Жемчужина

- Мистер Уотсон, где Вы были?! Что вы натворили! Тут были эти люди… - Миссис Хадсон открыла дверь и запричитала прямо с порога. Последние слова она проговорила заговорщическим шепотом, прикрывая рот маленькой, сухонькой ладошкой. Ключи, как впрочем, и остальные мелочи из карманов, пребывали в туманной неизвестности, и Джону пришлось воспользоваться звонком. - Какие люди? Что случилось? – Джон отодвинул взволнованную леди и втащил Шерлока в прихожую, пока зябкие мурашки не покрыли того с головы до пят – ничего, кроме возмутительной футболки и свободных штанов на том не было. – Они тыкали в меня своими документами, но я так ничего и не разглядела… обшарили весь второй этаж и натащили уйму коробок. Вы что, занялись благотворительностью? Шерлок, боже правый! Во что Вы одеты? Вы что… прямо так ехали? Марта Хадсон застыла, прикрываясь, как щитом, пирожковым блюдом, расписанным по широкому ободу голубыми английскими колокольчиками. - И Вам доброго утра, миссис Хадсон, - интимно проурчал Шерлок, притормозив перед домовладелицей и ловко подхватив выпавший из ее рук чудесный фарфор, радостно устремившийся на свидание с полом. – Осторожно, это редкая вещь… Не разбейте, восемнадцатый век, если не ошибаюсь… - Ааа… - ответила потрясенная леди, вцепившись в рукав Джона, пытавшегося миновать ее на предельно-доступной ему скорости, - доктор! Вы это слышали? Он разговаривает! Как это случилось? - О… ничего интересного, небольшой взрыв и чуть-чуть бетона на голову. Очевидно, последствия детской травмы компенсировались легкой, локальной контузией. Уверен, возможности шоковой терапии еще далеко не изучены. А жаль… Спасибо, что спросили… Джон? Ты куда? - Хочу удостовериться, что это были действительно люди твоего брата, а не… - Джон кашлянул, пытаясь заретушировать едва не сорвавшиеся с языка слова. Ему удалось отвоевать рукав. - Кстати, тебе стоило бы прилечь – выглядишь неважно… Миссис Хадсон, я хотел бы попросить заварить чаю, если Вам не трудно. И это... апельсинное…. которое, похоже, сейчас сгорит… мы бы тоже не отказались. - Цедра, ваниль и… - Шерлок втянул воздух носом и нахмурился, - темный шоколад? Вы опять собираетесь скормить все это мистеру Чаттерджи? Будьте милосердны – у него же диабет! - Я вам не домработница, - неубедительно запротестовала ангел-хранительница в лиловом платье, но тут же бодрым кавалерийским аллюром бросилась спасать шоколадно-апельсиновый шедевр. Они взлетели на свой этаж, прыгая через две ступеньки. Гостиная напоминала склад бутика средней руки. Одну сторону кожаного дивана занимали ровные ряды коробок и бумажных пакетов с логотипами дорогих магазинов. Вторую – обувь и аккуратные стопки рубашек и трикотажа уютного casual-стиля и без единого ценника, чтобы не шокировать нового владельца количеством нулей. Но даже издали Джон заметил, что это совсем не то, что он привык себе покупать… На крючке у двери и на дверце шкафа висела пара холщовых чехлов на молнии, на одном – длинном, почти в пол, гордо поблескивала серебристая вышивка «Belstaff» с крылышками, больше похожими на сломанную шестеренку. Шерлока, по-видимому, интересовала совсем не одежда – он придирчиво проверял каждую полку, каждый уголок, возмущенным фырканьем фиксируя каждый факт вмешательства в их личное пространство. Все, кажется, осталось на своих местах, но предметы определенно двигали, брали в руки… К тому же, те четыре крошечных видеокамеры, что он успел выковырять из разных укромных мест, не добавили умиротворенности его настроению. Последнее, что они обнаружили – личные вещи, так или иначе пострадавшие от пребывания в воде, просушенные и упакованные в пластиковые контейнеры. Джон с удивлением нашел среди них свой незарегистрированный пистолет с еще пахнущим типографской краской разрешением на него… Там же лежали новенькие, исправные дубликаты упокоившихся наручных часов и мобильных телефонов. - Майкрофт… - дуэтом выдохнули оба, каждый имея в виду что-то свое. Джон беспомощно огляделся. Разбирать презентованные вещи не хотелось, и вовсе не потому, что он чувствовал себя за них обязанным… Он только сейчас почувствовал, насколько устал, будто вся невероятная, безумная ночь вернулась и разом навалилась на его плечи, придавив стотонной тяжестью. Возможно, он просто себя накручивал, или малодушно стремился отодвинуть момент неизбежного разговора, но увидел, как шальной пулей мечется Шерлок, так же безуспешно пытающийся занять себя чем-то, кроме их недовыясненных отношений. Теперь вся эта недосказанность стремительно увеличивалась в размерах, раздувалась, как метеозонд в разреженной стратосфере, отталкивая их все дальше. Растущая, крепнущая пустота пугала и выстуживала легкие, хотелось поскорее заполнить ее теплом сплетенных рук, пониманием глаз, прямо сейчас шаривших по его лицу в поисках… чего? Но то ли его силы действительно оставили измученный, перегруженный информацией организм, то ли лекарство закончило свое волшебное воздействие, но ноги вдруг стали ватными, а голова наполнилась таким туманом, что Джон всерьез забеспокоился, дойдет ли он до спальни сам… - Джон… ничего не было… - вдруг очень тихо пробормотал за его спиной Шерлок, и у Джона что-то оборвалось в груди. Он повернулся. Потерянный и несчастный, Шерлок стоял посреди комнаты, уронив длинные, нескладные руки. Вся задиристость и едкая ирония сползали с его лица, как обожженная кожа, обнажая по-детски доверчивое, уязвимое нутро. Болезненно и страшно, до нервных судорог в похолодевших пальцах, Джону захотелось сгрести его в охапку, прижать к себе сильно-сильно, целовать печальные глаза и утешать. С утра до вечера и с вечера до утра, пока из пронзительного аквамарина не истает болезненный испуг и мучительная тоска, пока хрупкие под нелепой футболкой плечи не расправятся, отпустив непосильный груз одиночества и невыполнимых обещаний… Но он не мог. Слова Майкрофта застряли между ними, где-то посередине, как обоюдоострое копье – один шаг, и оно убьет их обоих, навсегда застряв отравленным острием в сердце. Чувства, рожденные в адреналиновом забытьи, никогда не жили долго. Стоит повседневности рассеять его наркотический флер - и все покажется тусклым, фальшивым и не стоящим душевных переживаний. Так уже было - Джон не мог без содрогания вспоминать, как мялся на следующий день Дей, с которым у него случилось то, чего он до сих пор не собирался стыдиться… Но капрал, которого он штопал по живому без анестетиков и который матерился так, что краснели даже ящики с патронами, не мог заставить себя поднять на Джона глаз и что-то сбивчиво бормотал про солнце, которое что-то там напекло, про виски, про поехавшую крышу и, почему-то, про убитого сержанта Хэмфри Стайлза, у которого осталась девушка в Кардиффе… Как будто Джон был обесчещенной школьницей, а не военным хирургом, который в курсе, как легко и просто сломать лучезапястную кость или коленную чашечку, чтобы надолго отбить у насильника желание лезть к нему в душе. Он успокаивающе положил Дею на плечо руку, а капрал отшатнулся, как от прокаженного и перевелся в батальон сопровождения спустя две недели. Джон простил, но запомнил навсегда… Вот и теперь он не вынес бы унижения… если они, и правда, они дойдут хоть до чего-то… и Шерлок, очнувшись наутро от наваждения и эмоциональных всплесков, вот так же будет мяться и объяснять, что «это все было случайностью, несусветной глупостью и досадной ошибкой…» - Послушай, - он старался быть предельно ласковым и мягким. – Ты никому и ничего не должен. Ни доказывать, ни объяснять. Это твоя жизнь, и никто не имеет права требовать за нее отчета… - Ничего не было!! – закричал Шерлок, бросившийся ему навстречу и остановившийся в последний момент, обжигая жаром собственного тела. Он сильно зажмурился и, запрокидывая голову, судорожно втянул ртом воздух. Выдохнул… очень медленно и добавил уже тише, - правда… Боже, боже, боже… Джон-Джон, где сейчас твое сердце? Почему оно не разбилось на миллион осколков, а все еще продолжает гнать проклятую кровь по выстуженным венам? Обними его! Немедленно, чертов болван! Он хотел. И даже уже собирался… У Шерлока голос звучал нескладно и неправильно, как сломанная пластинка. Джон вдруг понял, что он намеренно заставляет его не быть соблазнительным, не позволяет опускаться до восхитительно-резонирующей глубины, испугавшись, что Джон поверит в предупреждения рационального, заботливого Майкрофта. Джон взял сжатые кисти в свои руки, заставил их расслабиться, легонько встряхнув за раскаленные пальцы. - Я верю… – он уже почти обнимал это тело, если не руками, то душой точно. - Я должен сказать тебе очень-очень много, но не теперь. Тебе надо отдохнуть, ты еле стоишь на ногах… Я никуда не уйду, пока ты сам не решишь, что тебе это больше не нужно… - Я знаю, что мне нужно, – прошептали губы, переполненные нерастраченной нежностью. – И мне не надо ни единой лишней минуты, чтобы это принять. Пожалуйста… не верь, Майкрофту. Что ему делать??? Боже правый, что делать идиоту-Джону, без памяти влюбленному в невероятное существо с непредсказуемым вектором желаний? - Я уложу тебя спать. – Джон устало ткнулся лбом в подставленное плечо, обреченно обвившись руками вокруг неощутимой талии и отчетливо понимая - кто и кого сейчас будет укладывать. – А потом мы все решим… да? Шерлок осторожно высвободился из объятий и отступил на пару шагов. Очень медленно стянул через голову футболку, позволив рассмотреть во всех подробностях и впалый живот, и ямку пупка над приспущенными, невесть как держащимися на узких бедрах штанами, и каждое проступившее ребро, и пару темных, аккуратных сосков цвета колумбийского кофе. Майка, смятая в желтый, бесформенный комок, улетела в угол за кресло. Шерлок слегка развел руки и склонил голову набок. - Я же нравлюсь тебе. Я знаю, с самого первого дня… - Он перешел-перетек в другую позу, как живая ртуть, поведя бедрами и потянув завязку брюк. Ткань послушно соскользнула к ступням. Как оказалось, белья он тоже не любил. - Почему ты так стараешься не смотреть на меня, Джон? Обнаженное тело тускло мерцало в полутьме, лунными морями проступили на нем подвздошные впадины, тени тазовых косточек и укромные ложбинки паховых складок. Склонив на бок голову, он смотрел бездонными омутами бесстыдных глаз, до краев наполненных вожделением. А в их глубинах лениво скользили тени опасных, жадных до ласк чудовищ… Створки губ позвали, позволив кромке ровных жемчужных зубов прикусить одну из них. Он был весь – жемчуг и перламутр. Манящий, прекрасный… - Нравится - возьми… разве не все люди этого хотят? Вот так… Джон зажмурился, стиснул кулаки, чувствуя боль от впившихся в ладони коротких ногтей. Сосчитал до десяти. Под веками нестерпимо горел ослепительный абрис нагого божества… Это было… невозможно. Распутный и невинный одновременно, как ребенок любым доступным способом… может, и не слишком пристойным, не понимая их порочной сути… Шерлок изо всех сил пытался понравиться… отдавался, чтобы удержать… На счет «десять» Джон по-военному развернулся на пятках и вслепую шагнул в коридор, чудом не приложившись о косяк. Раскрыть глаза он решился только снаружи, да и то, чтобы не загреметь с лестницы. До кровати добраться удалось, в общем, без потерь, если не засчитывать в таковые предсказуемый и вполне обоснованный стояк в штанах и уязвленное самолюбие. … Он не мог вспомнить, как лег, когда снял одежду и где ее оставил. Наверное, он проспал весь день и большую часть вечера, потому что в комнате было сумрачно и жарко. Неловко подвернутая рука отозвалась колючими иголками в ладони и ноющей болью в запястье. Рот пересох и требовал пить. Джон поднялся, взъерошив мокрый затылок, спустил ноги на пол, с наслаждением повозив пальцами по прохладным половицам, а потом подумал, что неплохо было бы проветрить комнату, и потащился к окну. Но едва руки потянули защелки слегка перекошенной рамы, он услышал это. Оно не было музыкой, даже мелодией назвать это было бы странно. Одна-единственная нота, один звук - ровный, бархатный гул… Он пел, вибрировал, как сонный океан, то накатывая, то отдаляясь до самого горизонта… чистый, глубокий… живой… Красивое, безутешное дитя смычка и скрипичной струны… Забыв про жажду и духоту, Джон, как во сне, покинул спальню и пошел на звук. У входа в гостиную он остановился – на фоне незашторенного оконного проема истончившейся льдинкой темнел гибкий силуэт, покачивающийся, будто на ветру… и этот ветер плакал в его веточках-руках тихим, горестным соло… Забыв себя, Джон неслышно скользнул через порог, в глубине души испугавшись, что мелодия вот-вот оборвется, ему придется проснуться в своей пустой кровати и все станет еще хуже, потому что оставшись прежними, они изменились за прошлые сутки безвозвратно… Он выдохнул и тихо прижался к напряженной, звенящей спине, уткнувшись лбом в теплую лопатку. Звук умолк, но Джон почувствовал под ладонями лихорадочный сердечный перестук, и его страх тут же пропал, растаял, оставив после себя лишь жаркий трепет и щемящую нежность. - Красиво… Почему ты не делал этого раньше? - Ты сразу бы услышал, как я тебя зову… - Как сейчас? - Как сейчас… Скрипка улеглась в бархатное лоно футляра, Шерлок повернулся и Джон увидел, какое юное у него лицо… - Не хочу больше без тебя… - прошептал Джон, накрыв упрямый затылок ладонью и приподнявшись на носки. Шерлок склонил голову, и они встретились где-то на середине. Губам было умопомрачительно сладко… и оторваться невыносимо тяжело. - Пойдем… … Шерлок застыл посреди разоренной спальни, пока Джон спешно перестилал постель, превращая ее в просторное ложе для двоих. На низком столике уютно горела лампа под плотным атласным абажуром. Шерлок скосил на нее глаза и начал расстегивать пуговицы белоснежной сорочки, непонятно по какому поводу надетой под синий шелковый халат и смотревшейся диковато в сочетании с мягкими домашними брюками. Он успел справиться с первыми тремя, когда Джон обернулся и покачал головой. - Подожди, я сам. Ладно? Они оказались так близко… ближе, чем Джон мог себе представить в самых непристойных фантазиях. Одна пуговка, вторая… он проводит пальцами между тканью и телом под ней, впитывая тепло и легкую дрожь от каждого касания… Джон – победитель рубашек… Вслед за халатом она бесславно падает к ногам, как штандарт капитулировавшей армии… Шерлок, не смея пошевелиться, следит за его действиями с легкой паникой, и ему больше ничего не надо доказывать. Джон и так знает… видит – он первый… единственный, кто прикасается ТАК… Он проводит ладонями от середины груди, к прекрасно очерченным плечам, вдоль бесконечной алебастровой шеи на затылок, чтобы вплести пальцы в беспечные спутанные завитки… И целует. Долго, сладко, отбирая у мягких губ все их сомнения и страхи. В следующие пять минут они выяснили, что целоваться, вжимаясь телами, и освобождать друг друга от одежды не так-то просто – руки все время забывали про прямые обязанности и принимались шарить по обнаженным уже местам… Кровать ударила под колени, но упасть Джон не дал – почувствовав под ладонями каждый проступивший позвонок, каждую напрягшуюся мышцу, он уложил свое нагое сокровище так бережно, словно это был бесценный династический фарфор. Время потекло медленно, как медовая патока. Раскинувшееся на прохладных простынях тело ослепительно, распутно и абсолютно непорочно. Гладкая, мерцающая, как морской перламутр кожа обтекала ключицы и скульптурный торс, упруго натягивалась на впалом животе и сходилась тугой плотью в паху меж стройных расслабленных ног… слегка разведенных в коленях и заставлявших вожделеть их чувственную безупречность. Идеальный… Его не портила ни легкая угловатость, ни матовая белизна, ни родинки, особенно те – в паху и на шее… Их все время хотелось целовать и обнимать губами… Наоборот, именно они делали его еще более идеальным… Джон не знал, можно ли так говорить – «более идеальным», но был совершенно уверен – если где-то в этой реальности и существует предел совершенства, то как раз над ним, выше на одно сокращение сердечной мышцы, одетый в россыпь трогательных родинок, и существует его идеальный Шерлок… Джон не торопится… Крепкие руки позволяют нависнуть над распростертым соблазном, застыть, как парящий фронтовой дирижабль, любуясь, желая до судорог в чреслах и свинцовой тяжести в мошонке. Он почти накрывает его собой, целуя тонкую, просвечивающую кожу под подбородком и в ямочке под адамовым яблоком… Вот поди ж ты – у всех особей мужского пола – кадык, как кадык. Торчит угловатой долькой какого-нибудь «Глостера», а у этого… ладный, как галечный окатыш, «Уэлси»… терпкая медовая карамель… Он не удержался и лизнул… И услышал, как коротким всхлипом захлебнулся носитель спелого «Уэлси», выгнулся, подался навстречу, как дикая, голодная ласка… нежась, ластясь к рукам. Целовать податливые губы-плечи-бедра было упоительно-хорошо… Джон не мог прекратить, не мог оторваться, не мог вернуться к человеческому облику… Подложив одну руку под отяжелевшую, обессиленную нахлынувшими эмоциями голову своего волшебного любовника, второй он терпеливо гладил-укрощал мечущееся, возбужденное тело – от подмышечных впадин, наполненных горьковато-пряным запахом морского ветра и полыни, вдоль белоснежных реберных гряд до покатых бедер и подтянутых ягодиц… В ответ Шерлок вздыхал, стонал и растерянно шарил пальцами по постели, словно не понимал, где находится и что с ним происходит… Его тело было лишено растительности. Совершенно. Если не считать роскошной шевелюры, теперь беспокойно разметавшейся на свежих простынях. Ни в паху, ни в теплой ложбинке под маленькими ямочками подобравшегося зада не было никаких ее признаков – лишь шелковая, обжигающая в укромных складках кожа, заставляющая кончики пальцев гореть, а сердце останавливаться. Джон разрывался между противоречивыми намерениями – ворваться в это распростертое, распятое совершенство, как в покоренный город… вмять, вдавить, втрахать его в кровать так, чтобы от экстаза закладывало в ушах, чтобы от оргазма срывался голос, а от наслаждения хотелось умереть на месте. Или, напротив, долгие часы мучить тягучими, неспешными ласками каждый изнывающий дюйм, подвести его на волос к самой черте, позволить зависнуть на самом пике ослепительного возбуждения, а потом остудить разгоряченное либидо, чтобы бархатный голос начал умолять и упрашивать… И сдаться. И дать ему все, чего он захочет, на что у отставного капитана хватит фантазии и сил… - Шерлок, Шерлок… Мой! Джон не знал еще точно, кто этот «мой», ему точно, это ни с чем не сравнимое, ослепительное, пугающее чувство жгло руки и сводило скулы первобытной яростью… Никому, никогда он не отдаст СВОЕ… ни посмотреть, ни упаси боже, потрогать… Оторвет, отгрызет зубами жадные до чужого руки любому, у кого хватит глупости их к нему потянуть… Ужасающее и восторженное чувство дикаря, впервые взявшего в руку ветку, вспыхнувшую смолистыми листьями от удара небесного огня… обладание чудом… Оторваться от зацелованного лица и распухших губ было преступлением, но Джон увидел, как напряглись, возмущенно встопорщились у Шерлока бусинки сосков… У них серьезная задача – остановить Джона, задержать, заманить в нежные тенёта… и они отлично справляются. Джон застревает, цепляется глазами, губами… грязными мыслями… Шерлок под его напором бьется выброшенной на лед рыбой, шипит и царапает пальцами бронзовую спину. И мысли не становятся чище… Правый сосок закручен умелым языком… чуть прикушен и сладко зажат влажными губами. «А-ахх!» И его судьбу разделил левый… Шерлок тонет. Под слепыми пальцами крошится и расползается его мироздание… он еще пытается удержаться на плаву, фиксируя самым краешком сознания все, что с ним делает этот обыкновенный, невероятный человек… Восхитительный, яростный захватчик… …руки… на затылке, на шее, на прогнувшейся спине… кожу сжигает каждое касание, электрические разряды волнами пробегают по напряженным мышцам и бьют в низ живота. Да так, что член наливается кровью и похотью… больно… сладко… …губы… их пора запретить по всем законам… они лишают дыхания и голоса… и идеальный, отточенный мозг сбоит, будто взболтанный чайной ложкой… выдает какую-то белиберду… то ли стихи… то ли отборную, неизвестно, как оказавшуюся в Чертогах, брань… …тело… этой сладкой тяжести мужского тела на нем не хватало, как воздуха… он позволит все. ВСЕ, чего Джон захочет… согнул в колене ногу, еще миг назад расслабленно касавшуюся пола, обвил горячую, мокрую от пота поясницу. - Возьми… Хочу… ужасно тебя хочу! Джон отстранился и посмотрел в глаза очень серьезно. Но Шерлоку плевать, как это выглядит… ему хорошо… как будто внутри растаяла злая, колючая льдинка. - Я что-то должен сказать еще? - он напуган своим решением, но разрази гром, если он передумает… Джон кивает и молча целует глаза, в которых среди ртутной переливчатой дымки плывут огромные, антрацитовые зрачки… Собственный стояк напряжен, прорисован тугими, пульсирующими венами, как ствол старого ильма, и оставляет влажные, липкие следы на животе. Джон приказывает себе забыть о его настойчивом протесте и устраивается между разведенных античных коленей. Первый раз не бывает безболезненным… Шерлок совсем не трепетная фиалка, как может иногда показаться… но даже при хорошей, правильной растяжке, он еще долгое время будет слишком узким для джонова «жеребца». И все, что можно сейчас сделать – постараться отвлечь его от неприятных ощущений, пока «процесс» не дойдет до стадии удовольствия… Две руки, две жаровни плавят истончившуюся кожу бедер, скользя от колен до паховых складок, подныривают в промежность - и та судорожно вздрагивает, поджимается… горит соблазном и мускусной влагой… В одну ладошку уютно ложатся твердые, как камешки, яички… пальцы ласкают, перекатывают потяжелевшие мячики, будто случайно соскальзывая в горячую ложбинку между ягодиц… другая обнимает-окольцовывает у самого основания звенящий, покачивающийся член. Пальцы плотно смыкаются на бархатистой плоти, тянут вверх, считая пульс… вниз, раскрывая лаковый купол головки, на которой приоткрывшаяся щель сочится тягучей, душистой смазкой… Рот накрывает леденцовую макушку, выдыхает «ооу…» и прочерчивает кончиком языка, размазывая прозрачную каплю… Чтобы облизать, обвести кромку потребовалась целая вечность. И Джон, прикрыв ресницами глаза, урчит, запоминая терпкий вкус… Шерлок забрасывает ему на спину обе ноги, бесстыдно раскинув колени и поглаживая жесткую келоидную сетку шрамов на левой лопатке кончиками пальцев… Бесстыдным быть так здорово, что хочется запомнить это новое ощущение во всех его непристойных оттенках… К тому моменту, когда Джон заглатывает половину его изнывающего гендерного признака, прижимая тугую плоть языком к ребристому нёбу, у Шерлока заканчивается самообладание и мысли в голове… «Смотри на меня…» приказал Джон, и Шерлок смотрит. Вернее, пытается – он уже весь мокрый… тугие завитки падают на лоб, он сбивчиво дышит раскрытым ртом и что-то бессвязно бормочет… про атомные веса химических элементов… про тающий на Пикадилли снег… про то, какие красивые у Джона глаза… …вверх-вниз… вверх-вниз… Вверх… губы собирают соль и мускус, сжимаются под ободом, как капкан… язык порхает по тонкой, натянутой, как фривольный латекс, кожице… возбуждение от первого в жизни минета настолько велико, что Шерлок не может сдержаться и подбрасывает бедра – все, что угодно, только бы снова оказаться в горячем плену… но Джон беспощадно возвращает его назад, придавливая руками к кровати… «…смотри на меня…» Вниз… рот натягивается, обволакивает, поглощает… не задев зубами и сглатывая, едва плоть проталкивается в гортань… Шерлок не знает, что делать с руками – цепляется за деревянное изголовье… кровать протестующее скрипит и потрескивает, когда он выгибается и утробно стонет от слабости и испуга… «Джо-о-он»… Шерлок больше всего боится кончить прямо сейчас – разочаровав Джона и излившись ему в податливое, благодатное горло… но Джон все понимает по судорогам бедер и живота, по вздувшемуся члену у него во рту… выпускает его на свободу и тихонько дует, как на свечу… Шерлок борется… колени то смыкаются, то расходятся снова так широко, как только позволяет его гуттаперчевость… как сломанный, механический мотылек… мраморное тело становится теплым воском, Джон целует его в ямку пупка, быстро-страстно в губы и тянется к ящику прикроватного столика… …щедро увлажненные смазкой пальцы долго кружат вокруг подрагивающего, сжавшегося в упрямый тугой бутон колечка между гладких, словно девичьи щечки ягодиц… Джон только что раздвинул их ладонями, умирая от щенячьего восторга… у Шерлока от запоздалого стыда лихорадочно горят скулы и от этого на него больно смотреть… прекрасен, как бог… и Джон почти уверен, что за наглость обладания он поплатится или жизнью, или разбитым сердцем… или проданной Преисподней душой… но ему нет дела до того, что будет потом… Он уже заметил, что у его ульви меняется оттенок глаз в прямой зависимости от того, что он испытывает в данный момент… и от того, какая бездонная тьма клубилась в серо-голубой безмятежности – Шерлок балансировал на грани… Скользкие, прохладные подушечки легко коснулись ануса… мазнули вверх по ложбинке… вернулись и чуть нажали… …впусти… впусти меня, любимый… Другая ладонь утешающе ласкает чуть опавший член, и тот приподнимается, тычется в нее, как питомец в поисках хозяйской любви… …дыши глубоко… раз-два… вздох-выдох… я люблю тебя… дыши… Новый заход, смазка стекает на простыню, две фаланги благополучно притаились в горячей тесноте, схваченные тугими мышцами, как грабитель бдительным констеблем… Джон не спешит… он готов потратить на это половину ночи… Растяжка, как сладкая пытка… пальцы скользят все глубже и почти без усилий… сразу два и полностью… волшебная шелковая глубина… Согнуть, повернуть, стараясь нащупать чувствительное местечко… с пятого или шестого раза Шерлока ударило молнией и подбросило - он не узнал собственного голоса в почти животном вопле… После того, как он дважды попытался поиметь себя, насадившись на пальцы, Джон их убрал и под возмущенное, нечленораздельное мычание втолкнул мокрую, отполированную головку собственного гудящего стояка в раскрытый вход… Шерлок прокусил губу, зажмурился, выгнулся и зашипел от боли… Джон с трудом удержался, чтобы не повторить его антре – озабоченного Джона-младшего сдавило живыми тисками так, что на глаза старшего навернулись слезы… Внутри было охренительно горячо, невыносимо узко и потрясающе хорошо… Кровь, наполняющая член, вскипела, забурлила и понеслась по венам, как горящий абсент. Джон чувствовал каждый удар собственного пульса и сокращения обтянувшего его лона… и спустя пару минут, отмеренных на привыкание друг к другу, они зазвучали в унисон… Выдохнув, Джон чуть потянулся назад, а потом надавил снова и вошел уже наполовину. Шерлок застонал – длинно, тяжело, выпуская в потолок мучительный восторг от запредельного растяжения тела вокруг вторгнувшегося в него мужчины. Он не знал, с чем можно было это сравнить, но уже совершенно точно понял – ему мало всего - боли, удовольствия, остроты ощущений… принадлежания. Скосив глаза на застывшего, осторожничающего Джона, он вцепился в его бедра и дернул, что было силы, на себя. Джон предсказуемо не удержался, почти рухнул на распростертое под ним тело, по инерции вдавив в Шерлока не ожидавший такого подвоха член до самых яиц. Влажный шлепок прозвучал, как пощечина. - Шееер! – простонал Джон сквозь зубы, - с ума сошел? Я же тебя порвуууу… На него в упор уставились глаза без радужек, опасно воссиявшие шальным восторгом. - Джон… Джоооон… - стонет-рычит запрещенный во имя милосердия баритон прямо в оплавившееся от выдыхаемого соблазна ухо. - Давай… я полон тобой, я умру прямо здесь и сейчас… Двигайся, черт тебя подери! У Джона что-то щелкнуло и перегорело в голове… заботливый, скромный доктор получил крепкий хук от Джонни-Три-Континента прямо в висок и отбыл в неизвестном направлении на неопределенный срок… Оставшийся на поле боя отставной капитан Ее Королевского Величества подхватил упавшее знамя полка и двинулся… еще как! Уверенно и задорно, как резвый пони, занявший призовое место в Аскоте… Звонко хлопнув по ягодице настырного домогателя и задохнувшись от яркого импульса в основании члена, Джон почти полностью вышел и тут же толкнулся обратно… До самого конца, вжимаясь влажным пахом в раскрытую промежность. И еще… и еще… Твердый, скользкий поршень размеренно полировал горячее нутро, чувствуя его плотные ребристые стенки, замирал, давая ощутить любовнику весь спектр наполненности и содрогаясь от наслаждения… Раз за разом их дыхание становилось все более тяжелым и неровным… Шерлок подхватил ритм и уже неплохо подмахивал горячим, липким от натекшей смазки и пота задом… Ни смотреть, ни говорить сил у него уже не осталось – он только шипел и хрипло вскрикивал, или жалобно скулил, комкая в пальцах простыню… А Джон шел вразнос… Упоительно трахая прекраснейшего из мужчин, он выл и ревел, как лось в брачной горячке, и взбрыкивал бедрами, стараясь еще раз проехаться по нежной, чувствительной точке внутри атласного, горячего, как адово пекло, лона. Чувствуя, как накатывающий оргазм уже искрит на коже, поднимая короткие волоски, Джон сунул руку между сплетенными телами, нашарил сочащийся, подрагивающий член, сомкнул на нем пальцы и в несколько уверенных движений заставил выплеснуть короткую, сильную очередь перламутрово-белесого семени. Внутри звонко и ярко взорвался фейерверк. Шерлок забился, заискрил всем великолепным телом, захлебываясь, как тонущий пловец… задергался под руками, принимая в себя все новые порции теплой, густой спермы… - Джон, Джон, Джоооон! – застонал-закричал он, выгнувшись до позвоночного хруста и запрокинув искаженное сладкой мукой лицо падшего ангела, страстного, как первый грех… …Джон-твою-дивизию-Уотсон… боже правый… ты только что лишил девственности русалку… … Кислорода в комнате почти не осталось - она была переполнена запахом мускуса, мужских тел и секса… Одеяло валялось где-то на полу, а в смятой кровати, тесно прижавшись, крепко спали двое, сплетя конечности и согревая друг друга своим теплом…