Пособие для начинающих психов

— Тоха, вставай, — раздаётся голос отче, и его рука треплет мои волосы. Нехотя приоткрываю один глаз. Родитель свеж и бодр, уже копошится в батискафе, видимо, в поисках шмоток. Вяло шарю рукой под подушкой в поиске телефона. Тот, гладкий и холодный на ощупь, находится сразу же и оповещает, что отче сдурел, и сейчас только половина девятого утра. Безмолвно закрываю глаза, но меня встряхивают, с требовательным:  — Поднимайся, за нами через двадцать минут такси приедет.  — Кудааа? — стону, переворачиваясь на живот лицом в подушку. Дышать, конечно, трудно, зато вокруг вдохновляющий мрак. Для отче это почему-то является сигналом к действию, и он тупо стягивает меня за ноги на пол — вместе с подушкой, в которую я успел вцепиться.  — К дяде Саше. Мы вчера к нему так и не попали, но я позвонил с утра, и он сказал, что будет рад нам даже сейчас. Так что давай, собирайся. Ты, между прочим, его в последний раз видел лет в семь. Скрючиваюсь вокруг подушки, как у последнего островка спокойствия, в безмолвном протесте самой идеи движения в любом направлении в долбанные восемь тридцать. Но и ту отдирают:  — Давай, Тоха… Кстати, мне кажется, или ты вчера сменил имидж?  — Кажется, — ворчу, мысленно пытаясь мимикрировать под окрас пола. — Всё, вставай. Не то я на тебя с чашки солью. Нехотя разлепляю веки, меряя отче укоризненным взглядом:  — Тут соли нет, — на непонимающе приподнятые брови, поясняю, — чтоб ты меня — солью. Едь сам. Тот фыркает и, наклоняясь, снова хватает меня за босую ногу. Тащит моё бренное безвольное тело в ванну. Понимая, что сопротивление бесполезно и будет только хуже, пытаюсь отцепиться — но поздно: затащив меня в ванную комнату, энергичный представитель бессовестной стаи жаворонков открыл воду, набрал в чашку для зубных щеток воду и выплеснул ту на моё лицо, пока я пытался уплыть обратно. Всё моё существо взвыло и содрогнулось, словно окропленный святой водой злой дух: я зашипел как ошпаренный, и даже шизофрения встала на дыбы, скрючившись и начав походить на оригами с острыми углами. Сна как не бывало.  — Ну-у, не разводи драму, — фыркнул родитель на мою безуспешную попытку мучительно скончаться на месте, доказав тем самым всю бесчеловечность его действий и заставив скорбеть по мне долгие годы. И не делать так больше никогда! Но сияющее лицо отче слепило мне глаза даже без очков — плевать он хотел на мой протест. Мучитель подал мне руку, заставив-таки подняться на вялых ногах. Шизофрения всё ещё передвигалась в режиме «ты-гы-дык». Мне безумно хотелось последовать её примеру, но отче подтолкнул меня к ванне и ответствовал, мол, заберёт меня через пять минут сам, если я не соизволю выйти спустя выше обозначенные пять, ой нет, уже четыре минуты и пятьдесят девять секунд. Взлохматил мне крашенные теперь волосы и закрыл за собой дверь. Я же показательно открыл кран, с горем пополам умылся и ещё четыре минуты торчал в ступоре у раковины, вяло решая, стоит ли после вчерашнего пройти ознакомительный курс по человеческой сексуальности, пока отче не вошел без стука, забирая меня под руку и ворча, что с утра я бессмысленная тефтеля. Кое-как натянув джинсы, футболку с той самой Сонькиной косухой и напялив очки, я сел в такси и всю оставшуюся дорогу завис на вопросе — почему тефтеля? Почему не вермишель, например? Или макаронина? Как по мне, это бы более корректно отображало моё тотемное животное в данный отрезок времени? Я правда не уверен насчёт типа… Какие там они бывают? Э-э-э… вермишель — это раз, да… а потом, ещё лапша, спагетти, тальятелле, рожки… По-моему, бессмысленный рожок звучит лучше. А тефтеля — это что-то вроде отсылки к моей физиологической природе? К мясному происхождению? К тому, что меня пережевали и выплюнули? К теории струн? Пока я постигал природу изреченного выражения, телепатически консультируясь с шизофренией, сконнектившейся с Апчхибудьздравием, мы успели приехать, и родитель выпихал меня с такси. У подъезда нас уже встречал спортивного вида дяденька под сорок. Они с родителем радостно обнялись, после чего дяденька повернулся ко мне, вяло подпирающему столб с объявлениями:  — Сто лет тебя не видел, Тоха, — и протянул мне руку для пожатия. — Так вымахал, а лицом весь в мать. Точь-в-точь. На максимально неэнергичное пожатие и промямленное «пасиб», Александр Батькович хлопнул меня лапищей по лопатке, приглашая внутрь. В подъезде оказалось темно, сыро, а с приоткрытой двери подвала тянуло чем-то сладковато-кислым напополам с несколько застоявшейся консервированной килькой в томате. Посредством лифта мы поднялись на предпоследний этаж, где мужчина открыл по очереди две двери: огромную железную — внешнюю, и внутреннюю — с мягкой черной обивкой кожзама, созданной словно для дивана советского происхождения или того же времени салона какого-нибудь местного. Внутри тянулся длинный тёмный коридор, выводящий через арку в какое-то большое помещение.  — Проходите, там есть диван, но вообще — куда захотите. Я сделаю какао и вернусь. Он свернул в дверь налево, мы же с отцом вышли в ту самую огромную, как оказалось, комнату. Я даже замер от неожиданности: видимо, дядя Саша владел квартирой сверху тоже, ибо потолок заканчивался этажом выше и вместо люстры на нем висела огромная, тяжелая на вид, раскрашенная в сине-красный модель самолёта. Самолёты, чтоб не сказать летательные аппараты, в принципе заполняли эту комнату целиком. Они располагались в и на шкафах, на тумбочках, столике, качались, свисая с настенных светильников и торшера. Они же изображались на диванных подушках, настольном календаре, фотографиях и картинах. Везде пахло деревом — кедром, кажется, так что казалось, будто мы очутились в огромном деревянном доме, а не в бетонном лабиринте прикрепленных друг к другу коробок комнат. Эта комната настолько выглядела физическим воплощением мечты, что я застыл как вкопанный, и даже шизофрения меланхолично сложила из несуществующей бумаги воображаемый бумажный самолётик, запустив его перед собой с промямленным замечанием про наглядное пособие по обсессии. Отче, кстати, нисколько не удивился — довольно заулыбался на моё офигение, будто предвкушал. Прошелся по комнате, оценивающе выцепляя взглядом предметы, и сел на кофейного цвета софу. Вся комната вообще отличалась коричнево-каштановыми тонами. Родитель пригласительно похлопал рядом с собой по софе, мол, садысь, блудный сын, чему я и последовал. Отче начал тихо, вполголоса:  — Когда мы приезжали сюда с тобой и мамой, тебе, наверное, и семи не было. Саша только купил квартиру выше и ломал потолок — пылищи насыпалось… — на его лице появилась какая-то особая улыбка, которой я давно не видел. — Мы помогали с ремонтом, а ты в соседней комнате целыми днями играл в приставку. А потом ты вызвался помогать клеить обои, но поскользнулся и прилип к ним на полу сам — мы их только клеем намазали, — фыркнул. — Вот умора. Клей попался, наверное, очень хороший, и мы долго не могли отодрать кусочки обоев. Одежда, конечно же, убилась знатно. Криво усмехаюсь — что-то такое я припоминаю. Странно, что папень с его навыками ремонта в минус один не приклеился первым. Хотя, кто его знает, может приклеился, но не признаётся. Не очень хочется раскрывать рот, поэтому печатаю СМС и показываю, не отсылая. «Он хотел быть пилотом?» Родитель хмыкает, но не ворчит, как обычно, на мою манеру общения, а отвечает:  — Да, я не говорил? Больная тема. Его по здоровью не взяли. Обидно было — ужас. Но он сердечник, какие там полёты. Твоя мама тоже когда-то хотела — на пару, но быстро перегорела, ты ж знаешь, какая она капризная. Уголки его губ опускаются, хотя и видно, как отец пытается удержать выражение беззаботности — непонятно для кого — для меня или себя самого. И я впервые по-настоящему задумываюсь о том, как он пережил смерть мамы. Раньше это воспринималось как само собой разумеющееся, но сейчас точно появился новый угол зрения — понимание, что ему и сейчас — не хватает… всех её жестов, привычек, капризов, колкостей… много чего — не хватает до сих пор. Мне тоже, но я как-то привык, адаптировался — просто стал безразличным — не только к этому, а и вообще ко всему, потому что в одну сторону это не работает — если безразличие возникает, оно обволакивает как шар, как плотный мыльный пузырь, и начинаешь слышать и воспринимать всё сквозь вату и темные шторы. Зато помогает. Мы с отцом задумались, уйдя в себя одновременно, поэтому так же одинаково подняли головы, когда в комнату зашел дядя Саша с тремя кружками в руках. Принимая из рук в руки чуть обжигающую керамику, ощущая этот запах: какао с корицей, еле уловимый, может даже воображаемый запах древесины, я вдруг вспомнил тот наш приезд в мельчайших деталях: тогда тоже пахло деревом, причем очень сильно, и какао с корицей — дядя Саша вообще обожает какао; а ещё, если не ошибаюсь, все эти самолёты он сделал сам. И в таком контексте это выглядело попыткой Садако сделать тысячу журавликов. Шиза, продолжая запускать бумажные самолётики, язвительно заметила, мол, хорошо бы, если бы всё не закончилось на шестьсот сорок четвертом. А ещё — последний раз я видел дядю на сорок дней — не знаю, был ли он на самих похоронах, так как я тогда ещё находился не в лучшем состоянии в больнице.  — Каждый раз думаю, как он ещё не свалился тебе на голову,  — голос отче вырывает меня из воспоминаний о черных костюмах: всецело поглощающем черном, царившем в нашем доме ещё долгое время. Дядя Саша пренебрежительно хмыкает:  — Ты же знаешь, что нет. Каждый раз спрашиваешь, — и тут же переводит тему: — Как учеба, Тоха? Как жизнь молодая? Садится напротив нас на ковёр — тоже, как можно догадаться, с самолётами — скрестив по-турецки ноги. По-моему, мне удаётся удержаться от закатывания глаз на банальные вопросы, но я всё же кидаю беглый взгляд на отца, умоляя ответить за меня, одновременно за секунду малодушно примериваясь к варианту проигнорировать вопрос, сделав вид, что это не ко мне, а вот к подушке, которую тоже, возможно, зовут Тоха. Осознав, что ни то, ни другой не прокатит, неуверенно проблеял:  — Норм?.. — со слегка вопросительными интонациями. Отче, наконец, пришел на выручку, хлопнув меня по плечу:  — Всё отлично. Он молодец, и вообще очень самостоятельный. Я ж дома только по выходным.  — А-а, помню, ты говорил. А что, отдалёнка уже не вариант?  — Давно. С повышения. Мне сразу… На этом моменте я отключил в мозге состояние прослушивания, ибо заполнять его бесполезной информацией, к тому же и без того мне известной, настроения не имелось. Я прекрасно знаю, что большую часть времени мы живём порознь, потому что… много почему. Сложилось так. Некоторые из причин остались замолчанными, что нас обоих устраивает, плюс кредит доверия, плюс его дамочки, водить которых он бы не смог, имейся в доме «ребёнок», плюс моё желание уединения, плюс, без сомнения, — работа… Стандартная семья, конечно, так не живёт, но я и не страдаю. Вон, с шизой общаюсь постоянно, со шкафом, с ноутом и прочей бытовой техникой. Занятый размышлизмами на тему моей коммуникации с домашней утварью, досёрбываю какао и встаю, с промямленным:  — Я осмотрюсь пойду… Отец машет рукой, мол, делай, что хошь: сами они уже погрязли в общих воспоминаниях, и из-за софы чудесным образом появился коньяк, коий дядя Саша незаметно, по-моему, даже для себя плеснул в кружки с недопитым какао. Началось. Ночевать, отче, кажется, будет здесь. Захожу в комнату напротив, закрывая за собой дверь: здесь явно спальня, ибо большую часть пространства занимает кровать из темного дерева с заправленным красным покрывалом. Кроме неё к углу жмется книжный шкаф, заполненный, кто бы мог подумать — книгами о самолётах. Сент-Экзюпери, Сакаи, Салленбергер стояли в красивых, бархатных на вид твердых обложках. Делать всё равно нечего, и я достаю одну из энциклопедий, пролистывая страницы с картинками. Самолёты на них похожи скорее на громадных металлических животных, нежели на неодушевленные машины. От царящего в доме летательного энтузиазма начинает казаться, что прям щас в окно впорхнёт если не цеппелин или творение братьев Райт*, то по крайней мере ковер-самолёт или Карлсон. Меня не может не задеть, и я внимательно изучаю книгу от корки до корки, собирая в голове пазл из годов, моделей и изобретателей, пока картинка эпохи немного не проясняется. Возвращаю чтиво обратно, чтобы заметить совсем рядом диким образом затесавшийся Молот Ведьм — коллекционное издание. На первой странице красуется «Является ли утверждение о существовании ведьм…», на второй — одна строчка посередине чуть пожелтевшего от времени листа: «Убей единорога», а на третьем — почему-то энциклопедические картинки моделей самолётов. В недоумении возвращаюсь к обложке — там уже совершенно другие картинка и название: «Полная анатомия структуры самолётов 80-х годов». Ещё пару раз переворачиваю страницы, но не нахожу ни следа былого послания. Глюк? Месседж от шкафа, переданное с помощью секретных нейронный волн и нашей взаимной безграничной любви, через особый спутник на другой конец света? Буду думать, что второе. С некоторой опаской, отступив от шкафа, пячусь к двери и выскакиваю обратно в большую комнату. На меня недоуменно оборачиваются, но я только машу рукой, типа, забейте. Продолжаю исследование, примериваясь к комнате над этой. К ней ведёт винтовая лестница и, дойдя до середины, я присаживаюсь на корточки перед болтающимся на нитке маленьким деревянным самолётом. Кажется, мне дарили такой же когда-то очень давно — понятия не имею, где он сейчас. На чердаке, может, где-нибудь рядом с алтарём и толпой подкрышных, отчасти призванных мною чудовищ. Комната наверху была тихой и светлой… будто оставленной для кого-то. В углу рядом со шкафом сидела девчонка лет восьми, с длинными каштановыми волосами и потрескавшимся лицом — словно уронили вазу или фарфоровую куклу. Она мгновенно перехватила мой взгляд, соображая, что её видят — но ничего не сказала. Вообще не двинулась. Просто смотрела, причем одна из трещин проходила прям через зрачок и радужку левого серого глаза, придавая взгляду мрачную загадочность. Испытывая некоторую иррациональную неловкость, как если бы комната принадлежала призраку, я зашел внутрь, осматриваясь. Не то, чтобы было особо интересно, но делать всё равно нечего, к тому же у меня закрадывались подозрения, что отче уже нализался коньяка с какао и никуда не пойдет. Да и вообще, что ему там делать? На сходку я б его не взял, а сидеть одному в отеле прискорбно. Разве что он соберёт всех знакомых и создаст сходку-флешмоб сам. Я уже вижу эту толпу разношёрстных личностей в костюмах раннего Средневековья, с заначкой для оргии под подолом или в зелёных лосинах. Праздно обвожу взглядом помещение и ищу куда бы приткнуться, чтобы сесть и почитать что-нибудь с телефона, когда призрак поднимается, всматривается в меня пристально и достаёт из-под платья большой хрустальный шар. На мой скептический взгляд девчонка встряхивает кудрями и кидает шар мне — от неожиданности я его даже ловлю. Тот оказывается гладким и холодным на ощупь — почти стеклянным, если бы в нём, как в плотном киселе не тонули слегка пальцы. Внутри него серая муть — типа дыма от костра или сигареты, и когда я непонимающе перевожу взгляд обратно, барышня показывает мне три пальца. Шар тут же рассыпается прямо в руках пеплом. Несуществующим конечно — через секунду и от пепла не остаётся и следа. Пока я пытался сообразить, что она имела ввиду, в окно постучали. Клювом. По ту сторону стекла на меня бдительно взирала ворона. Поняв, что её заметили, особь преспокойно прошла сквозь стекло внутрь. Какое вежливое создание. Девчонка явно была другого мнения, и глянув перепуганными глазищами, юркнула под кровать — только и взметнулся перед носом ворох розовых юбок. Оставшись с вороной условно наедине, мы уставились друг на друга. Повисла ранее имевшая место быть многозначительная театральная пауза — призрак, если и при жизни являлся вороной, явно принадлежал какому-нибудь драматургу. Молчание начало плавно переходить в игру, кто первым моргнёт, и я явно проигрывал, хотя и, подначиваемый азартной шизофренией, пытался держаться. Однако, встают два вопроса — моргают ли вороны и моргают ли призраки, особенно в обличье вороны? Конечно же на данные вопросы ответа я не получил — отчасти потому, что не собирался их задавать. Когда пернатая особь соизволила открыть клюв, точно из ниоткуда сверху в окно постучался Сонька. Его голова, с распатланными светлыми кудрями свисала вниз, так что в первую секунду я даже подумал, что он тоже призрак, что, конечно же, бред; а во вторую — по рукам побежали мурашки предчувствия того, как он немедленно грохается вниз, чтоб этим самым призраком стать. Так что я бросился открывать окно. Сонька показал мне большой палец и скрылся, но уже через секунду, выглянув из окна, я понял, что он, обвязанный за талию веревкой, другим концом прикрепленной к чему-то на крыше (не к спутниковой антенне, я надеюсь, ибо она не представляется надежной, а с него станется), спускается в розовых туфлях-лодочках, али заправский скалолаз — по стене, постепенно отпуская намотанную на руки веревку. Добравшись до нужного окна, он слегка качнулся в противоположную сторону, а потом, на силе инерции, отпуская веревку совсем, въехал в комнату. — Ты за мной что, следишь? — укоризненно спросил товарища, созерцая, как ворона, которую Сонька пролетел насквозь, раздраженно топорщит перья.  — Во-первых, уже почти два, — записной домолаз невозмутимо отряхнулся и взялся развязывать верёвку.  — Хммм, — я недоверчиво разблокировал телефон и там действительно светилось без двадцати минут. Хотя, неудивительно, что я потерял счёт времени при чтении той энциклопедии… занимательные штуковины, эти самолеты. — А во вторых?  — А во-вторых, конечно, Солнышко, послеживаю чутка. Руки у него подрагивали от напряжения, поэтому ничего не вышло и, бросив попытки, мазохист уставился на меня возмущенными очами, мол, чё стоишь, помоги даме. Причем, сегодня, как и вчера, его легко можно было принять за особь женского пола: в невинном голубом платьишке с белым гипюром по подолу юбки и на груди Сонька смотрелся аки юная институтка из книженций про викторианскую эпоху, только с уклоном в юношеский разврат. Я не переметнул уведомить этого оборотня, что он мог бы зарабатывать неплохие деньги, например, в травести-шоу — романтично обнажать тощие ноги и с гордостью плавно оттопыривать резинку трусов для чаевых. Оборотень моргнул, и где-то внутри у него там произошел мыслительный процесс. Моргнул снова, и на лбу у него загорелось: «Да это же идея!», после чего данный субъект отправился таращится в большое настенное зеркало — видимо, прицениваться. Минуты через две, когда мне надоело созерцать тренировку супер-секретной техники соблазняющего обнажения левой пятки (аля поза таящегося тигра в стойке розовой животворящей цапли под леденящим водопадом Красной Зори), и я начал спускаться на первый этаж, чтоб уведомить родителя о скором моём отчаливании, из комнаты раздалось что-то типа «О-ля-ля!». Потом подумал, что Соньку тоже необходимо представить, вернулся, сгрёб мазохиста за руку и повёл за собой пред отцовские очи. Тот с дядей Сашей на пару сидели уже оба на полу в позах падишахов на праздновании, а рядом стояла огромная тарель с закусью и несколько в разной степени опустошённых бутылок, в том числе почти до конца оприходованная уже виденная мною — с коньяком. При виде подноса живот тут же напомнил, без еды участи обратиться призраком мне не миновать, так что первым делом, я обратился не к родителю, а к таре, выцепив оттуда разрезанную поперёк морковь и бутерброд с маслом. После, жуя представил Соньку в стиле, Алиса — это пудинг. Отче предпринял успешную попытку подняться, пожал тому руку: — Очень приятно, юная леди, — это уже ко мне: — Я же говорил, что у тебя тут девочка. Особа условно женского пола, — мысленно поправляю, — и не тут, а дома. И вообще… Вздохнул, не став усложнять себе жизнь объяснениями, а Сонька, показательно зардеясь, проблеял неестественно высоким голоском:  — Вы нас простите, нам пора бежать… нас ждут. Правда, нас ждут.  — Не вопрос, — родитель развёл руками, мол всё норм, и это движение по окружности заставило его пошатнуться немного вправо — но устоять. Он и поднявшейся дядя Саша провели нас до двери, и когда я уже обувался, на лице мазохиста возникло сложное выражение осознания и замешательства одновременно — после чего он, спешно извиняясь брякнул:  — Простите, я забыл… кое-что забыл, простите… — и умотал в комнату наверху. Непонимающе поднимаюсь следом и только и успеваю увидеть, как он, крепко затянув веревку на талии, подмигивает высунувшейся из укрытия девчонке-призраку, театрально выпрыгивает в закат. То есть, в окно. Немного отойдя от ступора удивления вперемешку с ироническим хмыканьем шизы, что другого и ждать не стоило, подхожу ближе и вижу этого каскадёра, пробирающегося через балкон к пожарной лестнице. Он обернулся, словно чуял взгляд, и радостно отстегнул мне военное приветствие, коснувшись на секунду двумя пальцами виска. Вороны, кстати, нигде не наблюдалось — видимо отчалила ждать лучшего мгновения захвата моего внимания. Ну, а кто виноват, что она неправильно держит паузы? Ещё пару мгновений я рассуждал, как буду объяснять произошедшее родичам, и спустя один короткий фейспалм, спустился вниз. Отче стоял, прислонившись предплечьем к стене. Почему-то моё короткое замечание о том, что детка нашла другой выход, его вполне устроило. Я внимательно осмотрел его с ног до головы и ответственно заявил, что заберу это нетрезвое тело от дяди Саши завтра, ибо, сегодня, уже вряд ли кто-то их них согласится расстаться — друг с другом и возможностью выпить. Родитель только хмыкнул, потрепал меня по крашеной шевелюре, подал забытую куртку и взял обещание звонить, если потеряюсь — ну да, по роумингу и сквозь режим полёта, предусмотрительно не отключенный с самого прибытия. Сонька уже ждал возле подъезда. Безуспешно отряхивал платье от следов недавних приключений.  — Пошли? — улыбнулся в предвкушении веселья и часть меня разделяла это предвкушение, часть застыла в суеверном ужасе.  — Пошли, — пожал плечами. И нет, вёз нас не махараджа, а метро — от Курчево и по Аграрной. Я считал станции, чтоб не проехать, а мазохист глазел по сторонам и перемигивался с пассажирами. После, следуя указанием, выложенным на сайте чата, мы пересели на маршрутку, сплавляющую нас куда-то в сторону задницы мира. Мы бы запросто проехали нужную остановку, если бы огромное кафе с внушительной надписью «Барсук» не выросло прям за поворотом, как огромная волшебная таверна — из дерева, стали, с бородатым мужиком на ступеньках вяжущим что-то похожее на штаны. Именно это и являлось ориентиром — таверна, конечно же, а не мужик с шитьём, и мы спешно сошли, ошалело таращась по сторонам. Для мужика мы, видать, были не первыми потеряшками, и он, на немой вопрос, указал освободившейся спицей направо, куда мы и направились. Сразу за таверной обнаружился палаточный городок с небольшим возвышением посередине. Везде копошились люди — что-то готовили, валялись на карематах и пледах, часть, ряженная в средневеково-эльфийские одежду, собралась чуть отдалённей и усиленно имитировала последствия яростной битвы на землях Арды**. Сердце неожиданно ёкнуло, и я остановился, не в силах заставить себя сдвинуться с места — как будто тело окаменело. Это было совершенно незнакомое чувство и, кажется, оно возникло из-за того, что сбылось то, чего я очень сильно хотел: раньше уравнение не складывалось — либо не хотелось вообще, либо не сбывалось. А сейчас я тут. Сонька, стопорнул, хлопнул меня по плечу:  — Пойдём, мне уже не терпится побыть немой Муму, — склонившись и взглянув на меня снизу вверх, он нахмурился, а потом заулыбался: — Ты щас такой забавный, что хочется тебя поцеловать, Солнышко, не могу прям. Но я не буду, не шалить же нам с тобой на людях. Подмигнул и потянул меня за руку ко входу. Второй я накрыл рот и понял, что тоже улыбаюсь — уж не знаю, маньячески или нет, сейчас это совершенно ничего не значило. Просто от огромного айсберга отвалился ещё один знатный такой кусок. Понятия не имею, что послужило причиной, но чувство оказалось совершенно чудесным. * Бра́тья Уи́лбур и О́рвилл Райт —американцы, за которыми в большинстве стран мира признаётся приоритет конструирования и постройки первого в мире самолёта (Вики). **А́рда — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина название Земли в период мифической предыстории — мир, включающий в себя все места, упомянутые во «Властелине колец» и сопутствующих произведениях (Вики).