Пособие для начинающих психов

Ворона подняла морду и походу как-то сконнектилась с моей шизофренией.  — Тут такое дело, — сказала медленно. Или сказал… Наверное, на этом месте по скрипту у неё следовала длинная глубокомысленная пауза, призванная нагнать напряжение на смысл последующей фразы, но тут в окно постучали, и я отчалил проверить, ибо вороны меня не вдохновляют. За окном оказался Сонька, и я ещё секунд пять всерьёз рассуждал, стоит ли ему открывать. Сонька смотрел очень жалобно, но с другой стороны на меня в упор пырила ворона, и я решил, что знакомое зло шибануть проще. Вторженец перелез через подоконник и наклонился обратно к пожарной лестнице, чтобы перетянуть даже на вид тяжеленный чемодан, подозрительно тарахтевший баллончиками.  — Тихо, — шикнул на него, указывая на родителя. Сонька понимающе закивал и утянул меня в широкую ванну-туалет. Там грохнул поклажу о пол, толкнул меня в стену и присосался, вставляя ногу между коленей. Тёплый язык скользнул между моих губ и пролез дальше в рот, но внезапно, прислушавшись к себе, я понял, что не остался равнодушным, как обычно, а что-то во мне тронулось. Как маленький кусочек льда откололся от огромного айсберга. По-хорошему, мне стоило бы просто забить на всякие странности, как я обычно и делаю, но, наверное, это всё то мерзкое время в к-реальности, потому что теперь, определяющееся теплотой осязаемого, подсознательно казалось мне особенно ценным. И я позволил себе расслабиться, хоть и не чувствовал потребности отвечать. Сонька, как и я, смотрел в упор, не закрывая глаз, вжимая свою ногу меж моих, вообще вжимаясь горячим живым телом, и я вдруг осознал, как дико он похудел за какой-то неизвестный промежуток времени. Наконец, ему надоело, и он отстранился:  — Блять, Солнышко, ну ты и ледышка. Есть в тебе хоть какое-то чувство? — выражение его лица и голоса было совершенно нечитаемым, и я озадачился: в рубашечки какого цвета мне это всё раскладывать. Но потом снова ехидное: — Ну, смотри, к выпуску хоть лизаться нормально выучишься. Я фыркнул, отходя к большому зигзагообразному зеркалу:  — Зачем пришел так рано?  — Оу, ты не рад меня видеть? Пожимаю плечами.  — Ну и ладно, — хихикает, — дай-ка я тебя приспособлю под кузена. Добудь себе стул, а я пока разложусь. Послушно иду за стулом. А со стулом по пути обратно размышляю о том, что я, в принципе, в предвкушении. Хотелось бы встретиться с братьями по разуму, даже несмотря на некоторые рациональные опасения, что меня раскроют и прилюдно казнят. Шиза на подушечках, подхихикивает, что так оно и будет и проще сразу переодеться в Гая Фокса, но я сгоняю её с насиженного места и отправляю в дальнее пешее путешествие. Мне даже жаль, что Лёхи не будет, хотя он в лидерах в кандидаты на опознание и эвтаназию бедного меня — но неизвестно, не прикончат ли меня раньше с моим-то активным образом жизни, чем доведётся поплевать друг другу на руки перед слюнявым рукопожатием. Однако, стоит мне открыть дверь, как весь энтузиазм улетучивается, ибо за это время Сонька так и не выложил всей коллекции пузырьков и баллончиков на пол. Прячусь назад за стул, но поздно — жертва замечена, и это вороватое хищное создание затаскивает меня обратно, приговаривая:  — Да ладно тебе. Мужик ты или нет? Ещё один. С похожих слов начиналось моё фатальное путешествие в помощь Оранжевой. И всё-таки, вздыхая, сажусь на стул. Не из-за подначки, а из-за прискорбного понимания, что он не сотворит хуже, чем я уже мысленно с собой сделал. — И что мне надо сделать? Я же скидывал им фотографию. — Ну, мы можем покрасить тебя в блондина. Или в рыжего. И ты можешь отрастить себе усы… ой, сори, я забыл. Осуждающе молчу. Даже если откинуть факт, что усы за день не отрастают…  — Может очки надеть? Солнцезащитные, — вносит ещё одно предложение Сонька. Закатываю глаза:  — Так я буду слишком подозрительным. Как гусь в полицейской фуражке.  — А может налысо побрить? — мерзавец оценивающе примеривается к моим волосам, а я, обмерев, уже представляю масштабы катастрофы.  — Это к Матвею, пожалуйста, — отрезаю, на всякий случай ощупывая шевелюру на предмет ощипанных кусков. Тут Соньке стреляет в голову гениальная идея:  — Во, я тут подумал, можем сделать из тебя рокера: ну там, ирокез зелёный, серёжки в ухе, пирсинг в брови, — он совсем разгорячился и начал размахивать руками. — Оденем тебя в кожу, и штаны, чтоб задницу обтягивали, я тебе байк на время стяну. Тут в этой Анте — куда ни плюнь, везде рокерские тарантайки. И ещё ты будешь пафосно курить… На каком-то моменте моего будущего образа, я взмолился Апчхибудьздравию, так меня тошнило. Пусть выдумывает, что хочет, а меня отче после первой же серьги отправит по определённому адресу — проверять, не съехало ли чадо совсем в недра какой-нибудь нонконформистской субкультуры.  — Ладно, закрой глаза, а то ещё попадёт. Я ща наколдую, — командует Сонька, роясь в баллончиках. Уже предвкушаю, но прикрываю веки. Пока что-то происходит, спрашиваю:  — Ну ладно Алиса, у неё уже лет пятьдесят такой веселухи не было, а ты зачем помогаешь? По голосу слышно, как тот усмехнулся:  — Ну-с, я тебе вроде бы как должен. Но я на такое не купился, слишком просто. Да и когда? За первый раз ещё что ли? В процессе почувствовал, как на верхнюю губу что-то приклеивается. — Это что? — спросил подозрительно  — Это усики.  — Усики! — ошеломлённо открываю глаза, чтобы наткнуться в зеркале взглядом на кусок веника под своим носом — Они выглядят, как ощипанный пух с ворса Чебурашки. И почему она рыжая?  — Ты будешь рыжим.  — Но ты уже приделал русый парик! Сонька небрежно отмахнуться:  — Скажешь, ты крашеный. Шизофрения восторженно похлопала. Он мухлевал с принесённым добром где-то около часа, и, наконец, торжественно провозгласил:  — Открой глаза и узри. Разлепив веки, подошел к зеркалу поближе, чтобы узреть-таки себя в полном размере. Он-таки покрасил меня в блондина и где-то достал черные накладные брови, аки джигит, и усы, так что выглядел я крашеным дебилом. Ко всему этому прилагались затёмнённые очки, как у чуваков из полицейской академии (из-за которых я ничего не видел) и кожаная косуха, которую Апчхибудьздравием клянусь, он стащил, ибо на вид стоила она мильён и трошки. Сонька глядел на меня как на шедевр архитектуры, но я мрачно потребовал у этого новоявленного зодчего вернуть модели человеческий вид. Со вздохом усы и брови отодрали, а очки сменили на человеческие.  — А как же маскировка? — печально вздохнул этот художник.  — Буду маскироваться под тигра, — хмуро указал на странный неровный цвет волос. Мы прошли обратно в комнату с кроватями, где отче видел третий сон, и я с надеждой кивнул Соньке обратно на окно:  — Ну чё, до завтра? Тот самодовольно фыркнул:  — Какое там. Пошли со мной, зря тебя что ли наряжал.  — Мы завтра успеем. Он закатил глаза, мол, класть я хотел на все твои возражения и потащил меня к открытому окну. Я обернулся — папень дрых без задних ног, с головой закутавшись в тонкое одеяло. Рядом на тумбочке восседала ворона, взирающая на меня с печальной укоризной.  — А деньги? — вякнул, слабо сопротивляясь Сонькиному выталкиванию меня в окно. — Уже почти двенадцать ночи, мы не доедем на метро.  — Нас обеспечат, — отмахнулся тот, выпихнул меня в конце концов на пожарную лестницу и влез туда сам. Я умудрился ухватить с подоконника кошелёк, и мы вызвали такси. Водитель, суровый гопник с района лет шестидесяти, завернул на улицу с лёгким дрифтом и лихим жестом махнул нам садиться. В мою голову закрались сомнения, доедем ли мы в целости, хотя шиза уже радостно прыгала, взмахивая гоночными флажками с черно-белым шахматным узором. Сонька тоже возлюбил дядечку с первого взгляда и не сомневался вообще ни в чём. Дядечка принял мазохиста за даму и развлекал колоритными историями кровавых баттлов и беспощадных семи-восьмидесятых, всю дорогу на красных светофорах одной рукой поигрывая ножом-бабочкой. Принять мазохиста за даму было немудрено, ибо тот натянул узкие голубые джинсы, туго обтягивающие задницу, явно женский спортивный топ на тощую грудь и широкое голубое пончо поверх — полностью прозрачное до живота и непрозрачное на уровне паха (видимо, чтобы скрыть половую принадлежность), сплошь в блестяшках и стразах (кажется, я начинаю понимать, откуда взялись те стразы в моем доме). Руки он увешал цветными фенечками и резиновыми браслетами по расцветке близкими к флагу ЛГБТ. Сонька на излагаемые истории делал большие глаза, картинно удивлялся и вообще флиртовал напропалую, пока мы с шизой делали ставки: какие наши части такие доедут до места назначения, а какие нет. Наконец, мы причалили. Эта записная кокетка послала шестидесятилетнему гоп-стопу прощальный воздушный поцелуй, и мы выкатились на бордюр, заплатив как положено. Название клуба из-за постоянно сменяющихся вырвиглазных неоновых огней разобрать не получилось, но оно явно относилось к разряду пафосных, хотя бы потому что начиналось с буквы «П», а кончалось извивающейся в экстазе полуголой девицей в колготках в сеточку. Я заранее смирился со всем, что сейчас произойдет. Рядом с дверями клуба валялась пьяная малолетка лет четырнадцати, но потом она повернулась второй половиной лица, и я понял — это призрак. Призрак вшарил, что я её вижу и следил за нами немигающим стрёмным взглядом до самого входа. У входа бодибилдер-охранник отсеивал неугодных, аки царь, и под его милостивым взглядом Сонька протиснулся вне очереди, смерил товарища взглядом от глаз до паха и обратно и, всё ещё удерживая зрительный контакт, показательно облизнулся. Губы бодибилдера сложились в пошлую улыбочку и, пропуская нас, ибо Сонька держал меня за руку, не отпуская ни на шаг, он ткнул двумя растопыренными пальцами в сторону своих глаз, а потом в сторону мазохиста, типа я бдю. Однако тот уже заинтересовался происходящим внутри и шмыгнул в холл. А внутри набирала обороты тусовка — на большом танцполе терлись в брачных играх люди, официанты в красно-черной форме сновали меж столами в отдалении, а возле длинной барной стойки с внушительными стеклянными полочками со спиртным и посудой подсвеченные снизу синим, толкалась стопка алконавтов разной степени вменяемости. Музыка усердно выбивала ушные перепонки, и за грохотом колонок сложно было распознать не то что жанр, но даже мелодию. Сонька, пританцовывая под бит, потащил нас к столику недалеко от танцпола. Тут же рядом возник официант и жестом усталого потрёпанного фантомаса выложил на стол три штуки меню. Мой мнээ… компаньон полез носом в «специальное», а я тоскливо подпёр кулаком щёку, пытаясь осознать, что в принципе тут делаю. Шизофрения некоторое время нелепо танцевала на шесте под грохот, отдалённо смахивающий на дабстеп, но потом грохот сменился на другой трек, и она психанула, закутавшись в подушечки. Мне дичайше хотелось присоединиться, но единственными кандидатами в подушки были жестковатые сидения восточного прикида для кальяна, уже эксплуатирующиеся лицами лжеарабского происхождения. Мазохист заказал два коктейля, подписанные капсом «СТРАСТЬ», и по его двум растопыренным пальцам меня настигло подозрение, что этот тусовщик лелеет планы споить нас обоих. Тусовщик мило надул губки на мои прищуренные глаза и, прежде чем он успел залить мне уши потоком бессмысленного красноречия всё равно не различимого за грохотом, к нам элегантно склонился гражданин Индии — весьма представительный. Оценивающий взгляд Соньки сначала прошерстил его лицо, потом упал на часы, на которых красовался мелко-мелко выгравированный лейбл производителя. Он, видимо, приценился, оклептоманился и кокетливо принял смуглую руку. Я мысленно помахал ему голубым платочком, принимая от шизы поздравления с избавлением от гнёта развратного тоталитаризма, и гадая насколько озадачит гражданина Индии вопрос гендерной принадлежности завлекаемой особи. Они вышли на середину танцпола, причем Сонька стратегически верно повернулся к обладателю часов задом и взял его руки в свои, чтоб те не ощупали что не надо. Нужно сказать, танцевать Сонька умел так, что складывалось ощущение, будто он полжизни ходил на бачату в роли партнёрши. Незаметно для себя начав посербывать сладкий белый коктейль с зачатками бейлиса, я меланхолично предположил, что в Соньке умирает Мери Сью, и если бы кто-то взялся снимать про мою жизнь кино, он был бы в главной роли. Ещё какое-то время смотрю его пародию на грязные танцы: индийский Махараджа явно уплывает на волнах восторга и всё тянет ручонки к запретному. Бокал со СТРАСТЬю опустошается почти до середины, когда ко мне подсаживается девушка лет восемнадцати-двадцати с длинными гладкими тёмными волосами и в джинсовом комбинезоне, правда с шортами, вместо привычных штанов. Глаза её подведены красным, а вид откровенно скучающий, и я понимаю, что она подходит такому месту в такой же мере, в какой подхожу я.  — Привет, — наклоняется ближе, к самому уху, чтоб можно было расслышать.  — Привет, — пожимаю плечами. Мы отстраняемся друг от друга на расстояние локтя, и между нами повисает неловкая пауза. Она тоже явно не знает, что сказать, стреляет глазами в сторону второго бокала СТРАСТИ и обратно на меня. Понимаю намёк и молча придвигаю к ней бокал — Махараджа всё равно купит Соньке новый. Моя новая ещё-не-знакомая берёт розовую трубочку и делает первый глоток. Мы по-прежнему молчим.  — Как тебя зовут? — кидает она пробный клич, снова прямо в ухо.  — Антон.  — А меня Настя. Приятно. Кивнул в ответ. Ещё с полчаса мы сидели, сербая пародию на выпивку, и смотрели танцпол, как кино в кинотеатре. Настя, едва закончился коктейль, заказала два Лонг-айленда, которые мы тоже благополучно прикончили под свето-звуковое представление и колыхающие, точно водоросли, тела. Сонька с Махараджи куда-то делись, но скорее всего, они без меня не скучают. Тогда я почесал затылок и мигнул Насте, мол, я на три секунды в дамскую комнату, носик припудрю и вернусь. Дева серьёзно кивнула и снова пустым взглядом уставилась на танцпол. В реструме (минутка модных западных названий) обнаружился ряд писсуаров и парочка закрытых кабинок, к которым я и устремился. Однако, первая уже была занята — и никем иным, как Сонькой, обсасывающем Махараджу, так что пять секунд, проведенные в лёгком ступоре, мне довелось наблюдать, как рука клептомана медленно закрадывается под джинсы гражданину Индии. Тот стоял спиной ко мне, а Сонька — лицом, и, увидев меня, он картинно подмигнул и облизнулся. Я закатил глаза, закрывая дверцу, и отвлеченно подумал, что, судя по стонам, жертву Сонькиного обаяния гендерный вопрос, видимо, сейчас волнует меньше всего. После нескольких минут сосредоточенного природного процесса, я, под осуждаемый в приличном обществе аккопанемент, приглушенную музыку и робкий взгляд призрака в уголке с оттяпаной половиной лица, вымыл руки и, мысленно пожелав удачи заходящему в санузел лысоватому дядечке, вернулся к по-турецки сидящей на диване Анастасии. Глядя на неё можно было подумать, что мы не в клубе, а у кого-то дома на пижамной вечеринке. Она обернулась на меня, задрав вверх голову. Непонятно как — может слегка подшофе, под светом клубных огней или тупо глюк, но мне показалось, что в радужке её глаз мелькнул фиолетовый — даже не цветом, а тенью цвета. Шиза подозрительно молчала, но я увидел — что увидел и, видимо, дева тоже что-то такое словила, раз отвела взгляд в пол, нахмурившись. Мне внезапно стала дико любопытна одна догадка и, памятуя, что любопытство наказуемо, я всё-таки предложил ей руку — мол, пошли выйдем. Он кивнула и ухватилась за ладонь. Я пошел в сторону главного входа, не сомневаясь, что Сонька разберётся со счетом за нашу скудную выпивку, но моя спутница мотнула головой и уже сама потянула меня в комнату для персонала, а через неё к черному входу.  — Откуда ты? — недоуменно вякнул я, когда тонкие руки повлекли меня через дорогу к темному двору с унылым строем совковых ещё пятиэтажек. Она мотнула головой, мол, не болтай зря, и я не мог не послушаться, потому что алкоголь дал в голову — я почти не ел с самолёта, да и вообще… Целоваться мы начали едва переступили порог, даже не включая свет. Я всё ещё ловил в глубине её радужки фиолетовый, и это стегало меня изнутри мелкой дробью электричества. У неё мягкие губы. Мягче Сонькиных, — мелькнуло в голове и сразу пропало, как если бы выключили рубильник. И едва мы стащили обувь, не размыкая губ, она, будучи ниже меня, перестала тянуться на носках к губам, а просто опустилась, почти беспомощно, глубоко и громко задышала у шеи, а потом припала губами к ключице, словно перед вампирским укусом. Мои руки слабо сжимали её талию и почти инстинктивно стянули ремешки комбинезона вниз, чтоб забраться под полосатую футболку. Выпитое кружит голову. Не настолько, чтоб терять сознание — как в тот раз с Сонькой, но настолько, чтобы замечать бархатное тепло кожи и фиолетовый в её глазах. Настолько, чтобы не задумываться, что я вижу её в первый раз, и вроде как должен испытывать смущение и препираться с комментирующей действо шизой — которая сейчас почему-то онемела и вообще притворялась несуществующей. Или… может реально не существовала. Сейчас. Понятия не имея, где находится спальня и есть ли кто-то вообще в квартире, я просто повлёк Настю внутрь, и она пошла, опустив взгляд, как слепая. Как будто я старше, будто я проводник. Чушь, конечно же. Внутри, как и везде — темно, хоть глаз выколи, но зрение потихоньку привыкло — стало проще различать предметы. Мы кое-как сели на кровать — грохнулись скорее, и Настя, сидя на коленях, закинула руки через низ назад. Закусила губу, отвела взгляд. В лёгком ступоре я не сразу понял, что она расстёгивает лифчик… И почему-то именно от этого растерялся — как мальчишка у доски — руки закаменели и вспотели. Но Настя, справившись с застёжкой, перевела взгляд обратно, и её нечитаемый — несуществующе фиолетовый — взгляд заворожил меня обратно. Взяла мою руку в свою, направляя, и ладонь ощутила нежное, бархатное тепло. То самое, женское, которое должно было бы перетряхнуть меня, обнажая желание раздеть это тело и взять от него всё. Двигаться без остановки, или как там ещё изображают в порнографии, вгоняться в мягкое, доступное лоно простым бинарным движением — наружу-внутрь, пока эрекция не дойдёт до пика, до логического завершения. Почему-то именно это встряхнуло меня, отрезвляя, заставляя отнять — едва ли не отдернуть руку и, качнувшись, встать с кровати. Настя удивленно подняла брови — теперь ясно различалось её выражение лица в свете окон соседнего дома — но я уже застёгивал непонятно когда расстёгнутую ширинку. Понял, что за всё это время не почувствовал ни малейшего возбуждения — лишь любопытство, и от этого стало отвратительно стыдно. Осколочно выдохнул, пытаясь объяснить хотя бы себе, почему со мной это не работает, хотя должно бы. Настя молчала, словно требуя объяснений, а я чувствовал себя отвратительно трезвым, и отмазки в голове проскакивали одна нелепее другой — все почему-то связанные с пожарниками в допотопных шахтерских касках. Шиза продолжала предательски молчать.  — Ты по мальчикам? — помогла мне Настя.  — Не знаю… — сбился. — Но, наверное, не по девочкам. Совсем. Она кивнула. Подумала. Встала ко мне, положив руки на мою грудь. Её тело под футболкой и комбинезоном было совсем светлым и даже на вид нежным, как у ребёнка. Но на меня это действовало, как на человека, смотрящего на картину, на статую, на произведение искусства, которому испокон веков не в новинку обнаженные женские тела. Тепло под руками слегка будоражило, но не вызывало желание, а фиолетовый из радужки совсем исчез. Онемевшая шизофрения едва слышно фыркнула, типа, чтоб завести меня, нужен жар, а не тело. Не уверен, стоит ли отрицать.  — Мы целовались, — зачем-то констатирует Настя, прижимаясь. Целует скулу, но для меня это больше похоже на мокрую кошачью ласку.  — Целоваться прикольно… извини… я пойду, — чувствую себя идиотически неловко, но по-другому не получается. Не могу даже представить себя в этой роли. Не так это должно… Всё казалось правильным только сначала — только в импульсе, а потом алкоголь схлынул. Я отступил на шаг назад — снова смущенно передергивая плечами, пока не отошел к коридору. Прихватил куртку и ушел через незакрытую дверь, почему-то кожей чувствуя на себе мертвый собачий взгляд — взгляд повешенного животного с одной знакомой картины. Вышел на свежий пьянящий воздух, словно перебрасывающий меня в другое измерение, и потрясенно сел на бордюр, не до конца понимая — правильно сделал или нет. Посмотрел на свои изрезанные в шрамах руки и нелогично развеселился от нелепой мысли, что умудрился не изменить шкафу. Другое дело — фундаментальное озарение: девушки меня, кажется, не интересуют. Сложно, конечно, судить по одной, и можно предположить, что — не дорос ещё. Что таящийся во мне мужик ещё не выпростал волосатую грудь, и моё забитое шизой подсознание не отошло от кошмаров с многочисленными отцовскими бывшими в главных ролях. Много чего можно предположить… Но девочка Настя со всеми своими странностями, недосказанностями, с нашим едва ли часовым знакомством и пугающе идентичным функционированием некоторых мозговых извилин — лучшее, что могло со мной случится в отношении противоположного пола. Но… ничего не сработало, и как-то сами собой напрашиваются выводы, что из моей несуществующей анкеты на сайте знакомств можно вычеркнуть пометочку «ж». Наличествует вариант, мол я в принципе асексуален — коим считал себя до появления некоторых… обстоятельств, но черт его. Временами кажется, что асексуальность — неплохой выход, ибо он не предусматривает тонны страданий по посторонним субъектам, ночных походов с сигаретой, хлебушком и с восклицаниями в стиле «О, горе мне!», «О, люди!» на балкон, и неисчислимого количества прочих занимательно-бесполезных штук, призванных взорвать мозг, паровозик понимания и моё и без того шаткое мироустройство во имя призрачного шанса расплодить свои гены, путем полового размножения, предусмотренного столетиями эволюции. Но «ж» можно вычеркнуть, да. Упираясь руками в колени, поднялся. Протер очки. Задрал голову, посмотреть на окна без какой-либо определенной цели: из одного окна на меня, кажется, глядела Настя, и, на всякий случай, я помахал ей на прощание рукой. Уже выходя со двора осознал, что понятия не имею, где нахожусь. Дома вокруг стояли совершенно одинаковые, а как мы сюда вошли не скажу и под гипнозом.  — Куда теперь? — растерянно оглянулся, застыв в легком ступоре. На дворе стояла такая тишина, что было слышно шелест листьев и как по асфальту от ветра шелестел, перекатываясь, целлофановый пакет. Внезапно моё внимание привлек тихий, шипящий звук, будто где-то вдалеке прорвало трубу парового отопления. С-ш-ш… ш-ш-ш… Звук нарастал, постепенно сливаясь в тихий гул подсознательно вызывающий настороженную неприязнь. Сш-уууу-уум-мм… мм-м… Учитывая минувшие события со мной, неким образом почти попавшего на роль главного героя, мне неплохо бы рвануть отсюда подальше, но я замер, прислушиваясь, пока гул не дорос до самого уха — совсем рядом, совсем близко — почти осязаемый… И я вдруг ощутил присутствие чего-то за спиной. Чего-то…немертвого. Гул отозвался волной мурашек по шее, почти опасностью, когда я рывком повернулся, отшатываясь от фигуры. Фигурой оказался призрак странной формы — как если бы мутная жидкость с лужи на асфальте вдруг восстала и обратилась в вязкого, дурно пахнущего голема. Фигура медленно изогнулась дугой, указывая по диагонали влево на просвет между домами. Сквозь гул я смог различить едва внятное:  — Тууу… даааахшф. Скептически смерил призрака взглядом: вежливое какое. Но поблагодарить всё же стоило:  — Спасибо. Фигура качнулась, типа расшаркиваясь, и внезапно распалась обратно на асфальт ведром воды, облив меня призрачной жидкостью, совершенно не намочившей кожу или одежду. Засмущалось, что ли? Так или иначе, совету я последовал, и не зря, так как в том углу находился клуб, где я смог поймать такси до дома. Пока ехал — смотрел как кромешная ночная темнота выцветает в синий. Прислонил щеку к стеклу и рассеянно думал, что неспроста в большом городе не видно звезд — только и осталась цикличная цветовая палитра. Меня накрыло ощущение ирреальности момента — но не то, которое совсем недавно заставило биться в истерике и корежиться в хриплом хохоте, а что-то успокаивающе-ласковое. Просто — нереальное — я далеко от дома, непонятно где, потерявшийся среди улиц, и это так… хорошо. Оказалось неожиданно хорошо чувствовать себя потерянным. Даже шизофрения перестала раскачиваться и замерла, наслаждаясь моментом. Забавно, что неким причудливым образом я всё же (почти) попал на сходку в другой стране, встречусь с людьми, которых считаю большим, чем случайными знакомыми. Немного перебивает послевкусие мой недавний побег от Насти и… открытие…особенностей своей душевной организации. Невольно возвращаюсь к этому снова, хотя обычно избегаю додумывания, имея привычку додумываться до чего-то не того. Однако, принимая во внимание теорию моей асексуальности, необходимо предположить — а не всё ли дело в Соньке? Ибо именно он является существом, вызвавшим во мне зачатки реакций, о наличии коих я не подозревал. Нельзя сказать, что я в Соньку влюблен или испытываю хотя бы приближенное к данному чувство, так как что-то я не наблюдаю за собой стандартной химической реакции, типа последствий выделения дофамина: бабочек в кишках, шила в заднице, расползающихся от меня во все стороны блестяшек… Мои размышления прервал сменившийся плейлист состоящий из ремиксов «Шарик, я как и ты был на цепи» и всех треков Ленинграда сразу. Вздохнул: вообще глупо — при гнёте номеров, всестороннего окружения призраков, шизофрении, комплексов, других неведомых хреней, пытающихся подкрасться и кончить меня по-тихому, под угрозой обнаружения моей анти-крутости Лёхой, сочатниками, выливающуюся в последующую церебральную анафему, при новой незримой недоугрозе в личности единорога, коего я призван ни то остерегаться, ни то героически восторжествовать над ним — более всего меня в данный момент занимает вывих подсознания в лабиринте ориентации, и даже не в пространстве. Мы приехали, я расплатился с водителем — слава Апчхибудьздравию, кошелёк остался при мне — в отличие от ключей, так что пришлось заходить обратно через пожарную лестницу в окно. Отец так же спал, ворона — сидела, однако в некоем сомнамбулическом состоянии покачиваясь, точно кто-то поставил её на паузу или в режим полёта. Я осознал, что всю дорогу меня сушило не по-детски, и прошел в маленькую кухоньку, являющуюся частью нашего номера. Там каким-то чудом уже сидел Сонька, закинув ногу на ногу, в своём блестящем, чуть потрёпанном в неожиданных местах шапито — или как там называется эта одежина — и разнузданно поедал крабовые палочки, макая их по очереди в толстую банку майонеза «Провансаль» и заедая жирным куском торта, обильно покрытого сливочным кремом. Не его тощем запястье болтались знакомые за эту ночь часы Махараджи. О вкусах не спорят, поэтому я просто налил себе воды из прозрачного графина.  — Доброе утро, солнышко, — отсалютовал мне клептоман крабовой палочкой. — Ну как, сложил себе личную жизнь? При ближнем осмотре, субъект оказался пьян в стельку. Не дождавшись ответа, он поднялся, чмокнул меня в щеку, обдав букетом самых разнообразных ароматов, облагодетельствовал известием, что вообще-то пришел посмотреть, жив ли я, и вернётся он снова в два — дня, не ночи — зачем-то уточнил, хотя и без того ясно, ибо на часах уже вяло тикал четвертый час.  — Хорошо, — киваю, допивая остаток залпом. Горло божественно холодит — это того стоит, хоть и будет, скорее всего щипать болью по утру. Сонька пьяно кивает, ни то отходит, ни то отшатывается, путаясь в ногах, брякает «я пшел» и шатается в сторону ванны, оттуда волоча чемодан в сторону окна с пожарной лестницей. Даже не заикаюсь, мол дверь удобнее — просто иду следом, опасаясь, что мазохист убьётся. Причем, ему-то будет замечательно, а мне потом объясняй рецепции, откуда взялся в пространстве неучтённый труп. Но потенциальный покойник умудряется спуститься неповреждённым, видимо активируя все имеющиеся амортизаторы и ульту с гордым названием «пьяный ниндзя». Внизу его уже ждал незамеченный мной Махараджа — тоже подшофе, но явно трезвее. Стреляет в меня ревнивым взглядом, приобнимает поплывшего Соньку за талию, и они вместе уходят к огням большой дорогой машины пафосных розово-золотых оттенков. Не дожидаясь их отъезда, отхожу и устало разминаю шею. Что за ночка. Выкидываю недоеденные останки жертв Сонькиного приступа чревоугодия. Потом вытаскиваю из-под отца кусок одеяла, укрывая и, кое-как раздевшись, буквально падаю в мягкость свежей постели. Едва успеваю подумать об идиотизме этой ночи, как меня вырубает.