Танцы на битом стекле

"Под колпаком у Бога-повара Мы стали - соль в Его еде, И в оба неба глядя поровну, Скользили по одной воде, А Он - закручивал конвертами И жёг невидимым огнём, Чтоб друг для друга интровертами Мы оставались только днём!" (с) Зимовье Зверей "Паводок"

"Наверное, стоило бы задёрнуть шторы - в комнате слишком светло..." - рассеянно подумал Ройенталь. Но теперь ему очень не хотелось вставать. Хотелось - наверное, в первый раз за последние десять лет - просто валяться на постели, возможно, прикрыв глаза, и разговаривать с кем-нибудь. Возможно, чувствуя рядом с собой чьё-то тёплое тело. Возможно, даже потеснившись для этого на постели... "Но вряд ли Инглор разделит такое моё желание. Ему спать давно пора, я-то хоть в кресле немного вздремнул... Вообще не понимаю, как он ещё на ногах держится, - промелькнуло в его голове. - И прошлой ночью ведь не спал толком... Надо было мне предложить Миттермайеру остаться... хотя, нет. У него дела и Эва. И тоже ведь не спал... С самим собой мне, что ли, разговаривать?" - Оскар сам не заметил, что произнёс последнюю фразу вслух. - Почему с самим собой? Я здесь! - услышал он мягкий голос вошедшего в комнату нолдо. - Ты хоть разулся бы! - встав на колени, Инголдо снял с него ботинки. - Вот так... и намного лучше, верно?! - сказав это, он плюхнулся на кровать рядом с возлюбленным, слегка обняв того. - Непростой был день, верно? - Бывало и хуже, - пожал плечами Ройенталь, слегка подвинувшись, чтобы эльда было удобнее лежать. - Ты разделся бы и спать ложился... Я колыбельных не знаю, но какие-нибудь стихи, постараюсь вспомнить. Хотя и не читал их давно - с детства, считай... но тогда я читал всё, что попадалось под руку. До какого-то момента книги были единственными собеседниками, чьё общество мне было желанно. Они обращались со мной более человечно, чем те люди, которых я знал до десяти лет. Он сам не понимал, с чего это разоткровенничался и это его тревожило. Однако, мысль о том, что Инголдо и так видел его детство, немного... нет, не успокоила- заставила расслабиться инстинктивно напрягшееся тело. - Я пока не хочу спать, - улыбнулся в ответ Арфинг, ложась рядом. - К тому же... ты хочешь поговорить и я с удовольствием с тобой побеседую. А что касается твоего детства - то ты видел моё. Мы квиты, так что, можешь не волноваться. Я понимаю, что мне больше повезло, но знаешь - дети не заслуживают жестокого обращения и нелюбви. На моей родине они - дар Эру. Ты был единственным ребёнком в семье, а я - самым старшим. И все мы были желанны. Как и должно быть. Оскар пожал плечами: - Наверное... В этом есть некоторая справедливость. Что же касается детей, которые рождаются... не такими, как все... думаю, их недолюбливают и в вашем мире. Инаковость пугает - так было всегда и везде. Твои родичи подтрунивали над тобой потому, что ты был не таким, как они и это заставляло их испытывать тревогу. Не желая выдавать её, они прятались за маской из притворного смеха. Это хорошая маска... до поры, до времени. До тех пор, пока на этот смех не перестают обижаться. - Знаешь, несмотря ни на что - они меня любили и я это чувствовал, - рассмеялся нолдо. - Это было, если ты помнишь, обоюдным подтруниванием. И, да - они по-своему беспокоились. Тот же Морьо, к примеру, терпеть не мог Амариэ, маскируя это насмешкой над нашей разницей в росте. Я только потом понял, что Феанариони... словно чувствовали её неискренность. А касательно инаковости... если ты помнишь, то в Дориате был гениальный мастер музыкальных инструментов. При всём физическом совершенстве расы эльдар - он был единственным карликом и горбуном, которого я знал. И я бы не сказал, что мастер Стриж был жертвой нападок. Все прекрасно осознавали - насколько он особенный и никто никогда него не унижал. В то время, как у вас красивы и полны сил не все, но при этом - тот, кому не повезло с телом, часто становится жертвой унижений. - Жертвой унижений становится тот, кто не способен постоять за себя, - хмыкнул в ответ Ройенталь. - Это естественно и понятно. Разве с тобой самим так уж мягко обращались в подземельях Гортхаура? Нет, отнюдь. Ты был пленником и твоё положение, скажем, в Нарготронде особого значения не имело. Тот, кто не может себя защитить - всё равно, что вещь. Но защитить себя можно разными способами. Можно стать сильным самому или найти покровительство у сильного. Привлечь его внимание умом, талантом... или чем-то ещё. Всегда есть кто-то, кто сильнее тебя, равно как и всегда есть кто-то, кто слабее. Хотя проявляться эта сила может по-разному - да. - Здесь ты прав, - согласился с ним эльда. - В подземельях я был одним из многих. Хотя Жестокий и пытался меня разговорить - пожалуй, сильнее, чем других. Нолдо гладил собеседника по лицу. - Ты очень верно подметил - здесь я спорить с тобой не буду. Сила бывает разной. Прежде всего - она должна быть силой духа - тогда тебя не сломить. Оскар прикрыл глаза, почти неосознанно наслаждаясь прикосновением. - На что похожи песни ваших менестрелей? - задумчиво поинтересовался он. - Я слышал их в твоих воспоминаниях, но мне сложно понять что-то подобное. Часто они поют для всех о том, о чём следовало бы говорить разве что наедине. Я не говорю о песнях о войне - эти можно и нужно петь перед большим количеством народа, поднимая боевой дух воинов, заставляя мальчишек мечтать о подвигах и славе. Но есть и другие песни... те, которым стоило бы оставаться тайной. Они ведь и прославляют тайну. Инголдо загадочно улыбнулся: - Ты хочешь, чтобы я спел тебе о любви? Что ж, я могу это сделать! Если инструмент найдётся. - Я спросил только, на что они похожи для тебя, - адмирал дёрнул плечом, усилием воли сдержав накатившее было раздражение. - Что ты чувствовал, когда слушал их или исполнял сам? О чём думал? Я пытаюсь понять... Но, кажется, на твоём месте я чувствовал бы, куда меньшую неловкость, совершенно обнажённым выйдя на главную площадь. - А-а, вот ты о чём! - рассмеялся тот. - Это так же естественно, как дышать или говорить правду тем, кто для неё открыт. Для меня - это как мечтать... это как порыв летнего ветра, как шум моря, как свобода, которую ощущаешь внутри себя. Это музыка Эа, которая звучит в наших сердцах. Я верю, что у каждого из нас в сердце - своя музыка. Просто не каждый сможет её услышать. Неловкость? Да нет, пожалуй! Может быть, отчасти и сожаление - где-то, в глубине феа. Что я так и не обрёл мечту, живущую в сердце не одно столетие. Что настоящая Амариэ отличается от моей мечты - как ночь ото дня. Я потом думал, что Затмение Валинора было прозрением для меня. Что свет, который, как казалось, был в моей душе - исчез. И я увидел в ней темноту. А потом, благодаря Берену, я понял, что не должен был искать этот свет в другой душе. Что тянутся можно и к сумеркам, и к лунной ночи. Что в каждом из нас есть всё - и свет, и ночь, и ослепительное сияние, и тьма, и сумерки, и рассвет, и закат. Я не знаю, как тебе это объяснить. Скажу одно - всё это и является неотъемлемыми частями нашей феа, Оскар. Невозможно любить в ком-то этот ослепительный свет, не любя при этом и красоту заката. Или ночь. Впрочем, я это увидел не только у Берена. Знаешь, вот это и самое страшное - когда осознаёшь, что всё это время гонялся за миражом. И я понял, что своей песни ещё не слышал. Что всё это время радовался чужим песням. Вот, как я почувствовал себя тогда. А что касается твоего сравнения - то у нас просто нет такого стеснения перед обнажённым телом. Оно дано Эру и его подобает держать в чистоте. Вот пожалуй, так оно и было - как осознание того, что я не чувствовал тогда, какой должна была быть моя песня. Это, когда чего-то ждёшь, но толком не понимаешь, чего. Как стремление к неведомому. - Если я правильно понял, что это для тебя значит... - Ройенталь задумался. - То, думаю, дело тут не очень-то в песнях. Скорее, у тебя не было того, что заполняло бы до краёв... - он невольно ухмыльнулся, но почти сразу к нему вернулась серьёзность. - Дела, идеи, цели. Ты н понимал, что же тебе нужно. А впрочем... я не претендую на правоту, - передёрнул плечами адмирал. - Даже, скорее всего, неправ. Не мне судить о твоих чувствах. Миттермайер, возможно, смог бы, я - нет. - Знаешь, дел и целей у меня было в жизни предостаточно, - отозвался нолдо. - И меня многое заполняло. И возможность творить, и мой народ, и дорогие мне существа. Тут дело в другом, но я не знаю, как объяснить это тебе - существу, который преклоняется перед своим одиночеством. Скажу одно: есть то, что незаменимо. Если у тебя нет руки - что-нибудь может её заменить? К примеру. Я говорю не о протезе. Но если ты не можешь сражаться, то дар оратора не заменит тебе силу роа. Я говорю о гармонии в целом. - Преклоняется перед своим одиночеством, говоришь? - хмыкнул Оскар. - Было бы так, не лежал бы ты здесь. Хотя, честно говоря, я не понимаю, почему... - он поднял руку, поправляя волосы, почти инстинктивно пытаясь спрятать лицо. - Почему я вообще ещё тебя терплю. Ты вечно разговариваешь о чём-то таком, о чём мне даже думать лишний раз неприятно. Обвиняешь меня в невежливости, когда я пытаюсь донести до тебя хоть какое-то представление о здравом смысле. Не стесняешься говорить о наших поцелуях перед моим другом - и я даже не знаю, в какой степени тебя может оправдать незнание наших обычаев. Так почему... - Ройенталь отвернулся, отчаянно сжал руки в "замок", почти не чувствуя боли, которую причинял себе. - Почему это происходит именно со мной? - сам того не заметив, он до крови прокусил себе нижнюю губу, поняв это только, когда почувствовал на губах соль. - Ты и впрямь устал от одиночества, - Инголдо обнял его. - Я думаю, что говорить об этом не стоит. А меня удивляет в тебе другое. Почему ты с таким упорством стремишься то и дело говорить о том, о чём тебе думать так неприятно, Оскар? Это всё равно, что пить добровольно уксус. Если тебе так неприятна эта тема - то почему ты все наши беседы сводишь к ней? Именно к ней? Задаёшь вопросы, ответы на которые не желаешь узнать? Намеренно грызёшь себя? Зачем? Как я понял, твой друг был вначале шокирован нашими отношениями, но потом мы с ним нашли общий язык. К тому же... разве не ты то и дело стремишься нарушать ваши обычаи, словно в пику вашему миру? Если тебе настолько неприятно об этом думать, почему ты то и дело сводишь беседу к таким вещам? Это всё равно, если бы я то и дело сводил все разговоры к предательству Феанаро, льдам Хэлкараксэ и к пыткам в Тол-ин-Гаурхот. Я не вижу смысла в насилии над своей феа и смаковании неприятной для себя темы. Только и всего, - Финарато привстал с кровати и начал поправлять на себе одежду. - Я ничего не собираюсь тебе доказывать. Но ты отчего-то ведёшь себя так, словно хочешь, чтобы весь мир доказывал тебе, что так, как ты думаешь и живёшь - нельзя думать и жить. Но если тебе хорошо от этих мыслей и образа жизни - зачем кому-то что-то тебе доказывать? Это бессмыслица и замкнутый круг… Внезапно Инголдо осенило. Он хлопнул себя по лбу и уселся снова на кровать рядом с возлюбленным. - Прости... я... кажется, до меня дошло. Оскар... Скажи мне - ты хочешь, чтобы я помог тебе разобраться в чувствах? Да? Ты хочешь понять, что с тобой происходит? Прости глупца... Мне надо было с самого начала догадаться. Он лёг рядом и обнял возлюбленного, гладя по волосам. - Успокойся. Я знаю, что с тобой твориться: ты осознаёшь, что что-то меняется, но не готов это принять? Вот потому-то и пытаешься убедить - в основном, себя и получается это у тебя из рук вон плохо - что твои чувства нереальны. Что тебе от них будет только хуже. Что происходящее с тобой разрушает привычную тебе картину отношений "переспать и забыть". Что ты... боишься того, что твориться в твоём сердце. Я скажу тебе - да! Я верю тебе. И твоему сердцу, которое сейчас - поверь мне, прожившему не одно тысячелетие - намного мудрее разума. То, что с тобой происходит - просто осознание того, что твоя картина мира была неполной, а сейчас на тебя свалилось то, что ты стремился отрицать всеми силами своей феа. И ты боишься сойти с ума. Но это не безумие - ты просто осознал, что чувствуешь! И я хочу тебе сказать, что отвечаю на твои чувства. Я готов принять тебя таким! Мне неважно, что есть кто-то ещё, кого ты полагаешь более достойным меня, Оскар. Я понял одно - я пришёл в этот мир, чтобы найти тебя и с тобой остаться. Чтобы ты принял и полюбил себя - такого, какой ты есть. И принял своё сердце, которое до поры, до времени считал лишь механизмом. Осознал, что сердцу может быть больно, что оно умеет радоваться. Но разве у вас любящие не говоря, что будут вместе - и в печали, и в радости, и в болезни, и в здравии, и в богатстве, и в бедности?! Я хочу тебе сказать, что принимаю тебя таким, какой ты есть. Именно тебя. Со всей твоей болью, со всеми страхами. Как там сказано в одной из ваших пьес? "Она его за муки полюбила, а он её - за состраданье к ним?" Я с тобой, мелиндо. И буду с тобой. Мы оба стучались в одну и ту же дверь и войдём в неё вместе. Мне всё равно, что ты скажешь после этих моих слов - даже, если рассмеёшься мне в лицо, но, я... я люблю тебя, слышишь?! Тебя! И даже, если любви нет в твоём сердце, потому что ты решил, что не умеешь любить - моей любви к тебе хватит на нас двоих, Оскар фон Ройенталь! И никуда я не уйду. Особенно сейчас. Адмирал ничего не сказал в ответ. Он просто уткнулся головой в грудь Арфинга, положив руки тому на спину. У него не осталось сил язвить или иронизировать над страстным монологом любовника. Не хотелось даже спрашивать, с чего это тот так разошёлся. Оскар чувствовал, что очень устал. Прикушенная губа начала саднить, на запястьях выступили синие пятна. Но при этом он чувствовал какое-то невероятное облегчение и удовлетворение. "Всё определилось?" - мысленно спросил Ройенталь у себя. - "Да? Теперь всё ясно?! Или..." Что "или" - он додумать уже не успел, так как заснул почти мгновенно. Эльда улыбнулся, любуясь про себя открывшейся ему трогательной картиной воплощённого доверия. Подумав, что возлюбленный не обрадуется мятой одежде, он попросту стянул её с того, оставив в одном белье. Затем разделся сам и лёг рядом, укрыв их обоих и заснул, обнимая своего избранника.