* * *
Вновь оказавшись притиснутым лицом к Димкиной кровати, сгорая от невозможного желания, я тихо постанывал на любые прикосновения. Дима, двигаясь во мне, потянулся к моему паху, чтобы подрочить мне. Однако, как только его пальцы дотронулись до пульсирующего адским напряжением члена, все мои благие намерения, терпение и вымученная покорность разлетелись как карточный домик. Любовник оказался на спине, зажатый между моими коленями, а я с рычанием впился в изумленно приоткрывшиеся губы, руками зарывшись в его светлую шевелюру, и со стоном терся пахом о распростертое подо мной тело. От Димы последовали нерешительные телодвижения в сторону сопротивления, что окончательно привело меня в состояние бессознательного бешенства. Перевернув его на живот, я стал членом тереться о его зад, разводя ноги своей жертвы все шире, а потом и мучительно медленно вдавливать себя в его анус. Пока Дима с силой не рванулся от меня, закричав от боли. Только тогда до меня медленно, сквозь мутную пелену желания, начало доходить, что я сотворил. Чуть позже, сидя у Димы на кухне, я, в тихом шоке от самого себя, пил чай, не слишком отдавая себе отчет в своих действиях. И думал о том, насколько близок оказался к изнасилованию. По лицу Димки можно было сказать, что его терзали те же мысли. Однако это не меня, а его только что чуть не изнасиловал близкий человек. Так что я боялся даже предположить, как я его напугал с его-то отношением к пассивной роли в сексе. — Ты как? — наконец нашел в себе силы спросить я. — Жить буду, — насмешливо отозвался упрямец. — Но недолго? — я настойчиво пытался прощупать его настроение. — Ты от меня так легко не избавишься, — Дима с вызовом вздернул подбородок. — Испугался? Прости, но я не уверен, что в следующий раз вообще смогу остановиться. Кажется, я на пределе, — виновато потупившись, поставил я его в известность. — Есть немного. И я уже понял, что ты меня так или иначе поимеешь. — Что? Ничего подобного! — вскинувшись, праведно возмутился я. — Ты же не можешь гарантировать, что больше не сорвешься? — резонно заметил он. А я понял, что вообще не могу гарантировать, что смогу быть пассивом. Дело не в том, что мне неприятно или я не хочу. Дело в том, что я как раз хочу. Очень хочу! Трахнуть одну сероглазую, русоволосую заразу, сидящую напротив и попивающую чай. Пришлось закрыть глаза и отдышаться, потому что простое созерцание этого стервеца с кружкой чая раздразнило желание до размеров исступленного вожделения. — Вот об этом я и говорю, — негромко продолжала жертва насилия… моего над ним в ближайшем будущем: — ты сидеть рядом со мной не можешь, чтобы не наброситься, а что уж говорить о сексе. И то, что ты себя пока что сдерживаешь, ни о чем не говорит. Вернее, сегодняшнее говорит о том, что твоему терпению хана и моей заднице, соответственно, тоже. Он закусил губу и в отчаянии смотрел на меня. А что я мог сказать? Мол, прости, милый, но твоя задница мне дороже тебя? — Что ты предлагаешь? — обреченно спросил я, пытаясь не думать о том, что Димка может предложить расстаться. Ведь существует много пар, расстающихся из-за несовместимости в сексе. — Попробовать. Только не сейчас! Я хочу попробовать быть пассивом, — произнес Дима, зажмурившись. О да! Он «хочет». Да нифига он не хочет! Но выбор не богат. Если и дальше продолжать игнорировать мое желание, я его просто изнасилую. А так был шанс избежать особо тяжких последствий в виде членовредительства и убийства. Дима непременно захочет меня после «членовредительства» убить, да и я сам не смогу, зная, что причинил ему боль. — Попробуем, — тяжело вздохнул я и дернул его за руку на себя. Надо было проверить масштаб нанесенного урона. Однако Дима спокойно открыл глаза и перелез ко мне на колени. Он провел губами по моей щеке и, схватившись за волосы на моем загривке, положил голову мне на плечо. Похоже, зря я паниковал. Хотя все станет ясно только тогда, когда мы решим попробовать поменяться ролями в постели.* * *
Учебный день в школе прошел скучно. Никто даже не пытался сказать какую-нибудь гадость. После нашего с Димкой объявления о своих отношениях полгода назад, страсти окончательно улеглись, и даже рьяные гомофобы не обращали на нас внимания. Общение наладилось. Нас могли не любить, но вот не уважать ни у кого не получалось. Собственно, свои отношения мы не выставляли напоказ. Зачем? Полапать друг друга мы могли и дома. А общаться без нервотрепки было удобнее и получалось намного продуктивнее. После периода активных нападок и неприятия, наступившее затишье меня не радовало. Особенно теперь, когда нервы были натянуты до предела. Хотелось снять это напряжение… Например, дать кому-нибудь в рожу. А все вели себя как недоделанные ангелочки, только рожицы корчили за спиной и упархивали подобру-поздорову от такого испорченного и нехорошего меня. После школы мы, как всегда, топали к Диме. Я всегда уважал и ценил его родителей за их тяжелый труд на благо родины и допоздна пустующую квартиру. — Сегодня, — решительно бросил Димка в царившую между нами тишину. Отчего я подскочил на месте и непонимающе уставился на него. Дима же предпочел сделать вид, что ничего сверхъестественного не сказал. Зато мне покой с этой минуты был заказан. Меня просто колотило от нервного напряжения, когда мы, наконец, добрались до дома. Так меня еще не трясло! Ни экзамены, ни скандалы дома, ни наш с Димкой первый поцелуй, ни первый секс. Ничто еще не доводило меня до такого состояния, перенапряжения всех систем организма. — Нервничать вообще-то мне полагается, — ехидно заметил Дима, когда мы, помывшись, обосновались в его комнате. Ответить я не смог, побоялся, что голос подведет. Вместо этого потянул Диму на себя и, пытаясь успокоиться, стал покрывать его лицо быстрыми поцелуями. Напряжение не спало. Дрожащими руками я стал снимать с него одежду. А Димка вдруг рассмеялся и, выгнувшись, потерся всем телом об меня, проведя языком от скулы до подбородка. Забравшись руками под рубашку, я гладил его грудь и живот. Потом он потянул с меня одежду, сопровождая все это прерывистым дыханием и хрипловатыми смешками. Оказавшись голыми, мы замерли: Дима верхом на мне, я, сидя на кровати и поддерживая его за ягодицы. Глядя глаза в глаза, мы подались друг к другу ближе и соединились в поцелуе. От переизбытка впечатлений горло сдавило, глаза защипало. Зажмурившись, я с отчаянной нежностью уложил Диму на кровать и, склонившись над ним, обхватил его левый сосок губами, втягивая в рот, цепляя зубами. Ладонями скользя вдоль тела, отыскал правый сосок и сжал его между пальцами, время от времени усиливая хватку, и тянул на себя. Дима же, вцепившись в волосы, притягивал мою голову и, приподнимая бедра, терся своим членом о мой стояк. Языком прочертив дорожку от левого соска до бешено заходящейся в трепыханиях жилки на шее Димы, я сдавил его шею зубами, стараясь не сильно сжимать челюсти. Одной рукой оттягивая за волосы его голову и удерживая так, языком вылизывал шею, всасывал нежную кожу, покусывал, прижимался губами к бьющейся под кожей артерии. Я терся пахом о Димкин член, но этого было мало. Освободив его волосы от захвата, я подхватил левую ногу Димы под колено и приподнял, чтобы теперь беспрепятственно потереться своим членом о его «вход». Димку затрясло, но он выгнулся мне навстречу и пошире развел ноги. Очень хотелось войти немедленно. Только нельзя. Пришлось тянуться за смазкой. Впрочем, игра «засунь пальцы Диме в зад» мне очень понравилась. Особенно вдохновляло поведение подопытного — лежащего под «опытным» мной, ага. Закушенная губа, расширенные зрачки, жалобные стоны, руки, стискивающие простыни, сочащийся смазкой член. Уже не задумываясь о том, что делаю, я стал вылизывать его член и, вгоняя пальцы в анус, двигал ими внутри, пока стоны не усилились, переходя в непрекращающееся поскуливание. Пришла пора вспомнить… — Хочу тебя, — то ли простонал, то ли прорычал я Димке в губы, жадно целуя. И повторял это, не переставая пока, подхватив его под колени, входил; замерев, ждал, когда он придет в себя; двигаясь, вгонял себя до упора. Димка же пребывал в совершенно «разобранном» состоянии. Его взгляд был расфокусирован. Он хаотично двигал бедрами мне навстречу. Захлебывался уже даже не стонами, а полноценными криками. Впившись пальцами в мою спину так, будто намеревался вырвать хребет. Комнату заполнили так вожделенные мной его хриплые стоны, требования и мольбы. — Сильн-нее… н-н-н… Еще!* * *
Уже много позже, высохнув после душа, мы устроили перекус на кухне: — Ты как? — я, наконец, смог поднять глаза на Диму. Было неловко за свою несдержанность. «Дорвался» называется. — Плохо! — он со стоном спрятал лицо в ладонях. — Прости! Больно? — меня начало потряхивать от страха. — Не больно. Мне стыдно, — прошептал Димка. — Как это? — не понял я. Дима промолчал. Похоже, моральная дилемма, снедающая его изнутри, была непереводима на мой язык. — Не молчи. Я, между прочим, за тебя переживаю, — тихо попросил я. — Мне… очень понравилось. Черт возьми! Это офигенно. Классно. Улетно. Мне нравится чувствовать член в своей заднице! — судя по напряженному голосу, ему это ой как не нравилось. — То есть твоему телу, — уточнил я, добившись душераздирающего стона. И продолжил: — Это физиология. Кроме того, об этом никто, исключая нас двоих, не узнает. Даже мне показалось, что все это звучит как-то неутешительно. Ну а что я мог сделать? Понять мучения Димки мне было не дано. Наверное, это какой-то свой пунктик у всех мужиков, хотя вроде не только мужиков. Просто надуманная фобия неуверенных в себе людей. Боязнь подчинения и унижения, что ли? Ну что такого произошло-то? Впрочем, не для меня. С моей точки зрения, это было офигительно. Узнав, что тебе что-то нравится и впасть в депрессию от этого? Не понимаю. Нравится — бери это. Не нравится — забей. Притом можно и буквально «забить». Однако непонимание не оправдывало меня. Надо было что-то предпринять, чтобы поддержать свое сокровище. — Это моя вина. Целиком и полностью. Так что всю ответственность я беру на себя, — для убедительности встав на колени перед сидящем на стуле Димкой, я посмотрел на него снизу вверх. Не знал только, что делать с руками: то ли начать лапать Диму, то ли сложить их на столе, как кот-попрошайка, то ли молитвенно сжать ладони. — Будь со мной и в этом горе, и в этой радости! Клянусь поддерживать тебя плечом, рукой… и прочими частями тела до конца. Нет, не так. Всегда! — пообещал ему. От Димы не доносилось ни звука, он застыл, не подавая признаков жизни. Не выдержав неизвестности, я полез его лапать и целовать в податливые губы. Однако по тому, что усталый грустный взгляд он все же поднял на меня, я определил ситуацию как некритичную. А еще дико сексуальную. Больно уж покорен был Димка. — Хочу тебя, — застонал я, понимая, что это он уже и сам почувствовал. — Угу, хочешь… но ты ни разу не гей, — грустно поддела родная заразинка.