***
Я проснулся на койке брата на самом краю. Он сидел рядом и читал какую-то книжку. Мальчик посмотрел на меня, а я взглянул на него. Он что-то пробубнил под нос и снял очки, ложась на белую подушку. Майки закрыл глаза и тихо произнес: "Найди в тумбе салфетки и опиши на них все, что ты чувствовал до моей смерти. Потом положи мне в гроб..." О чем он говорит? Я беспрекословно выполнил его просьбу. Я поднялся и начал искать в ящичках прикроватного столика салфетки и ручку или карандаш. Все, что мне удалось найти, — это старая газета за 1999 год и пара пожелтевших салфеток. А еще половинку карандаша и перочинный ножичек. Я сунул находки в карман и лег обратно. Дело в том, что я ничего не чувствовал. Хотя, чувство боли известно каждому. Его не следует описывать. Это ужасное чувство. Оно не достойно рассказа о нем. Тем более, я уже говорил о нем. Я взял карандаш и начал затачивать его ножичком. Когда он был достаточно острым, я развернул салфетку и начал писать. День 1. Нечто ужасное разрывает меня. Такое мерзкое, как смола, которая обволакивает тебя, а потом воспламеняется и сжигает тебя полностью, только изнутри. Я не знаю, что мне делать с этим ужасным чувством, которое поедает мои эмоции и Тут салфетка кончилась. Майки, кажется, спал. Это отличная возможность вернуться домой и захватить дневник, тетрадь или еще салфеток. Я уже было встал, но в дверях показалась мама. Она держала в руках сумку, чуть ли не плача. Она провела рукой по своим светлым волосам и опустила взгляд, тихо произнося: — Я купила вам фруктов и принесла тебе альбом, — она всхлипнула, вытирая тыльной стороной ладони мокрые от слез щеки. Я обнял ее за плечи. — Ч-чтобы ты мог рисовать, когда Майки спит. А еще... купила тебе сигарет, — она нервно засмеялась. Я же даже не курю. — Спасибо, но не стоило... Не плачь, мам, все нормально, Майкосу уже лучше. Донна посмотрела в мои глаза и отстранилась, выбираясь из моих объятий. Она села на край кровати и погладила по голове брата. Он мило поморщился и перевернулся на спину. Я сел в ногах и вытянул из маминой сумки альбом. Здесь остались пара листов и много обратных чистых сторон рисунков. В нем я и буду вести "дневник" для Майки. Я открыл альбом и начал писать на листе то же, что и хотел написать на салфетке. День 1. Нечто ужасное разрывает меня. Такое мерзкое, как смола, которая обволакивает тебя, а потом воспламеняется и сжигает тебя полностью, только изнутри. Я не знаю, что мне делать с этим ужасным чувством, которое поедает мои эмоции, превращая в боль. Я не в силах что-либо делать. Я потратил время, которое должен был потратить на брата, в пустую. Я идиот, каких еще надо поискать. Майки открыл глаза и попытался встать, но тут же упал на меня. — Я читал на том сайте с симптомами разных болезней, что конечности будут постепенно отниматься, — грустно вздохнул я, укладывая брата на кровати. Мама смахнула слезы с глаз. Майки тихо что-то прошептал и натянул одеяло повыше.***
День 2 Нечто подожгло мою кислоту в желудке. Я голоден. Всего лишь какое-то яблочко, съеденное вчера, меня не спасает. Майки. Ты спрашивал, что я хочу на Рождество, и я каждый раз отвечал тебе, что не знаю. Так я знал... Все, что я хочу на Рождество, — это ты. Живой, улыбчивый Майки Уэй, который бегает за мной по квартире и кричит "Зло победит, Джи! Это лишь детские сказки!" и смеется вместе со мной, который верит в чудо, а соседи в это время бьют марши на батареях, как на барабанах. Я не в порядке, Майки. Эта жалкая опухоль медленно съедает твою жизнь, и самое страшное — это осознание того, что я ничего не могу сделать. Тебя не будет, меня тоже, будет только мое пустое тело, которое слабо дышит и не может радоваться ничему, ибо вся жизнь — это ты. Сейчас у тебя уже нет ног, но тебе дали коляску. Ты все равно никуда не встаешь. Ты привязан к кровати. Ты не ешь второй день. Ты спишь, но иногда просыпаешься, чтобы напомнить миру, что ты жив. Чтобы тебя не закопали заживо. Знаешь, это страшно. Страшно иметь брата, который скоро умрет. Твои конечности отнимаются, ты сильно похудел, ты в конец перестал проявлять какие-либо эмоции. Мне страшно, Майки. На твоем лице нет даже безразличия. Глаза пусты, ты не произносишь ни звука. Не молчи. Я люблю тебя, братик. Никогда не знаешь, что припасет для тебя жизнь. Ты можешь умереть, а можешь выжить. Но ты слишком слаб, а химиотерапия лишь отгоняет смерть на время. Придет момент, когда за тобой придет женщина в черном. А может, она уже пришла, но ты просишь ее уйти, чтобы помучиться еще, но не оставлять тех, кого ты так сильно любишь. Но когда твои мучения достигнут пика, кровь будет стыть в жилах, глаза начнут закатываться, ты не можешь и руки поднять и все, что ты будешь делать, это издавать непонятные хрипы... Выживи ради меня. Я никогда тебя не брошу. Я буду с тобой до самого конца, обещаю... Я положил альбом рядом, подождал с полминуты и вышел из палаты. Эти врачи и медсестры в белых халатах, снующие туда-сюда с лекарствами и какими-то табличками и планшетками. Я прижался спиной к стене и опустился на пол. Со стола вахтера ко мне подлетела какая-то бумажка. Я поднял ее и прочитал безобразным почерком написанный текст. Надпись гласила, что у какого-то Германа таблетки в пять, и у Майки химиотерапия в три. Я вернул лист на место и зашел в палату. Брат сидел на кровати и тер свое лицо. — Что ты делаешь? — провел я рукой по его почти лысой голове. — Я не могу, — он посмотрел на меня. — Что не можешь? — Ты написал тут... — Ты сам просил. — Это так по-гейски. Майки молча опустился на подушку, смотря в потолок и тихо что-то мне говоря. Я не слышу. Я смотрю на часы и сажу брата на коляску и везу ни химиотерапию.***
День 3 Ты в конец облысел. Руки отнялись. Мне страшно, Майки. Побудь со мной еще... Хотя не надо, ты не заслуживаешь таких мучений. Что написать на твоей могиле? Прости, что смотрю так далеко. Я умираю вместе с тобой. Я люблю твое лицо, я любил наблюдать за тобой, когда приезжал с концертов. Я и сейчас езжу туда. Но драйва все меньше. Если ты можешь взять мои жизненные силы, то бери их, пожалуйста. Ты очень мне нужен. И маме тоже. Она приходила вчера. Она стала так много плакать... Вчера мне сказали, что ты умрешь завтра... Но если ты будешь жив завтра, я поверю в Бога, буду молиться перед сном и выбираться в церковь, когда появится возможность. У меня даже будут церковные джинсы. Я буду безумно счастлив, если ты будешь весь завтрашний день со мной. Ты парализован, тебе нужно кушать. Но ты не хочешь. Как мне заставить тебя взять в рот эту чертову ложку с пюре? Ты же любишь пюре. Там нет грибов, я проверял. Мама не положила их туда. Каждая запись в альбоме будет перед твоими глазами, чтобы ты мог прочитать все, что я так боюсь тебе сказать. Я обещаю, что буду рядом. Не отсчитывай дни до ухода. Это сделает лишь больнее. Обещай мне тоже кое-что... Зарекомендуй меня там, наверху. Я тоже скоро приду к тебе. Я хочу быть рядом с тобой даже после смерти. Я верю в эту чертову загробную жизнь. Или стань призраком. Когда я умру, мы сможем напакостить всем, кто обижал тебя. Я в этом мастер. Помнишь крысу у тебя под кроватью? Прости меня за нее. Я люблю тебя, братик.***
День 4 Мы весь день провели вместе. Сегодня ты еще слабее... Но ты старался хоть что-то делать сам, хоть и не мог. А еще ты лишился своих речевых способностей. Но ты прожил этот день. Я читал тебе сказки, а ты кивал, если тебе нравилось продолжение. Эх... Майки... Ты так быстро умираешь... Не надо... Больше... Точек... (........) Надеюсь это отступление про точки тебя немного развеселило. Ты же любишь всякое такое. Я уже изложил тебе свои чувства. Они остались до сих пор, но увеличились в миллиард раз. Я скучаю по тому Майки, который бегал за мной по квартире и смеялся, пытаясь не зацепиться плащом за любимую мамину лампу. Я любил это. Я буду до конца веков помнить об этом и передавать потомкам, если такие будут.***
Утро. Майки дышит слабее. Я прижал его к себе. — Не надо, Майки, не надо. Живи... Пожалуйста... Он хрипло выдохнул. Я отстранился и сел на кровати. Я совершенно не знаю, что мне делать. В палату вошла медсестра и тут же выбежала. Через пару минут она появилась с доктором. Я слез с кровати и вышел, потому что врач указал мне на дверь. Но я прихватил альбом. Эту запись он все равно не увидит. Дни летели быстро, он умирал быстро. Каждый день отнимались конечности. Опухоль быстро съедала его... Это безумно страшно. Те чувства, которые живут в моей душе, они поселились между моими легкими под сердцем. Наверное, там сидит душа. Она такая тяжелая. Я откинулся назад на кресле и закрыл глаза. Кажется, я просидел так несколько часов. И правда. Я очнулся в девять вечера, хотя засыпал в час дня. Врачи как раз вышли с мамой из палаты. — Что там? — я подошел к ней. — Майки... м-мертв, — сказал врач, опуская голову и снимая очки. — Что? — я оттолкнул его, подбежав к кровати — Нет! Брат лежал спокойно. Он не дышал. Пульса я нащупать не смог. Стало еще тяжелее. Это чувство сжигало меня изнутри. Я один в этом мире. Я остался совершенно один. Стало так пусто и тяжело. Пустота бывает тяжелой. Пустота бывает жгучей. Это пустыня внутри... По щекам потекли слезы. Я дотронулся до его бледной руки. Она такая холодная, безжизненная... Это ужасно.Я остался один. Совершенно один.