тварь из кошмаров. - Локи? - Я сошел с ума…. Меня нет, меня нет, отпустите, оставьте меня, я сумасшедший… - Локи, успокойся. - И тебя нет, - бог обмана довольно улыбается. - Я есть, брат. - Нет. Нету. И брата у меня нет. И меня нет. – Трикстер откидывается на холодную стену, широко распахивает глаза – Тор прекрасно видит в темноте, видимо подарок Судьбы – и холодно, ясно, раздельно и жестко произносит, будто поясняя: - Я умер. Пространство вокруг уже расползается на лоскуты, полыхая на местах разрыва синим и золотым, но громовержец успевает еще раз заглянуть в глаза Локи и увидеть безмерный страх, будто выжженный на роговицах.