С миру по нитке

Томас почти не спал этой ночью. С возрастом сна и без того требовалось всё меньше, а когда мысли одолевали, то и вовсе не засыпалось никак. Осторожно, чтобы не разбудить жену, он встал, на ощупь нашел штаны и рубаху и, держа их в руках, вышел в кухню. Берта намаялась за вечер, наготовила на целую роту, легла за полночь, пусть отдохнет, завтра предстоит пусть радостный, но тяжелый день. Большой кухонный стол был заставлен мисками с опарой, накрытыми тканью блюдами, заранее вынутой из шкафа посудой. Томас прислонился к лавке, оделся, осторожно, чтобы не скрипнула, открыл дверь и вышел в звездную летнюю ночь. Свежо. Под ступенькой лежали несколько самокруток, Томас чиркнул спичкой, прикрыл огонек рукой, не от ветра, ветра не было, а чтобы не слепило привыкшие к темноте глаза. Дворовой пес подошел к нему и положил голову на колено, хороший большой пес. Внук той старой собаки, которая жила у них, когда Нанаба ещё жила дома, когда бегала здесь, по этому двору, а тяжелая золотая коса била её по спине. Томас прикрыл глаза, как наяву увидел: вот она пробежала, вот оглянулась на оклик, вот откинула волосы со лба. Красивая. Его дочка. Его девочка. Теперь у неё самой уже есть дочка. И сын. Маленькие зверята, похожие на неё и на него, Томаса, тоже чем-то похожи. Он редко их видит, раз в год, изредка — два. Нанаба с семьей не может приехать из-за службы, он с Бертой — из-за хозяйства, трудно надолго бросить дом, скотину, поле, а зимой не очень-то наездишься, да и годы уже не те. Нет, он ещё крепкий, Берта тоже, но уже не то, совсем не то. — Волнуешься? — на плечо легла мягкая теплая рука. Берта, запахнув на груди легкую шаль, присела рядом, взяла мужа под руку. — Просто не спится. — А я волнуюсь, — призналась она. — Но приятно так. На востоке пробилась вдоль поля розовая полоса. Дом гудел и ходил ходуном, и места в большой комнате катастрофически не хватало. — Мама, давай я тебе помогу. — Мама, сядьте, я прошу вас. — Ханджи, не трогай чучело, дедушка им очень дорожит. Суета немного улеглась, когда все наконец сели за стол, даже дети. Чуть уставшие с дороги, чуть сонные после короткого отдыха, но довольные, причесанные, светленькие и красивые до невозможности. И чем старше, тем больше похожи на родителей: мальчик на отца, девочка — на Нанабу. Томас не видел их почти год — как вытянулись, как повзрослели. Год в их возрасте целая пропасть, вряд ли внучка помнит их, но ничего, теперь запомнит лучше, а со временем, может, и сама сможет приезжать, с братом, конечно же. Нанаба уехала из дома в четырнадцать и с тех пор была совершенно самостоятельной, велика вероятность, что детишки пойдут в неё. Когда пообедали и поставили чай, Нанаба вдруг заметно забеспокоилась, погладила по голове сына, со смущенной улыбкой посмотрела на мать, взяла мужа за руку. — Мама, — начала она, — папа, — посмотрела на Райта, его жену Диану и племянников, обобщила, — дорогие родственники, я… Майк посмотрел на неё с теплотой, сказал вполголоса: «Может, я?». Нанаба покачала головой: «Я сама». — Мы, я… В общем, у нас небольшие новости. Томас напрягся, что ещё за новости? Ещё ребенка ждут? Тогда она так не мялась бы. Явно что-то нехорошее. Вот ещё не хватало, только жизнь наладилась, только всё стало хорошо. — Мы, — продолжила Нанаба, — переезжаем из Хлорбы. Семья заволновалась, зашумела: как, куда, навсегда, по службе, повышение, ближе, дальше? — Мы уходим в отставку, оба, — сказала Нанаба наконец твердо и подняла взгляд. — К юго-западу от Шиганшины наши друзья основали поселение, в очень хорошем месте, там уже живут люди, говорят, очень хорошо: лес, речка, домик почти готов, только достроить, надеемся успеть к зиме. Пока неизвестно, может, это будет летняя резиденция, — она улыбнулась, будто шутку выдала, — а может, останемся насовсем. За столом воцарилась тишина. После непродолжительного и неловкого молчания Нанаба, крепче стиснув руку Майка, заговорила опять: — Я знаю, вас это расстроит, но мы ведь всё равно живем далеко. Писать будем так же, даже чаще, я обещаю, и приезжать будем, и вы все приезжайте, когда мы там обустроимся. Мама… Мам, ну не плачь, ну правда же, разве это трагедия? Берта прижала к глазам край фартука, красивого, яркого, самого нарядного. Всхлипнула: — За стены! Как же так! Как же так! Барьер, подумалось Томасу, страшный, всей жизнью выработанный страх — за стены нельзя. И вроде знают же, что теперь там безопасно и люди живут, и города строятся, но одно дело просто знать, а другое — отправлять туда детей и внуков. Райт выдавил кривую улыбку. — Отлично же, не за тем ли отвоевывали, чтобы жить? Нанаба благодарно выдохнула: — Вот и я говорю. Томас погладил бертино плечо, привлек её к себе. — Что же, — не зря он не спал накануне, не зря беспокоился, — езжайте. — Сказал, будто кто-то спрашивал его дозволения, глупо как. — Только чтобы в гости каждый год, поняли?! И погрозил натруженным кулаком. Все дружно рассмеялись.