B.o.B — Ghost In The Machine
— Хеймитч? — произношу я. — Это действительно ты? В потускневших серых глазах загорается искорка упрека: ментор хмурится, разглядывая меня с головы до ног. Его взгляд задерживается на моих коротких свалявшихся волосах, грязной мешковатой форме, и одна из его густых бровей взлетает вверх. — Кто бы говорил, солнышко, — усмехается он. — Но можешь ткнуть в меня пальцем или ущипнуть, если не веришь. Непроизвольно улыбаюсь; мучившая меня все эти дни пустота внутри исчезает в тени, уступая место приятному теплу, и впервые за несколько дней я могу свободно вздохнуть. Мир, который я знала до того, как отправиться в Капитолий, по-прежнему существует, несмотря на то, что я потеряла большую его часть. — Просто не ожидала тебя здесь увидеть, — смеюсь в ответ и, не удержавшись, легонько бью его локтем в бок. — Не ты ли кричал, что ноги твоей здесь больше не будет, пока действует сухой закон? — А я и не говорил, что приехал налегке, — подняв руку, Хеймитч заботливо хлопает ладонью по нагрудному карману, где как всегда припрятана фляжка с его любимым напитком. — Койн решила, что тебе опять нужна нянька, а трезвым мне с такой работенкой не справиться. Я не видела Эбернети четыре года: практически сразу же после образования купола он уехал в Двенадцатый, сказав, что не в силах больше смотреть на мои сопли, не имея возможности помочь. Однако я знала, что бывший ментор сбежал в свою собственную клетку в надежде, что выпивка избавит его от огромного чувства вины. Я давно простила его за то, что он оставил Пита на арене, но вот простил ли он себя? Его одежда явно не свежая: манжеты на некогда белой рубашке почернели, а на жилетке и брюках полно жирных пятен. В длинной и нечесаной шевелюре стало куда больше седых прядей, отчего его бледная кожа приобрела нездоровый серый оттенок. Да и амбре говорит само за себя: от ментора разит противной смесью алкоголя, рвоты и немытого тела. Прикусываю губу, с грустью подтверждая очевидное: он не простит себе своей ошибки, так же, как и я никогда не прощу себе своей. — Давно прибыл? — спрашиваю я, гоня прочь печальные мысли. Это — прошлое, и я ничего не могу больше сделать, кроме того, как жить с этим дальше. — Неа, почти перед вами, — бормочет Хеймитч, смотря сквозь меня. — Как видишь — на меня еще не успели напялить вашу дурацкую форму. Рефлекторно оглядываюсь в поисках того, что привлекло внимание ментора, однако его взгляд просто блуждает по толпе собравшихся в ангаре людей. — Куда запропастился твой сообщник? — интересуется он, приподнимаясь на носочки и прищуриваясь. Мы находим Финника на другом конце зала, прощающегося с нашим отрядом, и Эбернети машет ему рукой. В глазах друга вспыхивает удивление, и он спешит присоединиться к нам. — Рад видеть тебя, Хеймитч, — искренне произносит Одэйр. — Хотя предполагаю, что не чувство ужасной тоски по нам привело тебя сюда. — Если бы только это, — по полному раздражения и напряжения взгляду ментора, мы понимаем, дело дрянь, и разгребать это все предстоит Хеймитчу. — Мне приказано сообщить, что вас двоих ждут в Штабе. — Что ж, не будем тянуть, — тяжело вздыхает Финник. Он безумно устал, да и бессонная ночь не прошла даром: лицо осунулось, под затуманенными глазами пролегли темные круги, и очередной разбор — последнее, что ему хочется. Однако желание закончить со всем этим куда сильнее, и я не могу винить его за это. Прежде, чем уйти, поворачиваюсь к сестре и крепко обнимаю ее. — Увидимся позже, — ободряюще шепчет Прим мне в ухо, поглаживая по спине. — Удачи. Отстраняясь, киваю: у нас еще будет время на разговоры. Неохотно следую к лифту за Хеймитчем и Финником, опустив голову и стараясь не обращать внимания на суетящихся, словно в муравейнике, солдат. Не успеваю сделать и пяти шагов, как чуть не врезаюсь в резко остановившегося ментора. Открываю рот, чтобы пожурить Эбернети, но так и застываю, увидев, куда обращен его взгляд: в сопровождении пары солдат из планолета появляется Мелларк. Он с интересом осматривается вокруг, направляясь за ними к одному из грузовых лифтов. Меня уже не удивляет ни его поведение, ни его абсолютно равнодушный вид, а вот для Хеймитча это оказывается полным потрясением. Серые глаза загораются от радости, и с губ срывается вздох облегчения, но затем восторг застилает пелена смущения и стыда. Секунда, две, три и его лицо снова непроницаемо. — Идем, — бормочет он, возобновляя наш путь. — Опаздываем. В последний раз я шагала по главному коридору, ведущему в Штаб, всего две недели назад, но кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Тогда я точно знала, что это должно изменить мою жизнь. Мое существование было спокойным и относительно нормальным, была работа и я чувствовала себя полезной и нужной, был Гейл и перспектива создать свою собственную семью. Ведомая надеждой и жаждой правды, я прокралась сюда и стала свидетелем разговора, который скрывали от меня не без причины. Однако это было не той переменой, которой я ожидала — она разрушила до основания все то, что мне удалось построить за эти пять лет. Жалею ли я? Глупый вопрос, и я клянусь, что никогда не буду спрашивать себя об этом. В главном коридоре на удивление людно. Высокопоставленные офицеры и чиновники с кипами бумаг снуют по помещению: одни увлеченно беседуют друг с другом, остальные ждут своей очереди на аудиенцию с Койн, но мы, видимо, особый случай. В кабинете за громадным столом восседает Альма Койн со своими верными помощниками — Плутархом и генералом Боггсом. Рядом с ними разложены различные карты и чертежи каких-то зданий, а в углу то и дело мигают датчики, хотя на мониторах горит только герб Свободного Панема. Хеймитч, отвыкший от здешних порядков, бегло оглядывает помещение и, видимо, не найдя колоссальных изменений, проходит к столу и плюхается на свободное место. Заметив, как дрогнули уголки его рта, меня осеняет, что подобное поведение — не только дело привычки. Прикусываю губу, пряча усмешку; мы с Финником замираем у двери. Нас не смущают ни пристальные взгляды руководства, ни их лица полные недовольства и раздражения, наоборот, мы отвечаем им тем же. Кажется, проходит несколько минут, прежде чем Койн решает заговорить: — Капитан Одэйр, я жду Ваших объяснений, — ее голос звучит холодно, но довольно сдержанно. — Особенно, это касается участия в секретной операции солдата Эвердин. — Это была моя инициатива, — спокойно отвечает друг. — Я рассказал солдату Эвердин о пойманном сигнале из Капитолия и кого мы там увидели, — сделав паузу, Одэйр поворачивается ко мне. — Она настаивала на участии в миссии, и я не мог лишить ее этого права, — он вновь замолкает, а затем добавляет: — А сейчас я хочу воспользоваться другим правом и прошу незамедлительно принять мою отставку. Глаза Койн и Боггса расширяются от удивления, а Плутарх и вовсе выглядит так, словно лишился речи. Хеймитч напрягается в своем кресле, выпрямив спину и шумно вздохнув. Однако я не столько поражена его решением, сколько озадачена им. Что же у тебя на уме, друг? И как только наши взгляды встречаются, все встает на свои места. Миссия действительно закончена. — Все так, — подтверждаю я, — за исключением того, что я сама узнала обо всем. Капитан Одэйр оказался единственным, кто подумал о моих чувствах, — у меня перехватывает дыхание, а слова застревают в горле. Неправда, Гейл всегда заботился обо мне, пусть и не так, как мне того хотелось. Финник же просто понимал меня, поэтому я без всякого сожаления заявляю: — С этого момента я отказываюсь быть Сойкой-пересмешницей. В кабинете воцаряется тишина; сказанное нами не сразу доходит до Койн и ее помощников. С уверенностью можно сказать, что они были готовы к нашему гневу, к раскаянию, к упрямству, но только не к требованиям об отставке. Ситуация далеко не простая; какие бы цели не преследовали мы с Финником, Койн теряла не просто солдат и доверенных лиц, она лишалась поддержки сразу двух победителей. Другая загвоздка в том, что после операции в Капитолии — мы стали главным источником столь необходимой для нее информации. Мы неосознанно загнали кота в его же мышеловку и искусно захлопнули. Альма Койн может отклонить наши рапорты и потерять все имеющиеся сведения о жизни Капитолия, но, прими она их, то получит данные из первых уст за вычетом союза с нами. Как бы то ни было, ей потребуется время, чтобы обдумать все пути. И пока я с наслаждением наблюдаю за ее дилеммой, взгляд Хеймитча практически прожигает во мне дыру: естественно он злится, не понимая, во что его подопечные вляпались на этот раз. Полностью проигнорировав ментора, мы с Финником сосредотачиваемся на Койн: сейчас куда важнее, чтобы добыча не сорвалась с крючка. — Надеюсь, вы оба осознаете, что по протоколу я обязана собрать военный трибунал? — медленно произносит она, скрещивая руки на столе. — А вам лучше меня известно, что за этим последует. Разжалование, в лучшем случае ссылка, в худшем — арест, но ни один мускул не дрогнул на наших лицах — победителей уже ничем не испугать. Губы Койн трогает легкая улыбка: ничего другого она и не ожидала. — Допустим, мы сможем закрыть глаза на ваше вопиющее неповиновение, — подает голос Плутарх, не сводя глаз с Койн. — К тому же, не желательно выносить эту проблему на всеуслышание: пойдут разговоры, различные домыслы, недовольства... И ваша отставка, — мужчина качает головой, словно мы сморозили глупость. — Мы же только что продвинулись вперед, впервые за пять лет! И вы хотите уйти? — Да, — твердо произносит Финник. — И если вам нужна информация, то отпустите нас. Мы больше ничего не можем сделать. Плутарх не скрывает своего разочарования, а вот молчавший все это время Боггс, ловит взгляд Койн и едва заметно кивает. Нахмурившись, она глубоко вздыхает и складывает руки в замок. — Я принимаю вашу отставку, капитан Одэйр, ровно, как и вашу, солдат Эвердин, но вы оба остаетесь в Тринадцатом — покинуть дистрикт вы можете только с моего разрешения. Так же в ближайшие дни вы обязуетесь поделиться всеми сведениями касательно миссии и Капитолия. Если это все, то я не смею вас больше задерживать. Чувствую, как рядом расслабляется Финник, а Хеймитч, которому не терпится вникнуть в суть дела, встает из-за стола. Хоть я и отчетливо осознаю, насколько мала вероятность, удержаться не могу: — Что будет с теми, кто не смог покинуть Капитолий? — выпаливаю я, но думаю только о Гейле. — А это уже не ваша забота, мисс Эвердин, — отвечает Койн. Хеймитч первым оказывается в коридоре и, не дождавшись нас, устремляется к лифту. Едва услышав скрип подъезжающей кабины, ментор резко поворачивается и одаривает нас с Финником пристальным взглядом. — Вам предстоит многое объяснить мне, — холодно произносит он и жестом указывает в гостеприимно раскрывший двери подъемник. Кивнув, мы заходим следом за ним. — Если вы намерены затащить меня в очередную кучу дерьма, я, по крайней мере, имею право знать, ради чего замараюсь по самые уши. Втроем мы опускаемся на десятки ярусов вниз, где в огромном лабиринте жилых отсеков добираемся до комнаты Хеймитча. Сам хозяин, зайдя внутрь, бесцеремонно плюхается на кровать, вынимает из нагрудного кармана фляжку и делает большой глоток. — Теперь выкладывайте, что за муха вас укусила, — ворчит ментор и хмуро осматривает нас, застывших около входа. Мы молча переглядываемся с Финником, решая с чего начать рассказ. — Мы были там, Хеймитч, — произносит друг, — и видели все своими глазами. Это не тот Капитолий, который когда-то ты знал. И не скажу, что люди там так уж плохо живут: они просто ничего не помнят. Мы говорили с Питом, Джоанной... Их не пытали, над ними не издевались — они были весьма довольны своей новой жизнью. Эбернети хмурится еще больше, приоткрыв рот, но ему не удается сложить свои мысли в один вопрос, поэтому я продолжаю: — Меня приводили на допрос, говорили со мной, убеждали — порой с легким нажимом, и с каждым разом мне все больше казалось, что мы поменялись местами. Я чувствовала их страх, они были в ужасе от того, что за куполом кто-то есть. А потом пришел Пит... Я запинаюсь; картинка нашей первой встречи по-прежнему свежа, и воздух застревает в моем горле. «Кто вы? Зачем явились к нам? Кто вас послал?» — Он теперь глава миротворцев, знаешь ли, — подхватывает Финник, заметив мою заминку, и облокачивается спиной о стенку. — Его люди за неделю не добились от нас ни слова, вот он и пришел. — Я всегда знал, что у парня куда больше мозгов, — фыркает Хеймитч. — А вы не думали, что...? — начинает он, но друг перебивает его: — Что Пит притворяется? — на губах Одэйра проскальзывает грустная усмешка. — Думали, надеялись, но они действительно ничего не помнят о своей прошлой жизни. Возможно, только Сноу избежал регенерации... — Регенерации? — повторяет ментор, широко раскрыв глаза от удивления. — Так они называют процесс стирания памяти, — объясняю я. — Они собирались и нас обработать, однако... И я рассказываю ему о допросе, о визите Пита в мою палату, то и дело спотыкаясь о простые слова, а Финник заканчивает историю, повествуя о событиях в пещере и на границе Седьмого. Бывший ментор слушает внимательно, не перебивая и изредка прилаживаясь к своей изрядно опустевшей фляжке. Я бы тоже не отказалась от глотка крепкой и противной жидкости, приносящей столь желанное забвение. — Парень поверил вам? — уточняет Хеймитч, обдумывая сложившуюся ситуацию. — Иначе бы он не отправился с вами. — Так он и сказал: он хочет сам убедиться во всем, — кивает Финник, в то время как Эбернети пытается поймать мой взгляд: в серых глазах ментора только один вопрос. Поджимаю губы и отворачиваюсь, а за спиной раздается тяжелый вздох. Он думает, что я позорно струсила, возможно, так и было, но для меня это было надеждой. «Я пришла, чтобы вернуть тебя домой.» Только этот хрупкий мостик между нами давно сгорел. «Но мой дом здесь.» — Я не рассказала о несчастных влюбленных, — на удивление голос остается ровным и равнодушным, — и умолчала о Гейле. Ну, о том, что мы с ним жили вместе, были помолвлены... Рука Финника сочувствующе сжимает мою, а Эбернети просто делает еще один большой глоток из своей фляжки и устало закрывает глаза. — Ладно, это еще не самое страшное, — бормочет он. — Теперь объясните, какого черта вам приспичило уйти в отставку? — А смысл? — горько усмехаемся мы с Финником. — Ради чего нам сражаться? Хотя нет, с кем нам вести борьбу? — Что ж, — бормочет Хеймитч, откидываясь на подушки и вытаскивая из-под кровати еще одну бутылку. Вынув пробку, он салютует ей в нашу сторону. — За сожженные мосты и свободу!***
Отсек встречает меня полумраком и затхлым запахом пыли. Все это кажется нереальным; я замираю у входа, ухватившись за ручку двери. Мысли блуждают в легком тумане, окутавшим мою голову, а по телу растекается приятный жар, пробирая до самых кончиков пальцев. Шумно сглатываю, все еще чувствуя терпкий и горьковатый вкус виски во рту — Хеймитч любезно поделился с нами небольшой порцией личного лекарства. И вынуждена признать, оно помогает: так хорошо не чувствовать ничего, кроме успокаивающего тепла. Вздохнув, отпускаю холодный металл и медленно захожу в комнату. Все так и осталось на своих местах: будильник, расческа, морская ракушка и небольшая шкатулка на прикроватном столике. Провожу пальцем по его пыльной поверхности, оставляя тонкую дорожку, и едва сдерживаюсь, чтобы не чихнуть. Мысленно даю себе обещание устроить завтра генеральную уборку, а пока стягиваю с себя грязную униформу, мечтая окончательно забыться в объятиях чистого постельного белья. Безжалостно бросаю пропитанную потом рубашку и запачканные в земле брюки прямо на пол и делаю шаг в сторону уборной, как вдруг слышу странный приглушенный звук. Что-то, громко стукнувшись о твердый настил, катится по нему, а затем замирает. Опускаюсь на колени, с любопытством оглядываю все вокруг, пока не замечаю слабый блеск в углу под кроватью — жемчужина. Протянув руку, поднимаю пропажу и с удивлением рассматриваю талисман, который всегда был со мной на дне маленького потайного кармана в форме. Все эти годы она была моей единственной связью с Питом — мостиком, что соединял нас сквозь тысячи миль, купол и время, а сейчас он разрушен, стерт до основания, словно его память, и мне не остается ничего, кроме как выбирать: утонуть или двигаться дальше. Сжимаю ладонь с жемчужиной в кулак, ощущая, как она согревается в руке, и поднимаюсь с пола. Взгляд цепляется за шкатулку на тумбе, и, раскрыв ее, я натыкаюсь на маленький мешочек, внутри которого лежит медальон с фотографиями Прим, мамы и Гейла — еще один подарок Пита. Прячу в нем и жемчужину, крепко завязывая шнурки на бархатной ткани, и возвращаю сокровища обратно. Теперь между нами огромный океан, что никому не под силу переплыть; не сводя глаз со шкатулки, задумываюсь — достаточно ли этого, чтобы не броситься обратно в пучину и снова оказаться на дне? Мой взор блуждает по комнате, невольно воскрешая события прошедших четырех лет. Здесь прошла моя с Гейлом первая ночь, она была молчаливым свидетелем нашего смеха, ссор, вздохов и стонов, в ней он предложил стать его женой. Этот мост я тоже должна сжечь. Беру в руки небольшую ракушку — сувенир из Четвертого дистрикта, привезенный Гейлом. Он хотел, чтобы она напоминала мне о нем и месте, где он желал начать нашу новую жизнь. Раньше в этой раковине кто-то жил, но она опустела, так же как и наш воображаемый дом у моря — отныне ее место рядом с жемчужиной. Вслед за ней отправляется и брошь с Сойкой-пересмешницей — она слишком долго связывала меня с тем, частью чего я никогда не хотела быть. И я расплатилась за это сполна. Закрываю шкатулку и прячу ее в самый дальний угол шкафа под стопкой чистой одежды, надеясь, что завтра на трезвую голову не вспомню о ее существовании. — За сожженные мосты и свободу! — заплетающимся языком произношу я, захлопывая дверцы гардероба, и поворачиваюсь к нему спиной.