Is love a mistake?

Конец сентября, 1964. Париж.

- Сейчас они поцелуются! – воскликнула Аньес Ормиль. – Боже, они точно поцелуются! - Хоть бы постеснялись! – вторила ей Майя Арно. – Нет, ну серьезно. Почему-то в голове звучит песенка, которую поет Бриджит Бардо, сентиментальная песенка,* под которую, говорят, можно заниматься любовью. Пробовала, как-то скучно под такую композицию наслаждаться любовью. Да, мелодия, конечно, прекрасная, но иногда она кажется мне такой глупой. Парочка, за которой мы наблюдали, все же целуется. Мои подруги смеются, я же только улыбаюсь. - Ничего святого нет! – произнесла Майя. - Это же Сорбонна, - добавила Аньес. – Храм Науки. Пристанище всех бунтарей. - Боже, вы мне сейчас обе напоминаете мою бабушку! – я закатила глаза. – Я жду не дождусь, когда можно будет вздохнуть спокойно. - Очень жаль, что ты уезжаешь, - на красивом, почти кукольном лице Майи появилась грустная улыбка. Черные кудри мягко обрамляли лицо, придавая загадочности серым глазам. – Меняешь Сорбонну на какую-то там Англию. - Англичане… Они такие чопорные и скучные, - фыркнула Аньес, поправляя светлую челку. Ее карие глаза страстно загорелись. - У них же нет ничего своего – ни музыки, ни живописи, а их литература… Пфф. - У них есть Битлз, по которым все сходят с ума, и много других музыкальных групп, а у нас есть Далида и Ив Монтан, - отметила я. – У них тоже есть потрясающая литература. Например, Оруэлл, или же Джон Фаулз. - Просто Сесилия решила изменить своей любимой французской литературе, - Майя мило улыбнулась. – Нет, ты посмотри на них, да они сейчас просто изнасилуют друг друга. Мы снова приглушено рассмеялись. Нельзя было сказать, что мы втроем были ханжами. Но нам нравилось вот так подтрунивать над другими. Я даже буду скучать по нашим порой не серьезным беседам. Мы все трое были разными, но дружили еще со времен нашего обучения в школе. Мы относились к элите общества: частная школа, закрытые клубы и салоны, дорогие рестораны и магазины, Сорбонна. Отец Аньес работал в префектуре Парижа, а ее мать была известным реставратором. Отец Майи был самым лучшим хирургом в Париже, ее мама же - одна из первых красавиц города. Моя же семья состояла из отца и бабушки. Мама умерла еще в далеком 1944 году, когда союзники освобождали Францию от фашистов. Она дала мне жизнь и ушла тихо вечером во сне навсегда. Бабушка не любила ее, никогда не одобряла брак сына, считая Изабель Труа, дочь простого бакалейщика, недостойной своего сына. Еще бы, Валльжаны всегда относили себя к высшим кругам. Тогда мой дед занимал место в Народном Фронте, принадлежал к ФСП** приверженцем, которым был и мой отец. Франция тогда ещё не позорно пала за шесть недель, но все понимали, что скоро война придет и сюда. Но, не смотря на все, Изабель и Анри поженились, а потом началась оккупация. - Ладно, мне уже пора, - я посмотрела на наружные часики. – Пожелайте мне удачи. - Ты говоришь так, будто прощаешься со своим возлюбленным, - усмехнулась Аньес. - Звучит странно, но это так, - согласилась я. Взяла с полу стопку тетрадей, отряхнула темно-синюю юбку и побежала по узкому коридору. Неловко постучала в дверь, услышав, как мне разрешили войти, я дернула ручку. Профессор Ортанс стоял ко мне спиной, он смотрел в окна, явно наслаждаясь парижской суетой. - Профессор… - робко начала я. Он развернулся ко мне. Ему уже давно было далеко за шестьдесят, но он поражал всех своей живостью. Лицо его было испещрено морщинами, а когда-то ярко-голубые глаза стали бледными, темные волосы поседели, но никогда не хотелось назвать его стариканом. - О, мадемуазель Вальжан, - радостно произнес он. – Рад увидеть вас в новом учебном году. Что вы сделали за лето? - Многое, - я опустила глаза. – Я пришла сказать, что уезжаю. - Надолго? – спокойно поинтересовался профессор. - На год, - выдохнула я. – Я буду учиться в Оксфорде. - Вы будете изучать литературу там? – в его голосе мне послышалась легкая обида. – Или что-то еще? - Языки, - я поджала губы. - Ох, Сесилия, а я думал, что нашел еще одного человека на свете, который так же страстно любит родную литературу, - он сел за свой письменный стол. - Я все так же люблю литературу, просто мне хочется узнать что-то совсем новое, - я сделала шаг к нему. - Я понимаю тебя. Молодость - пора ошибок и открытий. Моя пора открытий была в джазовые двадцатые, года, когда женщины носили короткие стрижки и курили, как паровозы, - он подошел к книжным шкафам, достал книгу в красивом переплете. – Кажется, такой у тебя еще нет. - «Похищение Лол Стайн», Маргарет Дюрас, - прочитала я. - Ты прочитай, пока будешь ехать в Лондон, - настоял он. – Твой любимый психологизм. - Спасибо, - я взяла книгу. - Я надеюсь, что мы встретимся через год здесь, - профессор грустно улыбнулся. - Конечно. До свиданья, профессор Ортанс, - радостно сказала я. - До скорых встреч, мадмуазель Вальжан, - я открыла дверь и ушла. Моя любовь к литературе была давней и вполне объяснимой. В нашем доме всегда было много представителей богемы – писатели, художники, актеры, режиссеры. Нет ничего удивительного в том, что я решила изучать именно литературу, правда, когда-то моя жизнь могла сложиться совсем по-другому, но случай определил все. В этом году я бы могла бы поехать в Токио, может быть, выиграть медаль, но моим планам не суждено было сбыться. Отец всегда хотел сына, но у него была только дочь, а жениться повторно он не захотел, поэтому он отдал меня в школу фехтования. Бабушка все сокрушалась, что будущей жене и матери совсем не нужно такое занятие. Но мне так понравились занятия с рапирой, что я решила стать профессиональной спортсменкой. Я так хотела попасть на олимпиаду в Риме,*** но за несколько месяцев до нее получила серьезную травму плеча. Мое место в сборной заняла другая девушка, я же, впав в депрессию, так и не смогла вернуться в спорт. Вообще, тот год был каким-то несчастливым – травма, трагическая смерть Альбера, преждевременный уход моей подруги. О карьере фехтовальщицы после всего этого пришлось забыть навсегда. - Ну, как? – Майя кинулась ко мне. - Все хорошо, - улыбаясь, сказала я. – Пойдемте, меня еще ждет очередное скучное чаепитие с бабушкой и ее очередным женихом. Она все думает, что влюблюсь с первого взгляда и останусь в Париже. - Интересно, они все такие? – Аньес спрятала книгу в сумку. – Все бабушки такие занудные? - Если бы они начали голосовать, как англичанки в 1928 или русские в 1918, то были бы совсем другие, - ответила я. – Ну, сами подумайте, наши бабушки привыкли, что они такие обеспеченные дамы, которые всегда полагаются на своих мужей. За них почти все решали. У них это привычка, но мы-то другие. Мы уже можем голосовать, как шестнадцать лет. Я поехала домой на такси, после того, как рассталась с Аньес и Майе. Можно было бы пройтись пешком, но сегодня что-то не хотелось. Я любила этот город. До потери пульса. До безумия. Любила его улочки, наполненные различными запахами, кафе, где можно было провести несколько часов за чашкой кофе, парки и бульвары, магазины и кинотеатры. Только на наших улицах звучала самая красивая музыка о любви, которая заставляла бешено биться сердце. По выходным мы часто ездили по Сене, наслаждаясь видом древнего города. Мы, французы, совсем другие. У нас самые лучшие города, архитектура, музыка, литература, живопись, дворцы. Уже как триста лет Париж задает тон всем. Наши кутюрье диктуют то, как женщины должны выглядеть. Но в последние несколько лет все стало меняться. Янки навязывают свои правила жизни, англичане стараются придумать что-то новое, что начинает нравиться уже многим. Но, не смотря на все это, Париж - самый лучший город на земле. - Бабушка, я пришла, - крикнула я. Клодетт, наша служанка, забрала у меня сумку с книгами. – Клодетт, ты сегодня какая-то красивая. - Правда? – она улыбнулась, на ее щеках появись ямочки, в голубых глазах зажглись искры радости. - Брюнеткой тебе больше идет, чем блондинкой, - я переодела синие балетки на домашние. - Мадам вас ждет, сказала, чтобы вы переоделись, - я закатила глаза. Какая радость - переодеваться по пять раз на день, наряжаться, как кукла, но что не сделаешь ради бабули. Тихо прошла в свою комнату, в гостиной бабушка с кем-то разговаривала, видно, с потенциальным женихом. Книги положила на чемодан, без них я никуда не поеду. Темно-зеленую юбку-колокольчик и желтую блузку переодела на кремовое платье с бронзовыми пуговицами. Никогда бы не сказала о себе, что писанная красавица. Вот моя бабушка в джазовые двадцатые точно была очень красивой, годы ее совсем не изменили. У нее были гладкие черные волосы, коротко стриженые, голубые глаза, красиво подведенные, алые губы, точеная фигурка. Мне же досталась мамина внешность. Темно-русые волосы я укладывала по последней моде: крупные локоны, высокий начес, как у Бриджит Бардо. Всегда рисовала стрелки, густо красила, чтобы подчеркнуть зеленый цвет глаз. Маленький рост и тонкий стан – настоящие преимущество, но почти все француженки такие, потому что мы не едим, мы только пробуем по чайной ложке, не прибегая ни к каким диетам. - Здравствуйте, - я поздоровалась с молодым человеком. Он был высокого роста, светловолосый, сероглазый. Парень был облачен в серый костюм, светло-желтую рубашку. У него были очки модной оправы – кошачий глаз. – Бабуль, - я поцеловала ее в щеку. - Франсуа, познакомься, это моя внучка – Сесилия, - представила бабушка. - Очень приятно, - он поцеловал мне руку. – Ваша бабушка сказала, что вы учитесь в Сорбонне. - На третьем курсе, но я через два дня уезжаю в Оксфорд, - я улыбнулась. - А как же диплом? – удивленно спросил он. - Через год вернусь и получу его, - Клодетт налила мне чаю. - Что же вы изучаете? – последовал новый вопрос. - Французскую литературу, хотя очень люблю и английскую литературу, и литературу других стран. - Дюма, Скотт, Золя, Гюго, Теккерей… - О, нет. Литература нашего века, - я сделала глоток чаю. – Амаду, Сартр, Мальро. - Хотите стать редактором? - Может быть. Я просто ненавижу эти скучные чаепития. Когда мне исполнилось восемнадцать, бабушка стала подыскивать мне женихов. За два года их было немного, наверное, с десяток, но все они были так скучны, и ,к тому же, у меня уже был Серж. После того, как чаепитие закончилось, я сказала, что Аньес пригласила меня в кино. Франсуа вызвался меня проводить, и отказаться мне не удалось. Всю дорогу он задавал мне глупые вопросы, спорить у него со мной получалось плохо: сразу видно, что в литературе он ничего не понимает. - Вот мой адрес, Сесилия. Пишите мне письма, - попросил он. - Непременно, - сладко сказала я. Убедившись, что Франсуа свернул за угол, я пошла на улицу Руан. Легко взлетела по лестнице на второй этаж. Постучала в дверь. Серж открыл мне дверь сразу же. Он схватил меня за локоть, втаскивая в квартиру. Мы были знакомы с ним уже три года назад. В тот период я еще училась в школе, но уже страстно увлеклась социализмом. Как он сказал мне позже, то впервые увидел в Париже девушку, которая читает такую странную литературу. Серж был старше меня на тринадцать лет. Мне было семнадцать, ему было тридцать, но такая разница не мешала нам. Я понимала, что у него было много женщин до меня, а у меня не было никакого опыта в отношениях с мужчинами, но страсть настолько захватила нас, что оторваться друг от друга мы не могли. Серж Лантерно работал в МИД, занимал там скромный пост. Он безумно красив: очень высокий, с пронзительными синими глазами, черными волосами, спортивной фигурой, одетый всегда с иголочки. Характер у него был жесткий, но я быстро приспособилась к нему. Мы снова лежим в постели, слушаем дыхание друг друга. Он гладит меня по спине, курит, о чем-то думает. Я же просто наслаждаюсь этими минутами. Мы никогда особо не встречались открыто, особенно в центре, редко встречались в городе. В основном проводили время в его квартире. Серж поднял мое лицо за подбородок, подал коричневый конверт. - Откроешь, только не здесь и не дома, где-нибудь в аэропорту, - попросил он. - Серж, - прошептала я, – я люблю тебя. - Я знаю, поэтому ты и уезжаешь в Оксфорд, - сказал он, целуя в шею. Через час я покинула его. Дома, наверное, уже все спали. В гостиной сидел отец, пил коньяк. Быстро засовывая коричневый конверт в сумку, я подошла к нему. Жаль, что он так и не женился, не был счастливым. Я поцеловала его в щеку. - Сесилия, - выдохнул он. - Доброй ночи, папочка, - в его зеленых глазах появился вопрос, но он не стал ничего спрашивать у меня. Я провела ладонью по его темным волосам. – Я люблю тебя. - Я тебя тоже. Посиди со мной. Я устал сегодня от политики. - Как всегда буду слушать тебя хоть до утра. Но мы не говорили, а просто молчали, наслаждаясь тишиной.