Пособие для начинающих психов

Утро начинается с будильника — но не моего, а отцовского, орущего, как резаный, с залы. Когда он не прекращается минут пять с короткими перерывами, со сложным чувством поднимаюсь. В зале никого нет. По времени — пол восьмого утра, значит родитель уже сел в маршрутку, забыв телефон, или прям сейчас на неё опаздывает. Следующие двадцать минут изо всех сил привожу себя в порядок и выползаю из дому. Кусок дня проходит в тумане настолько, что я на секунду представляю себя спрайтом* в и-реальности, управляемым кем-то другим, играющим в Симс — там тоже, кажется, когда персонаж ходит в школу или на работу, часть дня скипается. Правда, в середине дня на перемене, обминая по дуге возбуждённую орду младшеклашек в набеге на столовую за булочками, наткнулся на Антона с тремя его братанами — и только подумал, что не миновать мне какого-нибудь драматичного пассажа о его крутизне, силе и прочее, однако этот умник только фыркнул в мою сторону. Зато Лис выцепив мой взгляд в конце коридора, гаркнула, подобравшись незаметно прям к уху:  — Спину прямо держи! Сколько раз тебе говорила — а то как ты собираешься делаться вожаком банды?! Так и заикой остаться можно. На мой испепеляющий взгляд самодовольно усмехнулась:  — Хоть к стенкам перестал жаться! Моя школа. Ага, всё здание. И вообще, допустим, раньше я шел у стены на случай, если мир вдруг пошатнётся, мировоззрение моё изменится, или землетрясение там… короче. А сейчас я, так сказать, адаптировался. После уроков ко мне прям в класс заскочил Сонька — глаза горят, домохозяйка в заботах. Мило улыбнулся моей однокласснице, взирающей на него обнадёженным взглядом, и утянул меня прочь. И тянул до самого жилого дома, недалеко о здания школы. Едва кирпичная кладка закрыла школьные окна, достал сигареты. Чиркнул, прикуривая.  — Короче, всё путём, но мне нужны твои карманные деньги, — заявил, выдыхая дым и рассеянно вертя на безымянном пальце золотую цепочку, ранее мной у него не замеченную. Даже знать не хочу историю её происхождения. Карманных денег, как таковых, у меня никогда не водилось — был только сейф с «общими», по выражению отца, деньгами и его карточка, куда он переводил денег больше, чем я способен потратить — за исключением тех периодов, когда Лис решала скупить ворох шмоток, кремов или чего похуже, типа золота в подарок. Интересно, чего Сонька не покушался на мой кулон?  — Эй, денег дай, Солнышко, — требовательно тыцнул меня в плечо тот. Озадаченно почесал затылок:  — Сколько?  — Штука, — бросил тот явно наугад. Я безразлично пожал плечами:  — Окей. Тот глянул на меня с непонятной улыбкой, возможно жалея, что не попросил больше, ну, а мне что. Однако, после обналичивания суммы, Сонька никуда меня не отпустил — потянул за собой по магазинам. По пути вызвонил некоего бородатого типа с татуировкой на хинди на лбу, и манипулируя данным субъектом, купил на все деньги — не только мои, алкоголя. На мой скептический взгляд широко усмехнулся, и мы втроём отправились эм… в гости. Конечным пунктом назначения оказался трёхэтажный коттедж почти на окраине, огороженный забором с высокими, открытыми сейчас воротами и дорожкой с рассаженными по обе стороны молодыми тополями. Мы, нагруженные алкашкой, прошли внутрь «владений», а потом и дома — мы с татуированным в дверь, Сонька же, не изменяя своей сверхоригинальной традиции — через огромное открытое окно, в широкий холл с красивой белой лестницей наверх и сложным представлением, для чего вообще используется безвкусно оформленное пространство первого этажа. Внутри уже обретались разные личности — редкие, но примечательные, и, увидев знакомых, Сонька понёсся грудью — здороваться. Мы же с бородатым поставили алкашку у порога и разошлись, причём я занялся мимикрией под цвет стены, одновременно осматриваясь. Не скажу, что Кролик была рада нас видеть, и понятия не имею, как Сонька заставил её предоставить нам свои хоромы. Вид у неё был довольно несчастный, что, впрочем, не мешало ей командовать и нарываться. К ней жалась другая девчонка с большими карими глазами и гладкой, чуть вьющейся копной волос, цвета потемнее Сонькиного. Так подумать — у них схожий тип внешности, но она, судя по взгляду, действительно невинный цвяточек, а не притворяётся. Хотя, кто его знает, конечно. То, с каким наивным восхищением она глядела на Соньку, пока тот здоровался со знакомыми, заставило меня неуютно поёжиться. Впрочем, подойти она не решалась, а Кролик, тоже поймав направление взгляда, быстро подругу одёрнула. Глядя на Соньку, сразу становилось ясно, что девчонка его ни грамма не интересует — он только скользнул по ней взглядом и продолжил сканировать местность. А сканировать было кого. Народ постепенно собирался, набиваясь в толпу в холле, точно их пригласили в массовку молодёжного фильма. Многих я видел в первый раз, либо же раньше — но мельком, и так и скользил расслабленно взглядом, пока не зацепился за одного… человека. Сердце пропустило удар, пока мозг сопоставлял фотку у Ласточкиного гнезда и данного индивида. Такие же тёмные кучерявые волосы и ямочки на щеках — вылитый Трабл. Фоточка тут же встала мне поперёк горла, и только доводы разума — что он вообще меня не знает — заставили не сорваться с места, а застыть в соляной столб. Да, он совершенно точно меня не знает. Та отфотошопленная фоточка совершенно на меня не похожа… но, на всякий случай, лучше держаться подальше. На любой случай. Тут очередным сердечным приступом подлетела сзади Алиса, ранее отсиживающаяся на верхушке странной гипсокартонной статуи в виде греческого божка.  — И как тебе? — явно гордясь, спросила. Слов нет. Не дождавшись ответа, начала перечислять присутствующих, но, не желая её комментариев по поводу Трабла и кондиции, где она доходит до идеи свидания вслепую на предмет интервьюирования кандидата в «банду», выцепил взглядом Фёдора, прислонившегося к стене, и подвалил к нему. Фёдор самозабвенно рубился в змейку на тетрисе, хотя в заднем кармане джинсов у него торчал телефон, а в сумке наверняка обретался геймбой и прочая переносная техника. Призрак, поняв, что на ближайшее время я потерян для общества, отцепилась и отправилась на поиски других приключений. Фёдор же, едва змея зацепилась за саму себя на скорости километров двести в час, сложносочиненно выругался себе под нос, заметил меня и вяло улыбнулся одним уголком губ. Потом подвис и, глядя сквозь моё плечо, спросил:  — А может быть, что чуваки, придумавшие змейку, сделали её по мотивам Ермунганда? Тут я тоже подвис, ибо сказанное имело смысл, и дотоле не приходивший в голову, а тут прям дверь в новое понимание открылась. Пока от нас двоих наверняка исходит радужное сияние прозрения, чирикает СМСкой телефон. Смаргиваю прозрение и читаю. «Чё делаешь сегодня» «Шляюсь по друзьям. У нас а-ля сборище. А ты?» «Яростно тюленю. Проспал паркур, теперь комп тыкаю. Есть чёнить хорошее?» «То, что я тебе предлагал, ты презренно назвал «дохрена интеллектуальным», так что иди теперь Бинса смотри» «Ну чуваак, я ж любя. Пошли в онлайнку какую-то? Какую предложишь» «Я не могу, я не дома» «Ну так смойся оттуда» «Туалеты все заняты, сорян» «Ты бессердечная зануда» «Я пандамэн. Спасаю от интернет зависимости» По количеству СМС было видно, что заняться Лехе абсолютно нечем — и его скука могла вылиться в телефонный звонок, чего я точно не хотел, поэтому настоял на том, что занят по горло и перестал отвечать. Люди расходились ко комнатам, к нам же подошла Кролик, наехав на Федора:  — Пошли, поможешь мне с бутербродами.  — А куда ты прислугу дела? — вяло возмутился тот.  — Отпустила на выходные, — зло зашипела девчонка, уже утягивая будущего нарезателя закуси. Услышал уже на расстоянии: — Ты серьёзно, Федя, конечно же я сказала им уезжать, типа выходные, семейные традиции и все дела! Не хватало, чтоб они родителям нажаловались! Оставшись в одиночестве, я осмотрелся — большинство народа выперлось на задний двор, откуда раздавались призывы к шашлыку, благо день выдался тёплый, и не желая быть взятым в оборот Сонькой или Лис, пошел в противоположную сторону — в кухню на первом этаже, куда вела неожиданная дверь под лестницей. Там, рядом с нарезающими, на одном столе бородатый знакомый мазохиста массово открывал бутылки с пивом, а на втором с престраннейшим лицом прыщавый мальчик лет двадцати трёх усердно крошил галетное печенье в большую тару. Впору было засмотреться на такое тщание, но тут меня сзади выцепила-таки за локоть Кролик — смерила оценивающим взглядом и тут же впрягла зачем-то надувать воздушные шары на заднем дворе. Там этим делом уже вдумчиво занимался Штирлиц в смутно знакомом зелёном свитере с оленями. Без очков он подслеповато щурился, и кажется даже не узнал меня, пока я не подошел совсем вплотную. Сложно представить, на кой такому эмм… мероприятию шары, однако данный вид деятельности избавлял от необходимости общения — грех не понадувать. Шаров оказалась тьма, поэтому окончательно справились мы вдвоём часа за полтора. К последнему шару у меня так болела дыхалка, что, подозреваю, скилл там прокачался левела на два. Скажите лучше, что мешало Кролику подойти к делу обстоятельнее и купить баллон с гелием? К тому времени остальные, плевать хотевшие на шары, расселись на траве: кому посчастливилось — добыли кусок шашлыка, остальные же довольствовались чипсами и прочим фастфудом. Штирлиц с кирпичным лицом, не изменившимся ни на миллиметр за полтора часа, зафиксировал на мне взгляд и выдал:  — Пойдём развеемся на свежем воздухе. И когда я флегматично пожал плечами, парадоксально повёл меня внутрь. Мы — в частности Штирлиц, а я рядом чуть позади, обошли все этажи, аки музей, пропуская разве что комнаты «опечатанные» красными подарочными лентами с приклеенными на двери угрожающими надписями: «Кто зайдёт *** отрежу!» Что скрывалось за звёздочками, полагаю, оставалось на воображение реципиента. На удивление, хоть дом Кролика и не являлся исключением в плане заполненности призраками, ничего из них не приобретало человеческие формы — одни только обтекаемые моллюски и находящиеся в вечном свободном полете розовые соты с глазами-бусинами. Шли мы молча, а Штирлиц ещё и как-то деревянно. Тишина прерывалась разве что сообщениями от Лёхи и стуком тапания моих пальцев по сенсору во время ответов. В какой-то момент, когда я рассеянно свернул не туда, Штирлиц, обернувшись, ухватил меня за запястье, и так и не отпустил. А по вынужденному окончанию экскурсии, едва мы спустились на первый этаж, поняли, что подавляющая часть присутствующих успела значительно принять на грудь, скучившись в холле, ибо погодные условия резко ухудшились в сторону дождя. Один Федор сидел в углу на полу в наушниках с планшетом, зажав тетрис между коленей. Какой-то молодец бандитской наружности, приметив геймера, подошёл поздороваться — торкнул его, на что Федор дернулся, шикнул на знакомого и снова нырнул в другую реальность. Алиса подлетала от одной группки праздношатающихся к другой, внимательно вслушиваясь в их нетрезвую болтовню. В целом, я ощущал себя немного… отдельно. Словно событие происходило за пуленепробиваемым стеклом и настолько меня не касалось, что даже обесчеловеченные призраки имели ко мне больше отношения. Пожалуй, только тепло Митькиной руки, да и осторожный натуралистический порыв понаблюдать за Траблом удерживали ту реальность чуть более рядом, чтобы помешать мне уйти немедленно. Зазеркалье чатской сходки, ага… Тут Матвей отпустил мою руку, словив кого-то взглядом в толпе и загипнотизировано почти двинувшись навстречу, что позволило мне отчалить на улицу, где успел прекратиться короткий дождь, в поисках питья. На вытащенном намокшем столе обреталась куча полуприконченных банок пива и, к моему счастью, недопитая упаковка вишневого сока, явно предназначенная для разбавления водки или медицинского спирта, скромно стоящих рядом, а не для употребления в чистом виде. Подняв с травы стопку улетевших пластиковых стаканчиков, отобрал с середины чистый и отлил сока до верха, прислоняясь к стене. Следом начал постепенно выползать и другой народ. По ощущениям на «бал» причалили человек сорок, может даже больше, но подавляющее большинство не могло похвастать школьным возрастом. Видел, правда, Антона и ко. Но они тусовались отдельно и сейчас обретались у промокшего гриля, о чём-то шумно треплясь, так что странную полу-рэповую музыку из колонок прерывал их громкий гогот. Однако, старшие — и купились на халявную алкашку? Не знал, что в нашем затхлом городишке столько наберётся… Хотя, здесь же есть завод недалеко, может они там первые работники на деревне? Или это я такой оторванный от жизни… Скорее — второе.  — Ах ты сукин сын! — раздалось, вырывая меня из простраиции, слева, и невысокого парня, стоящего впереди меня у стола, шандарахнули хуком с левой по физиономии. По инерции он шарахнулся назад, задевая меня плечом, так что я запнулся о забытые злополучные красные шары на полу и почти упал, проливая часть сока на штаны.  — Да не спал я с ней, блять! — вякнул пострадавший.  — А откуда там твоя жига, скотина?! Ну ты и ублюдок, а я тебя другом считал!  — Сдалась она мне! Да я б жизни на неё не зарился! Слово за слово, они набычились друг на друга, и ударенный явно собрался благородным кулачным боем защитить свою честь. Я хотел было отойти от греха подальше, как Лис рявкнула, мчась ко мне:  — Стоять! — так громко, что я аж замер. Штирлиц, высматривающий кого-то в толпе бородатых, обернулся на шум и дернулся было ко мне, наверняка чтобы закрыть своим прессом. Он, как любой пресс… Нет, как многие прессы… Как прессы, образованные путем приседаний и длительных упражнений под кроватью, считал своим долгом защитить страждущего. Однако, немного не успел, ибо проталкиваться через толпу в режиме супер Марио трудновато, и когда благородные драчуны основательно врезались в стол, опрокидывая мой драгоценный сок в царстве алконавтов, Алиса маленькими ручками схватила огромную вазу с цветами — по тяжести и расцветке — из традиций династии минь, какого-то черта стоявшую в нише в стене, и расхреначила её о головы несчастных. Один вырубился сразу, поскальзываясь на разлитом соку и грохаясь головой ещё и о чью-то табуретку, а второй, которому досталось меньше, медленно осел рядом, окосевшим взглядом уставившись на свои колени. Подозреваю, для непосвящённых действо выглядело, аки долбаная левиоса. Особенного шарма моему перекошенному лицу добавил стаканчик, задетый локтем падающего придурка и обливший меня с головы до пояса. В общем, умеренно радостный, я посмотрел сначала на них, в надежде, что никто душу не отдал, и призраки из их тела не выползают, а потом на остальных сограждан. Сограждане подшофе, привлечённые шумом, молча пырились на меня видимо в смешанных чувствах, кои я разделял в полной мере. Только Сонька в задних рядах кусал губы, чтобы не заржать. — Скажи, что-нить пафосное, — требовательно прошипела Лис, и я уже мрачно представил себя властно поднимающим руку и патетично вещающим: «Да прибудет с вами зло!» И они все сопливо радуются и аки стадо мушкетёров сердечно жмут друг другу руки, а потом мы начинаем творить великие темные дела. Я почти приготовился мявкнуть про зло, когда из толпы-таки вышел Штирлиц, при всех снял один из своих свитеров, стянул с меня мокрую куртку и натянул свою одежину. Какого фига он носит два свитера в мае? Более того, какого фига он подумал, что сухая одежда поверх мокрой прибавит мне шкалы уюта? Второй свитер под низом оказался бежевый с красными окантовками и весёленьким рядом новогодних ёлочек с шарами. По-моему, сценка «два чувака с каменными лицами переодевающиеся у двух полу-трупов» выглядела идиотически, но согражданам зашло, а тут ещё и Сонька подыграл: — Тоха, да ты крут, вырубил сразу двоих. Молоток, а то б учинили тут беспредел — а убирать потом нашей драгоценной хозяюшке. Я закатил глаза: вот так и начнутся обо мне неправдоподобные слухи. Хозяюшка, в лице Кролика, между прочим, с выражением чистого ужаса присела к двоим с наверняка сотрясением, и чутка успокоилась только когда тип с татуировкой на лбу помог нащупать у обоих пульс, заверив, что никому скорая не потребуется. Прошипела мне:  — Заплатишь за вазу. Но на этом дело и закончилось. Надеюсь, они не запомнят, кто их так ушиб в алкогольном затмении, иначе грозит мне полноценная вендетта. Вечеринка, однако, продолжалась, Митя держался поблизости, отпугивая среднестатистических граждан от разговора со мной, что меня вполне устраивало, так как говорить о своих внезапно проснувшихся суперспособностях я был не готов и просто посасывал из трубочки всунутое им варево из ежевики, малины и ароматизатора коньяка, со стороны выглядевшее забористой алкогольной дурью. От выходки Алисы стало немного не по себе, её же совесть совершенно не мучала. Интересно, помнят ли призраки ощущение боли? Часы почти били полночь (ладно, вру, одиннадцать), однако на попытки свалить либо подкатывал Сонька, либо Лис с милыми крокодильими улыбочками заверявшие, мол вечер организован в мою честь, и пока я тут пафосно сосу варево, они создают мне имидж и авторитет. Шиза восторженно кивала и развлекала меня партиями в маджонг и сёги, прерываемые разве что ленивым СМСками от Лехи. Потом подошла Душенька — наивная подруга Кролика. Я б даже сказал, подплелась, ибо девчонка упилась в зюзю и отбилась от своей пастушки. Оттеснила от меня озадаченного Штирлица, явно имевшего сложные отношения со слабым полом.  — Ты такой крутой, — нежно заявила своим мягким, шелковым голосом. — Вы с Валиком друзья, да? Я так хотела подойти к нему весь вечер, но он такой, ты знаешь, — икнув, испуганно прикрыла рот ладонью. — Ой, — снова икнула. — Ты знаешь, он когда не хочет… к нему так просто не подойдёшь. Он такой хи-и-и-и-итрый, — на последнем слове она осела прям на траву, начиная рыдать. Мы с Штирлицем растеряно переглянулись — он в равной мере выпал в охренение, ибо обычная его холодно-непроницаемая мина пошла трещинами, а брови поползли вверх. Отвратительно оказаться трезвым на пьяной вечеринке, ибо, выпадая из происходящего, я ни на грамм не втыкал, как реагировать. Штирлиц, однако, не отставал в потреблении алкоголя и на моих глазах получасом ранее уделал половину оставшегося без присмотра маренго в одиночестве. Наверное поэтому он сориентировался чутка получше меня — присел, начиная гладить девчонку по голову, бормоча что-то нетрезво-неразборчивое. Она потихоньку успокоилась, однако в тот же миг из-за кулис объявилась Кролик и, обозрев происходящее, коршуном накинулась на нас желая возмездия.  — Что вы ей сделали, придурки, отвечайте! Тут сама Душенька упала ей на руки, слёзно заверяя, что «мальчики хорошие, а я такая истеричка…и всё так несправедливо… и Валик такой хороший, но даже не смотрел на меня сегодня», продолжая икать между фразами. Ужаснувшись сложности натуры данной особи, я мельком обозрел окрестности и, не обнаружив ни Соньки, ни Алисы, решил смыться. Тем более, наверняка присутствующие уже настолько пьяны, что плевать хотели на кого-то кроме себя. Штирлиц дернулся за мной, и мы отчалили через холл, где валялась моя сумка с учебниками и мокрая куртка. Однако в нише возле лестницы напоролись на Соньку, повиснувшего на полуголом татуированном парне, сжимающего его филейные части. Парень стоял к нам спиной, а вот Сонька как почуял — открыл аквамариновые глаза, масляно блестевшие в свете желтой настенной лампы и пошло усмехнулся, пристально глядя на Матвея. Я закатил глаза, но вот по нему как шаровая молния прошла — больно схватил меня за запястье и явно хотел уйти, но его точно приковали к полу. Ну, приехали. Я снова посмотрел на Соньку, отъезжающего из реальности и глядящего только на Матвея, похотливо облизывая губы — наверняка, чтобы специально его позлить. Тогда я сам оторвал Штирлица, похлопав его свободной рукой по щеке. Он перевел взгляд, и на мой кивок в сторону, типа, пошли, опустил голову и поплелся покорной собакой. Но не вести же его домой, а оставлять его одного казалось неправильно — как реально оставить собаку. Кутёнка, про которого так беспокоился Лёха. Из горы навалившихся идей мест, отфильтровывавшихся шизой, самой подходящей казалась крыша. C сожалением отодвинув пришествие домой и нашествие в чат на неопределённое время, повел Штирлица наверх. Во время нашего музейного похода выход на крышу уже был «опечатан» лентой, однако варнингом ещё до нас пренебрегли, ленточку сорвали, и формально вход был э-э-э… проложен. Крыша оказалась открытой площадкой, на которой, судя по планировке, хозяева организовывали семейные посиделки в тёплое время года. Посередине, кроме столика со стульями, располагался под навесом, сейчас обрушенным, шикарный широкий диван из зелёной замши, с утыканными рядом садовыми, рандомно светящимися наземными фонарями. Произведение мебельного искусства на момент нашего прибытия пестрило блевотой, рядом же заснув с местом преступления, лежала на полу девчонка, при ближайшем рассмотрении оказавшейся Марусей — спутницей наших приключений в лесу. Полагаю, по приезде родители Кролика придут в восторг. Подсвечивая пол телефоном, усадил себя и статую Штирлица на неповреждённую часть дивана — переждать его пьяный ступор. Странно, он разве не видел Соньку в компрометирующих позах до этого? Прижимая к себе колени руками, подумал, как в такой обстановке мне не хватает шкафа. Это было бы безумно романтично: я, он… И Штирлиц. Ну, можно утешиться, что это будут Штирлиц и его пресс. Мы сидели молча — как и прошлую часть вечера, ибо трепаться Штирлиц не начинал, а я понятия не имел, как и о чём с ним говорить — обычно и не хотелось, но именно сейчас из ниоткуда возникла чудесатая тяга разговорить его. Однако, как люди обычно заводят разговоры? С чего они начинают? Нет, ясно, сначала люди здороваются, типа — привет — привет… дальше… дальше они, наверное, спрашивают, как у друг друга дела… а потом? Что люди делают потом, чтобы говорить друг с другом? Чтобы продолжать говорить? Есть же особи, болтающие три часа без перерыва? Шиза любезно подсунула под нос конспект из книги по социализации, прочитанной энное количество лет назад. …да, точно, они ищут общие темы. Какие у нас со Штирлицем общие темы? Санта-Барбару я толком не смотрел, с ножиком обращаюсь хуже той козы, тематика его настольной литературы меня самого вводит в лёгкий языковой паралич… можно обсудить погоду — ночь звёздная там, все дела. В процессе небольшого брейншторма с шизофренией, вытаскивающей самые нелепые темы из кладовки памяти, вспомнил, что как-то видел Матвея со взрослым — как раз после лагеря, вернее, после допроса. Ну, давай поговорим о взрослых. Почесал макушку, морщась от неприятного запаха справа и выдавливая из себя, как из майонезного тюбика, верные слова:  — У тебя есть дядя? Штирлиц прекратил, приоткрыв рот, пялиться на тёмное звёздное небо, повернул голову ко мне и кивнул:  — Брат.  — Понятно, — ещё одно скрипящее усилие продолжить разговор: — Вы близкие? Теперь он смотрит себе под ноги и думает так долго, что я за него начинаю придумывать варианты ответов.  — Мы братья, — выдаёт этот кеп. Вздыхаю — социализация провалена. Пока страдаю в муках рождения последней фразы, на крышу поднимается небольшая группка из трех человек: заметив, что диван занят, парни проходят мимо, облокачиваются на бортик крыши и флегматично курят. Пока они проходят мимо, успеваю в свете одного из напольных фонарей рассмотреть лицо Трабла и напряженно замираю. Со всех сторон сознания идут противоречивые мысли — одна говорит, надо валить, пока на тебя не обратили внимание, другая — чего колотишься, он тебя знать не знает? Третья — даже если знает, думаешь вспомнит потом с утра, после количества выбуханного, а четвертая и вовсе флегматично стучит длинными пальцами по закрытой крышке рояля — да даже если узнает, это же не конец света? Однако, его присутствие, вместе с даром речи отнимает у меня способность двигаться, оставляя только ушки на макушке, да и ощущение тепла тела Матвея (читай, пресса, конечно же), удивительно не продрогшего под майским ночным холодом. Курящие беззаботно треплются, и из их трепа я рандомно узнаю, что Траблу в следующем месяце двадцать пять, что он работает на заводе, но планирует увольняться, так как работа не волк, и что из родных у него осталась только бабушка, и только поэтому он всё ещё застрял здесь. Долго переваривая полученную информацию, часть мозга, отвечающая за логические выводы, карябает на доске ответов следующее — либо Трабл это не Трабл, либо у него раздвоение личности, либо он безбожно врёт о своём тёмном прошлом. Но если последнее — зачем? Выводя выводы из выводов, перезагрузился, но без толку. Захотелось рвануть к компу, выловить Трабла и поговорить начистоту — захотелось так, что разморозилась способность к движению. Даже если Трабл — вот там стоит и не сможет мне щас ответить, ничего, я подожду. Оставалось отделаться от Штирлица, чуть пришедшего в себя (что звучало так, будто из себя можно выйти буквальным образом, типа, пешком). Не найдя ничего поумнее, буркаю:  — Я поссать, — вскакивая с дивана. Однако Матвей отрывисто мотает головой, тоже вставая:  — Я с тобой, — говорит так, будто боится моего побега, или хуже — исчезновения. Пожимаю плечами, мол твоя воля, слегка досадуя, но так — чуточку, когда глубоко внутри проскальзывает парадоксальная… не идея, а такое — фантазия: что если у Матвея свои… не знаю, как назвать — свои дисперсии, свои счёты с реальностью — и в ней люди исчезают, не появляются больше. И это не безумие даже, так — бытовуха, потому что если цепляешься за людей — они часто исчезают: ты им не нужен, не интересен… всякое… Пока я модулировал в голове его реальность, мы спустились на тёмный второй этаж с коридором и лестницей посередине, где на стене горела одна, прикрытая розовым плафоном лампочка, заставляющая освещение походить больше на свет ночника.  — Антон, — зовёт Матвей сзади так тихо, что я едва улавливаю звук и оборачиваюсь. Не знаю откуда взялось это напряжение — прям закрученная по всем теориям Пифагора грозовая туча. Не хватает только ответа на вопрос «х+у=». Штир… Матвей осторожно-рубанным движением кладёт руку мне на ключицы и слитным движением проводит ей до затылка. Заставляет запрокинуть голову.  — Хочешь… — разрезает воздух. — Хочешь научу тебя целоваться? Я немного выпадаю в осадок, а шиза подкидывает тысячелистные сценарии дешевых и не очень ситкомов с этой фразой в конце очередного эпизода. Матвей ждёт секунд пять, а потом целует без разрешения. Но быстро отрывается, лёгким касанием прикоснувшись к скуле, спускаясь к шее. Это было как-то неловко и собственнически. И ещё, не знаю как, но меня неожиданно проняло — не столько что он делал, сколько — с каким чувством. Я не ахти какой психолог, Нобелевской премии не получал, Юнга не шарю, но не нужно быть великим потомком Фрейдовской концепции чего-то там, чтобы понять — что лёд в глазах этой снежной статуи дрогнул и сквозь трещины теперь видно, как что-то там его изнутри по-живому бурит… У меня не получилось насрать и начать считать целлофановые кулёчки, как обычно — не в этот раз… Да и вообще, было в этом жесте что-то честное. Искреннее. То, что он не хотел показывать, но неожиданно показал, и теперь жалеет, потому что больно, но прекратить не может. И пока он вылизывал кожу на моей шее, я пропустил ёжик его волос на затылке. Неожиданно почувствовал привкус крови — не заметил, как прокусил губу. Но помацать пресс всё-таки не отказался, тотчас ощутив холодные пальцы пробирающиеся мне под футболку. Зябко повёл плечом. Мозг потихоньку отплывал, но всё ещё подкидывал полурациональные вопросы — типа какого фига, раз Матвеевы отношения развиваются в Валикову сторону, а никак не в мою. Да, это наверняка всё Сонькино растление, ибо зачем я тогда касаюсь резинки чужих свободных штанов неловко, сам остерегаюсь этого полунарочного движения, опуская руку ниже, к карману без замка, чтобы бессознательно нащупать что-то холодное, металлическое. А потом медленно, как во сне, отстраняющимся движением вытащил из широкого кармана штанов военной расцветки тяжелую сталь пистолета. Мда, это уже не тот миленький нож-бабочка, с которым он кидался на амбразуру, со стоящим членом защищая родину-Мать. Подозреваю, морда лица у меня в стадии трогательного охренения. Э… ахахах, что? Я охренею ещё больше, если он скажет, что обзавёлся стволом только потому, что ему страшно спать одному. Всей позой изображаю иероглиф «ожидание». Он нервно облизывает губы. Или почти нервно — сложно считывать эмоции, если они заиндевели на чужом лице, а от попыток только кожа морозно трескается.  — Я не чувствовал себя в безопасности, — нехотя ответил, оправдываясь. Великолепно, а теперь мы дружно организуем кружок последователей паранойи. Хороводы, аки часть обряда инициации, будем водить вокруг глаза Саурона, прикреплённого к ели на кудыкиной горе.  — Серьёзно? — осторожно, скептически интересуюсь. От ответа начинающего пистолетоносца спас вуайерист Сонька, вальяжно и сыто подавший голос с лестницы:  — Да вы зажигаете, голубки. Теперь, Солнышко, я ещё больше жажду обещанного стриптиза. Прям в нетерпении, — кошачьи шагом приблизился, хозяйским жестом облокачиваясь на моё плечо, и вперивая в Матвея немигающий взгляд: — Это я тебя так вдохновляю, или хочешь отомстить? — последнее спрашивает вкрадчиво, а глаза — прехитрющие. Радужка в розовом освещении кажется малиново-синей, почти фиолетовой. — Или сравниться? Штирлиц открывает рот, но, набрав воздуха, тут ж смыкает губы, словно боится сказать что-то не то. И смотрит так… нечитаемо, но без тени прежнего льда. Мне в который раз не понятны их тёрки, особенно с тем, что они — инь и янь, и при этом — две стороны одной монеты. Хочется смысться от греха подальше, но пистолет жжёт ладонь — стрёмно даже двинуть рукой — вдруг он не на предохранителе и щас пальнёт в кого-нибудь? Он же может стоять не на предохранителе да? Мне срочно нужна пистолетная энциклопедия! Или википедия на голяк. Сейчас бы Лис, с её потрясающим умением разрушать какую-угодно интимную атмосферу… И, о счастье, она влетает в коридор через стену, будто я тут побыстрячку начирикал пентаграмму по её вызову. Впрочем, летит она целеустремлённо, по своим делам, но видит нас и останавливается. Совершенно не замечает препятствий для просвещения нерадивых нас и на перечислении заслуг некоторых лиц на сегодняшнем мероприятии, Сонька сбивается, выпадая из образа роковой, всемогущей бляди. Под шумок, пока они слишком заняты друг другом, выскальзываю из-под мазохистова локтя, вякая, мол, щас уссусь, ныряю прям сквозь возмутившуюся Лис и едва не съезжаю по перилам, хоть туалет и в другой стороне. Уже краем глаза улавливаю Соньку, упирающего ладонь Штирлицу в грудь:  — Не спеши, нам надо кое-что прояснить, дорогуша, — медовой патокой. Лис неодобрительно поджимает на моё поведение губы — мол, нахал, проходить сквозь честного, приличного призрака, но Сонька оказался ей нужнее сейчас, и она, слава святосияющему Макаронному божеству, оставляет меня в покое. Переступая через пару тел, покидаю королевство алкоголя и, возможно, разврата. Путь домой проходит в секунду. Мимо шествуют остатки парада местного Нурарихёна с призраками всех видов и форм, особенно считая мелких, размером с ладонь, похожих на женские прокладки из общего туалета. Один смотрит на меня в упор большим фиолетовым глазом, похожим на пасть венериной мухоловки, пока я любезно уступаю им дорогу. А дома в автоматически-медитативном состоянии вышвыриваю из шкафа все вещи, упаковываюсь внутрь, говоря себе — спи. И засыпаю. *Спрайт – двухмерное изображение, применяющееся в компьютерной графике.