Пособие для начинающих психов

«Есть такой технический термин — фабуляция. Вы придумываете небылицу, чтобы обойти факты, о которых не знаете или которые не хотите принять. Берете несколько подлинных фактов и строите на них новый сюжет. Особенно в случаях двойного стресса».

Дж. Барнс «История мира в 10 ½ главах»

Во сне я почувствовал, как что-то забирается мне под футболку. Холодное. Так. Пальцы. Мы с шизой в это время доигрывали в моём сне партию в маджонг. Она побеждала, поэтому я был рад смыться. Перехватил пальцы — ну конечно, Сонькины. Прижимается к моему хозяйству щекой. Хорошо хоть через штаны. Отпихиваю его лицо от себя, поднимаясь.  — Нет у меня ни золота, ни драгоценностей, иди поищи того, у кого они есть. Сонька фыркает, но я смотрю не на него, а на часы. Семь тридцать девять. Успеваю. Успеваю опоздать, то есть.  — Между прочим, — нахально заявляет это непотребство, хапая меня за резинку штанов и тем самым не давая подняться. — Ты должен меня холить и лелеять. Вырываюсь и переодеваю футболку на рубашку:  — За что?  — Я помогаю. О да, Великий Помогальщик. Умывальников начальник и мочалок командир. Не успел я возразить, как в комнату влетела Алиса:  — О, даже не пришлось тебя будить. Чуть прикрывшись дверью шкафа, надел джинсы со свитером и подхватил портфель. Да-да, знаю, не по-мужски это, прикрываться — я вообще должен как альфа-самец ходить в трусах и пугать честной народ волосами на подмышках и груди… но что-то не сложилось. Глянул на расписание на стене. Первая алгебра. Потопал я. Школа выглядела… обычно. По-людски, так сказать. Путь к школе всё тот же: дедок с лейкой, маленькие уродливые младенцы резались в покер, а сквозь меня, жутко ругаясь, чуть не прошел какой-то холёный деловой птиц, похожий на страуса, в офисном костюме и с черным чемоданчиком под крокодилью кожу. Я пришел в класс со звонком — ещё даже не стих гомон, и сидя за партой предался какому-то непонятному чувству — что эта поездка мне только приснилась, и это шизофрения, потихоньку мстя за все проигранные партии в маджонг, вплетает нити сна в реальность, заставляя вывернуть набекрень мозги и посмотреть на всё внутренним зрением. И я посмотрел. На этой долбанной алгебре, пока все решали уравнения с иксами, моё неизвестное чуть не дошло до того, что и Алису и Соньку оно представило персонажами из моего сна. Нет, реально, я же псих, чего мне стоит понавыдумывать себе друзей и спать с ними? Алисы могло бы и не быть. И ЭТО было бы логично. Как логична правота врачей, касательно того, что призраки — это лишь плод моего больного подсознания. Плод одиночества. Какого черта я вообще думал, что я прав, а мир — нет? Я потёр виски — бесконечная игра воображения. Свертывание и развертывание бумажного комка из листа А4.  — Антон, Вам плохо? — подошел учитель. Я мотнул головой. А потом задумался: нет, ну хоть он-то реален? Осязаем? Я же могу его потрогать. Я могу почувствовать парту, пол, из окна дует ветер. Хах, осязание — полная хрень. Сигнал от нервов к мозгам. Подделка, шифр, многоканальный испорченный телефон, проскальзывающий через врата бдительного гипоталамуса. Что я знаю о реальности? Мысль — это субъективное отображение объективного. Мыслю — значит существую. Я существую. А остальные? Учитель не уходил, и тогда я выдавил из себя:  — Всё нормально. Правда. Еле дожил до конца урока. Всё время повторял буддийскую сутру, которую от нечего делать выучил на прошлой неделе. Едва помогало. Заставил себя подумать о следующем уроке — что там, физика? Пропущу. И направился прямиком в тот знаменный туалет. Я не знал, что изменится, но нужно было куда-то идти. Когда тело чем-то занято, мысли приобретают меньшую интенсивность. Так где-то сказано. Где? Шел как сомнамбула. Это как приступ. Но никогда приступы не были ещё так безжалостны и внезапны. Никогда не начинались вот так — ни из-за чего. Обычно после какого-нибудь стрессового триггера оно, немного поигравшись с моим сознанием — потыкав в него иголки, забирало истеричным смехом, забирало наскоком, накрывая тёмным покрывалом, как надоевшего попугайчика. Я резался — чтобы попустило, а потом — безымянная неизвестность. Забвение. Сейчас. Что сейчас? Холод. Прутья. Безысходность. Улица. Фонарь. Аптека, мля. Я на всякий случай зажал рот, но даже смеха не было. Ничего не было. И реальности не было. Я стоял на той грани, за которой даже не лодка с Хароном, а… ничего. Пустота, куда ушли Маргарита и Мастер. Долбанный лэвэл ап. Шизофрения нашла новый способ сломать мне мозг. Я быстрым шагом шел к туалету, сомневаясь и в его существовании. Меня пронзал даже не страх, а дикий ужас из-за уверенности, что, если я обернусь, мир за моими плечами рассыплется — вот так, пикселями, пока я не вижу. С хлопком открыл дверь туалета. Там, дымя, стояли двое — Штирлиц и Сонька. Как символично. И меня вдруг проняло — там у них другая реальность, не моя. Я не мог их сейчас придумать. Они не нужны мне здесь, именно сейчас. Я не мог их придумать… Или мог? Как могут люди придумывать других людей. Как… так же, как могли придумать меня. А что, если меня и вправду придумали? Я повернулся и медленно-медленно закрыл дверь. Сползая по ней вниз, рассыпался спасительным безумным смехом. Я рассыпался. А потом сознание милосердно свалилось, как дешевые декорации. Всё. Занавес. * * * Открыл глаза. Голова лежала на чьих-то коленях, а тело — впродоль лавки. Какое-то время просто глядел вверх — так освежающе. В голове я имею ввиду. Ни одной мысли.  — Если бы это было впервые, солнышко, я бы наделал в штаны, чтоб ты знал, — сообщил мне, глядя сверху вниз, Сонька. — Я думал, ты там кончишься. Из-за чего в этот раз? Он тоже казался мне посвежевшим. Я снял очки, протёр их и снова надел. Конечно, реальность может существовать только в моей голове, но теперь мысль не казалась мне столь неотвратной, огромной и устрашающей. Просто праздные раздумья. Поднялся на локте на лавке — пхах, той самой, где я впервые встретил этого блядского ангелочка. Голова закружилась. Рядом стоял Штирлиц с «Колыбелью» Паланика в руке и снова курил. Как он вообще здесь оказался? Он же из обычной школы. Сонька встал, достал из кармана светлых в облипку джинсов пачку и тоже закурил — в какой-то момент, когда он прикуривал прямо от сигареты Штирлица, их головы почти соприкасались.  — Хочешь? — предложил мерзавец.  — Нет.  — Ведёшь здоровый образ жизни? Пытаюсь вести хоть какой-то образ жизни.  — Отвали. Сонька засмеялся. Решил сместить фокус:  — Эй, Митя, так что ты решил? Тот поднял на него взгляд — острый как лезвие, и даже я различил это хищное предупреждение: не лезь. Но Сонька наехал на варнинг бульдозером и, походу, решил развлечь меня своей пантомимой:  — Ну как же. Я ж выручил твою задницу уже трижды. Пора платить. И ты должен мне отсос. Трижды? Ну первый, допустим, со свитером, второй — сказал про ножик, а третье что? Пока я раздумывал, между ними образовалось пульсирующее напряжение. Сонька дразнил тигра. Я понимал, что в таком состоянии Матвей запросто может выхватить из кармана какую-нибудь острую хрень, и через секунду у Соньки станет на рандомную запчасть меньше. На кусок уха, например. Или на глаз. Фалангу пальца. Но того, похоже, это наоборот заводило. Он тащился наблюдать, как человек напротив напрягается, сдерживаясь. Как играют желваки на его лице и как дрожат руки. Да я почти уверился, что у долбанного придурка сейчас стояк. Плюс это тот вид напряжения, в котором боишься сделать движение — любое — даже движение веком.  — Ну что, решайся. Рано или поздно. Ты же мужчина? Или нет? Ты говорил…  — Хватит, — хрипло. — Заткнись или я тебя заткну. Но Сонька за словом в карман не лез:  — Так заткни меня, — усмешка. — Раз уже заткнул, ты знаешь самый эффективный способ. И провокационно скользнул языком по нижней губе. Матвей дернулся — шаг, чистой воды энергия. Взял Соньку за шкирку, едва не поднимая над землёй.  — Завали хавло, мразь, — я даже не знал, как описать этот голос. Это была не ненависть, а что-то такое… нечитаемое. — Особенно когда… И метнул взгляд на меня. Я всё ещё приходил в себя и мог только фиксировать происходящее, но тут было ясно без слов: «Особенно когда он здесь».  — А что? — Соньку и это не смутило, он накрыл руки Матвея едва ли не нежно, но потом сдавил так, что тот скрипнул зубами и отпустил парня на пол. — Тошик посмотрит. Ему полезно. Да и ты, сдаётся, при нём будешь работать язычком усерднее, да? Воу, воу, палехче. Мерзавец остановил удар слева и на одной ноге отпрыгнул назад, широко улыбаясь. Издевался. И я не очень понимаю, почему Штирлиц реагирует так буйно, если обычно он просто воплощение Мистер-Послал-Всех-Туда-Не-Знаю-Куда, и вообще с него можно снег стряхивать. Хотя и Сонька умел тянуть за верёвочки, когда надо.  — Эй, солнышко, ты же хочешь посмотреть, как Митенька забабахает мне отсос? Будешь в группе поддержки. Чирлидером. Он и тебе может помочь, кстати. И тут я понял, что это было последней каплей. Штирлиц, не отводя взгляда от извращенца, сунул руку в карман, и в следующую секунду в ней уже блеснул нож-бабочка. Я прикинул ситуацию. Щас они друг друга прирежут, а меня потом на опознании объявят либо соучастником, либо вообще главным злодеем, и через пару дней шкаф с ноутбуком уже будут писать мне письма в колонию для несовершеннолетних. Надо что-то делать. Но что? Я ж не мастер карате, чтобы, как в экшене, ворваться между ними и такой типа, хыдыщь, и они в отключке. В голову приходили не идеи, а какие-то гуси, Дарт Вэйдеры, джедайский марш, чемпионат по биатлону, Ален Делон, попивающий чай в трейлере безымянного фильма. Я ухватился за первое попавшееся.  — Эй, — окликнул Штирлица, поднимаясь. Он сменил фокус и напряжение, сдавливающее мне виски, чуть попустило. Одновременно я кинул предостерегающий взгляд на Соньку, чтобы тот не учудил какого-то фокуса за спиной Матвея. — Сигарету дай. Штирлиц непонимающе нахмурился, но потом послушался беспрекословно, чуть неловко доставая одну из пачки.  — Ага, детка, так ты решился? — Сонька иронично разулыбался, но в тот момент я не знал, как на это реагировать — на такого Соньку, который вдруг решил запустить пару ядовитых игл в меня. Нет, я привык ко всякому отношению, наверное, просто от него не ожидал. Поэтому безразлично бросаю:  — Зажигалку дай. Он подаёт, но с таким видом, будто: «ну-ну». Тогда я разворачиваюсь и ухожу за угол здания. Там останавливаюсь. Главное — сбить напряжение — я сделал, а там, думаю, ничего серьёзного уже не случится. Мда. Что делать с сигаретой? Курить я не собираюсь — своих тараканов и так имею. Вернее, они меня имеют во всех позах по нескольку раз в день. Так и представляю себе шизофрению на подушечках с кальяном. Обкурившуюся шизофрению я не переживу. Сажусь на корточки и чиркаю зажигалкой. Зажигалка, кстати, убожеская. С таким количеством поклонников мог бы уже обзавестись, ну, не знаю, хоть жигой в виде детородного органа льва. Или хотя бы головы. Нет, я не дуюсь, это была конструктивная критика. Чиркаю и поджигаю сигарету посередине. Тлеет она быстро.  — Эй, — сзади голос Соньки. — Ты хоть раз затянись, а то я тебя казню за растраты. Я чуть повернул голову — они шли вместе со Штирлицем — вроде бы спокойные. Дернул уголком рта. Нафиг. И начал методично жертвоприносить сигарету — жаль не было мела, чтобы нарисовать пентаграмму для призыва Вельзевула. Сонька возмутился и отобрал сижку. Подал мне руку, чтобы встать.  — Нет, ты всё-таки попробуй, — потыкал эту вонючую дрянь мне в лицо. Я закатил глаза. Дарагой, исключительно ради того, чтоб ты отвял. Вдохнул и выдохнул дым, не впуская в лёгкие.  — И как?  — Никак, — отрезал. Тогда Сонька обернулся и шаловливо оскалился:  — Эй, дурик, руку дай. Матвей нахмурился, но после требовательного «Ты чё, стремаешься?» нехотя протянул ладонь. Сонька затянулся сам и как ни в чём не бывало затушил окурок прямо Штирлицу в руку. Тот даже не поморщился, а доморощенный содомист трогательно завернул окурок в руку Матвея, накрывая своей:  — Считай с первым ты расплатился. Осталось два. Я помассировал виски. Два придурка. Ничего не понимаю. И пока они сверлили друг друга взглядами, прикинулся ниндзя и свалил в туман. Я успел-таки на пятый и шестой уроки, а на седьмом — трудах, меланхолично собирал бумажных журавликов, хотя до этого никогда не учился их делать. Вернувшись домой, первым делом полез в чат. Там наша группа чествовала победителей. Все распивали невидимое шампанское в бокалах. А сидя в уголке, Килька и Плюха заключали творческий союз на написание манги. Правда, какой, они ещё не знали. Плюха позиционировалась сценаристом, Килька — мангакой, художником, в запале они ушли в другую комнату, и до конца дня никто их больше не видел. Речь взял Тапкозавр: Тапкозавр: Дети мои! В этот светлый и возвышенный для нас час я хочу отблагодарить всех… И так далее по тексту. Но, по-моему, он прикалывался. Речь его я так и не дочитал — снова из-за Алисы. Она дергала меня до тех пор, пока не заставила пойти в зал и сесть на диван. Там уже стояла груда какого-то подозрительного барахла — косметики, одежды и так далее. Подозреваю, что часть она взяла от отцовских бывших, регулярно сеявших тут своё барахло. Особенно напряг меня эммм… сиреневый в красную точечку бра. Ладно трусы, но как можно было забыть бра? Едва я попробовал возмутиться и снова устроить явление царя народу, как она хитро кинулась в ножки и заголосила, мол, что мне стоит, она и так много для меня делает, так что тут пара лишних часов и все дела.  — Так, — я отпихнул, наконец, её лицо от моей ноги. — Ты собиралась сделать из меня кого? Активиста, хулигана и так далее, да?  — Угум, — бестия кивнула, но я не дал ей продолжить.  — Там было в описании слово «женщина»? Алиса состроила большие влажные глаза, но тут, как нельзя кстати, позвонили. Я ломанулся в коридор. Посмотрел в глазок — чьи-то блондинистые волосы — Сонька. Прицокнул и отошел от двери подальше. Пусть идёт домой. Забив на всех и вся, заперся — хотя, что толку — в спальне и включил игрушку. Нашел себе пати, и мы с ними отчалили в поход. Но пока, увлеченный борьбой со стадом вооруженных орков, я тратил здоровье и ману, мне на плечи легли руки. Приятно помассировали шею. Хоть какая-то польза. Вместо приветствия, бросил:  — Я же закрыл все окна. Фырк. Ну да, замок — не то, чем его можно остановить. Покончив с главной дамажкой, мигнул остальным членам пати, что ненадолго выйду и развернулся в кресле. За тот короткий промежуток времени, пока я его не видел, видать произошло какое-то знаменательное событие, ибо вид у главного содомиста сезона был мягко говоря помятый. Губы разодраны, на щеке порез и начинающий расползаться синяк. Непонятно, как нос ещё остался цел. На теле, подозреваю, ещё хуже, но костяшки пальцев не содраны — значит, что он даже не сопротивлялся. Мазохист в квадрате.  — Полечишь меня, зая? Ага, а массаж плеч — это, видимо, была дань царя арийского. Нет уж, пусть сам идёт лечится, — подумал и хотел отвернуться обратно к ноуту, но тут шкаф обратил на себя внимание и облил укоризной. Он, чистая душа, думал, что это боевые травмы, а не последствия маразма. И, по его мнению, я, аки прекрасная Вильгельмина, должен царственно опуститься на колени и залечить раны рыцаря Соньцелота. Но Сонька и правда был близок к обмороку. Поэтому я встал и молча пошел за аптечкой. После, так же молча, указал на стул, на котором сидел до этого, а сам шлёпнулся напротив. Во время обмазывания его перекисью и заживляющей мазью, он осчастливил присутствующих предысторией:  — Это была ловушка! Они ждали меня возле школы, тупо вырубили и связали. А потом… А потом он облагодетельствовал меня списком непристойностей, одним из подпунктов которого был перечень предметов, засунутых в него. Я всё ещё молчал, хотя дико хотелось спросить, не связалась ли эта бестолочь с местной мафией.  — И всё из-за дряной побрякушки, — возмущённо всплеснул руками тот. Но что-то было нечисто. По его хитрой морде лица можно было капслоком прочитать: Я СДЕЛАЛ КОЕ-ЧТО ЕЩЁ.  — Радуйся, что твой труп не выкинули в Темзу, — я пожал плечами. Сонька заржал.  — Их бы ещё у нас на таможке задержали. За трупную вонь. Ну да, конечно. Я со своей стороны мог бы рассказать ему примерно шестьдесят девять способов провести труп через всю страну без следов и запаха, но не стану.  — Рубашку снимай.  — Для тебя, моя прелесть, всё, что угодно. Ага, и подпись, Твой Голум. Он снял верх, не расстёгивая и пытаясь высунуть голову из одежины. А меня вдруг проняло — вот это контраст. Ещё утром издевался он, а днём — над ним. Карма. Круговорот насилия в природе. Но, хоть глубоко во мне и попивает чаёк пандамен в лосинах и плаще, вмешиваться в это я уж точно не собираюсь. Кстати, в соске у него блестело золотое кольцо. И если я правильно помню, ничего такого раньше не было. Сонька просёк мой взгляд и дотронулся до кольца:  — А, это? Это мне один из них проколол. Типа я теперь его собственность. Мля, это точно была мафия.    — И ты теперь его собственность? — полюбопытствовала Алиса, свисая со шкафа.  — Пхе, пусть попробует. Ну да, а теперь он разведёт тут игру в доминанта и подчинённого. Но, в принципе, мне-то всё равно, какое разнообразие мазохист вносит в свой досуг, тем более, я был уверен, что после такой исповеди, шкаф перенесётся обратно на мою сторону. Заклеив его порезы пластырем, я закрыл крышкой коробку с аптечкой:  — Иди домой. Ноль реакции. Впрочем, я не удивился, когда Сонька и ухом не повёл. Вместо этого встал и плавно, чуть опираясь коленями на диван, взял покалеченными руками моё лицо, заставляя задрать его вверх. Он замер, ничего не делая, просто внимательно, даже без своей обычной усмешки, начал разглядывать что-то одному ему известное. Это, возможно, было бы жуть как романтично, если бы на второй минуте у меня не начало затекать всё, что может, потом засипался глаз, и я начал подозревать в этом спектакль одного актёра, который закончится финальной сценой из спящей красавицы. Угадайте, кто будет в роли флегматичной принцессы? И нет, шкаф, я не изменяю тебе, в моём сердце только ты и ноутбук, а это уже тройничок. Куда уж дальше? Не выдержав, я страдальчески вздохнул, и Сонька тут же заулыбался:  — А ты не меняешься. Кто бы говорил. Алиса, решив, что лирическое отступление окончено, снова потащила меня в зал, на этот раз при посильной помощи новоявленного страдальца. Они вдвоём меня разукрасили, переодели, а потом сидели какое-то время и критически, с умными лицами разглядывали получившийся шыдевр. Помдакали, помялись, и в итоге Алиса принесла мне зеркало. Оно было маленькое, мутное, ничерта не разобрать, поэтому я пошел на второй этаж в гардеробную, которую мы почти не использовали. Там стоял шкаф-купе с зеркалом по всей длине, и я мог внятно себя рассмотреть. Оглядев, мрачно хмыкнул — как и предполагалось. Да, мужика во мне нет. Да, волосы растут слабо и, да, визжать я умею первоклассно, но это преходящее. Нет во мне девчачьего очарования. Был бы я каким-нибудь утончённым созданием с благородными чертами — как Сонька, например — это бы сработало, но на получившуюся жесть без слёз не взглянешь. Я почухал нос. Особенно мерзко на мне выглядели черный парик и отвратная по вкусу розовая помада с блёстками. И юбка психоделической расцветки смотрелась крайне подозрительно. У того, кто шил этот клочок маразма, по-моему, проблемы с психикой похлеще моих. Ну и — накрылась теперь, конечно, наша клоунада. Я зашел в ванную на втором этаже, снял очки и как мог смыл с себя косметическую муть. Как мог — ибо муть не очень смывалась, а потёки от стрелок и туши образовали черно-серо-зелёные круги под глазами, возвращая меня во времени до контакта. Да уж, занимательно. И всё-таки, изменился ли я действительно всего за месяц? Или месяц — это слишком мало? Вот только, учитывая мою потенциальную продолжительность жизни по прогнозам Номеров, месяц — это охренительно много. Единственное что — всё же не до конца им верится. Когда я спустился вниз, в зале Сонька с Алисой что-то решительно обсуждали. Они обернулись на меня: Лис состроила скорбящую мину и ответствовала Соньке, что да, это может сработать. В то же время вернулся записной идальго Зелёный. Он топал широким победным шагом, и для завершения образа ему не хватало сапог, шпаги и широкополой шляпы. Вернулся, кстати, без пресловутого мирта. Припал на колено, протянул одну лаптю ко мне, а вторую оставил на груди и начал что-то вещать. Алиса оторвалась от переговоров, махнула ему рукой и милостиво перевела:  — Он сказал… — тут она внезапно задумалась, — сказал, что в своих долгих странствиях, средь жарких пустынь и холодных бездн, лишь мысль о тебе помогла ему обрести мужество продолжать путешествие во имя любви и взаимного счастья. Когда отчаянье совсем настигало его, он представлял себе твой вдохновенный образ — тебя, возлежащим у окна на светлом ложе, устланным нежными лепестками белых роз, в сладкой дрёме, где тебе снилось возвышенное и прекрасное… И так далее по тексту. Я замер в своеобразном гипнотическом состоянии, пока Зелёный изливал мне душу, Алиса переводила, а Сонька, по-моему, в первый раз присутствуя при этих дивных излияниях, сидел с каменной мордой, будто ничего особенного не происходит. Окончив, идальго Зелёный как ни в чём ни бывало забрался вверх по халошине и футболке на моё тощее плечо и любовно чмокнул меня в ухо. Теперь рыло кирпичом изображал уже я. Лис, избавившись от почётной должности переводчика, двинула идею:  — Мы тут кое-что придумали. После этой фразы мне следовало бы сразу обратиться в соляной столб или драматически скончаться сразу на месте. Так меня хоть ожидает безболезненная смерть. Выдержав театральную паузу, Алиса продолжила:  — Он поедет с тобой! — и ткнула на Соньку. В качестве кого? Бесплатного приложения от Гугл?  — Я буду твоей этой, задроткой в чате, — пояснил Сонька, а на мой неопределённый жест, типа, какого хрена, невозмутимо продолжил: — переоденусь в девочку. Я открыл рот. И закрыл. Сел на кресло. Подытожил:  — Это невыполнимо.  — Почему? — в один голос поинтересовались заговорщики.  — Образ Муму… А ты… — я махнул в его сторону лаптей. — Ты… У меня снова закончились слова, ибо описать мазохиста в паре фраз вряд ли получилось бы.  — Да ладно тебе, — Сонька мутно улыбнулся. — Я когда-то в драмкружок ходил. Но мне всё ещё не верилось. А вдруг ему в процессе захочется поиметь чьё-то золото? Причём, завладеть им в своей уникальной неподражаемой манере. Со мной потом общаться перестанут, а в чате будут сообщение типа: «Спешите видеть, цирковой номер 18+ Только сегодня, только сейчас». Скептически таращась на так называемого актёра малого театра, я кратко изложил основную мысль.  — Не, зая, — ответствовал Сонька, — я не буду тебя позорить, честно. Ага, позорить не будешь. Будешь благостно ублажать присутствующих. Так, ладно, хорошо.  — Если ты будешь Муму, то каким боком здесь буду я? Тут выступила Алиса:  — Слушай, мы уже всё придумали. Ты будешь кузеном Муму, потому что ей не разрешили идти одной.  — А вдруг он что-то не то ляпнет?  — Это мы тоже продумали, — самодовольно ухмыльнулась пакость. — Ты поставил ей условие, что пойдёшь, если она будет молчать. Ты вроде как терпеть её не можешь, потому что она язва-язва. Это нам поможет, и никто не сможет нас поймать на какой-нибудь детали. А общаться… общаться будете на языке жестов. Выучите парочку, и всё будет пучком. Так ты сможешь быть со своими, и никто тебя не узнает. Я слушал и кивал. Макаронный бог, враньё на вранье, враньё на вранье. А потом гореть мне на костре как незабвенному Джордано Бруно. Или как пугало Гая Фокса на празднике фейерверков. Или как… Я вздохнул. И ещё раз. Что-то во мне психовало и мысленно трясло меня за грудки с воплями «хочу поехать» (шизофрения, подозреваю).  — А кто тебя за бугор пустит без родителей? — вредно заметил, но по этому вопросу заговорщики поняли, что их взяла и возрадовались.  — Я найду как, не переживай. Угу, осталось убедить отца. На целый день меня оставили в покое, а на утро я даже без прецедентов сходил в школу. Я не свиделся ни с кем из нашей бравой компании, но одноклассники смотрели на меня с подозрением — вся история с убийцей держалась в сундуке под семью замками — родителей, конечно, предупредили, что рядом появился маньяк, но слишком боялись огласки из-за паники. Родственники Веника тоже с этим согласились, но, по-моему, они бы согласились сейчас со всем. Так вот эти самые одноклассники имели смутные подозрения, что, может, внешность моя и изменилась в какую-то сторону, но натура осталась маньячной и паровозик мой с проказливым звуком «ту-ту» давно отчалил из извилин бедной головы безумца. В чём-то они, конечно, и были правы, но далеко не во всём. Зато Зелёный выучился каркать и каркал мне в ухо весь следующий вечер. В чате нарисовалась закрытая комната «Как Килька и Плюха мангу рисовали» где Тапкозавр, Фетиш, Лейбл и прочие желающие с ржачем обсасывали будущий проект двух энтузиасток, кидая туда всякие злачные картинки и убийственные мэмы. Лёха какое-то время пытался воззвать к человеческой совести эту компанию любителей женского творчества, но после картинки Кредо с подписью «Вот так у них будет выглядеть Смерть», сдался и просто угорал в сторонке. Не вежливо стебать их за спиной, но о необычных пристрастиях этих двоих уже давно слагали легенды, да и смеялись честно говоря, по-братски. Через пол часа приехал отец. Я взял с рук его сумку на пороге и помог снять куртку.  — Спасибо, сына, — вяленько поблагодарил родитель, разуваясь. Вид у него был слегка чаморошный, будто кто-то из пассий всю неделю сосал у него кровь.  — Иди руки помой и садись за стол, щас я суп подогрею и поговорим. Почему-то мои слова его насторожили:  — Поговорим? Я закатил глаза:  — Па, просто пошли на кухню.  — Дай хоть переоденусь.  — Ну, иди. Безрадостно отче поплёлся наверх, а Алиса села на стол, пока я доставал из холодильника кастрюлю.  — Сейчас спросишь? Я кивнул, представляя, как включу пандамена, встану в позу и буду яро убеждать отче, что данное путешествие необходимо мне как санаторий в Альпах несчастному туберкулёзнику.  — Попробую.