Пособие для начинающих психов

Оставить Штирлица равнялось согласию на хранение пороховой бочки в гараже заполненном бензином. Но глядя на него, отводящего почему-то виноватый взгляд, до последнего тщащегося изобразить холод, равнодушие и независимость… глядя на трещины в его исколотой броне… нет, я бы не смог отказать. Киваю, и Сонька расцветает в довольной ухмылке, хлопая меня с размаху по плечу свободной рукой, но обращается к Матвею: — Вот видишь, говорил же, никаких проблем не будет. Ловлю короткий взгляд новоявленного поселенца, но он тут же отводит его и, глядя себе под ноги, поднимается. — Эй, погоди, ты же в ванну собирался? Я с тобой, — тут же вскидывается белобрысый извращенец. Мне становится дурновато — то ли от перепада давления, чего почти никогда не случалось, то ли из-за другой дряни. Но, слыша их отдаляющиеся голоса, прикрываю веки и откидываюсь на стул. Остаюсь так довольно долго, перематывая в голове кадры встречи и разговоры — туда-сюда, точно являюсь их сценаристом. Не думаю над разговором — только двигаю лентой, но даже с этим кажется, что происходящее — вспышка, эпизод в киноплёнке. Противное ощущение. Не открываю глаза, даже когда сверху раздаётся задумчивый голос Лис: — Ты бы хоть спросил, что у него за проблемы. Вместо киноплёнки выставляю на подиум предложение призрака и верчу его, рассматривая с разных сторон с шизофренией на бэкграунде в позе мыслителя. Озадачивание людей вопросами не является моей суперсилой. Особенно типов вроде Штирлица — помню, пытался его развести на коммуникацию — на крыше на том обрыганном диване. Было очень информативно. — Оправдания, — хмыкнула сверху Лис. От неожиданности и лёгкого возмущения, я аж глаза открыл. — Что за нелицензированное чтение мыслей? Девчонка закатила глаза и свесила ноги с кухонного шкафа. — Я честный призрак, мысли не читаю. У тебя тут всё на лице написано, к гадалке не ходи. На секунду подвис, пытаясь представить внешность гадалки для призраков, и что взимают они с нелюдей в качестве платы. Голосовые связки в обмен на предсказание? Какая валюта у них там в принципе котируется? Ладно, возможно завис я вовсе не на секунду. Не горя желанием спрашивать, зевнул и, подняв собственную тушу, поплёлся обратно в свою комнату. Матвея надо где-нибудь поселить… в зале, наверное, и отче надо уведомить, чтобы его удар не хватил… Подбираю с пола злополучное одеяло и плюхаюсь с ним в обнимку обратно на диван. На улице по прежнему хлюпал дождь, отнимая всякое желание шевелить конечностями. Есть, кажется, выражение — сковать члены. Так вот, чем бы оно ни было — то самое у меня и сковало, вплоть до волосков на ногах, коих пусть немного, но имелось в наличии. Бросая в бой последние силы, вскинул вверх руку и тяпнул на живот ноут. Да не победит скованность членов интернет-зависимость! Пока запускал браузер, в комнату просунул голову Сонька, сослался на дела и исчез. Минутою позже, пока примеривался, куда хочу больше — к Тапку или Траблу в компанию, на горизонте появился Штирлицов пресс, выглядевший, словно о него всю ночь били кирпичи. Впрочем, сам Матвей разделял состояние пресса и зашел ко мне в одном детском розовом полотенце и в видавших виды трусах. Без слов разгадав его просьбу, мотнул рукой сторону шкафа: — Там можешь одежду взять. Шкаф сочувственно распахнулся под рукой с разбитыми костяшками и предложил на выбор разномастные шмотки. Из стены, — высунула сначала пол головы, потом всю — Лис и прицокнула языком, глядя на ссадины и ушибы парня. Зелёный спопугайничал, сидя на клавиатуре. Надев мои домашние штаны и футболку, весьма отдалённо напоминающие его размер, Матвей застыл, будто у него закончился скрипт. Но завис только внешне — там внутри явно происходила работа мысли. Отвернулся, однако через несколько мгновений сам поймал мой взгляд. Через каменную стену в нём трещинами просвечивало нечто похожее на отчаяние — точно не скажу, ибо так и не научился правильно читать человеческие эмоции. Он сделал два шага вперёд, с видом человека из параллельной вселенной, и даже не опустился — рухнул на колени на пол, оперившись локтями в диван. Отпустил мой взгляд, прикрыв веки, и начал раскачиваться корпусом — вперед-назад, вперёд-назад. Самоукачивание — читал про такое… даже больше — я и сам так делал. Но, — не сразу поражает мысль — он позволил мне увидеть… будто хочет, чтобы… Тогда, не в силах сопротивляться эмоциям, даже если я не прав, поднялся, откладывая в сторону ноутбук. Спустившись, накрыл его предплечье своей рукой. Не спросил ничего: нельзя спрашивать, если не хочешь быть захваченным вихрем чужой беды, — не буду спрашивать, не буду, понятно! — но не отстраняюсь, когда он протягивается ко мне всем телом, не целуя, только наваливаясь, как животное, живое существо в поиске тепла. Уткнулся лицом в мою шею, бормоча полуразборчивое: — Научи меня… не оставаться… ты же умеешь… лучше нет… забери с собой…. Не до конца уверенный в том, что произнесённое не очередная реплика позаимствованная из Санта-Барбары, ничего не ответил, оставляя руки на его спине. Может быть, ей он имел ввиду «обними меня», может другое. Он в ответ сжал крепче и отпустил не сразу, как и я не сразу понял, что он отрубился. Понемногу всё начало затекать от неудобной позы и, аккуратно выползая из-под чужого тела, заметил Зелёного, пристально наблюдающего за нашими ползаниями. Заметив моё внимание, он радостно оскалился, но — я впервые подумал — не как немертвые обычно, а аки заводная механическая игрушка, оживающая лишь под силой моего взгляда. Так было и раньше? Из стены в который раз высунулась голова Лис, а следом она сама, приземляясь на своём привычном месте на шкафу. — А ты даже не спросил, — покачала головой. — Может ему помощь нужна. От кого? От меня? Будто я действительно в силах кому-то помочь. Даже себе. Матвей сидит на полу, облокачиваясь боком и локтем на диван. Не хочется ни оставлять его в такой позе, ни уходить в другую комнату, поэтому, кряхтя, кое как затаскиваю его на ложе и сам укладываюсь вдоль, закидывая на него ноги. Лис, глядя на манипуляции, обманчиво-лениво тянет: — Хочешь расскажу? Что случилось. Громко вздыхая, отвожу взгляд от впавшего в спячку ноута. — Нет. Девчонка досадливо причмокивает: — Ну и ладно. Будешь потом жалеть, — глядит задумчиво. — Хотя, кто знает. Не желая продолжать диалог, ныряю в первую попавшуюся комнату в чате и после взаимных приветствий молча внимаю обсуждению малоизвестными пользователями особенности содержания птиц в неволе — отчасти не понимая, какого фикуса не ухожу, отчасти слишком заинтересованный дискуссией об импринтинге и прочее: «это ненормально, что попугайчики начинают дрочить на руки хозяев, а те умиляются, потому что не знают», «несчастные птицы учатся говорить по-человечьи только когда с ума сходят от одиночества», «да-да, а эти модные видюшки под типающихся какаду под музыку — это вообще-то тики и признаки неврастении, проявляющейся из-за постоянного стресса». Попутно на автомате сохраняю себе абсолютно бесполезные ссылки на форумы и сообщества птицеводов, птицеловов, зоологов и прочих орнитологически образованных содружеств. Зелёный некоторое время тусит со мной, однако отчаливает по клику в очередной раз высунувшей голову в комнату Лис, видимо прочитав нечто ведомое им двоим в залихватском коде движения её не выщипанных бровей. Ещё одно ответвление призрачной масонской ложи. Засыпаю на ходу, даже не дочитав абзац. Во сне играю с шизой в большой теннис на огромном идеально зелёном корте в мягких пижамах и с Зелёным вместо мяча, восторженно сигающим с правой стороны поля на левую. Шиза знала правила лучше, поэтому и выиграла после трёхочкового пенальти. А утро начинается… утром. И осознанием — субботу кто-то тоже коварно сожрал. Хотя, конечно, она лишь беспробудно проспана. Штирлиц уже не спит, передислоцировавшись параллельно, спиной к стене. Смотрит на меня молча, потом спрашивает: — Тоша? Из-за того, что мало кто так ко мне обращается, да и от него непривычно, недолго туплю. Он хмурится и через эту непогоду придвигается ближе. Непонятный, тёплый и совершенно не сонный в отличие от меня. Не выгляди он искромсанной жертвой огромного шредера, можно подумать, он явился сюда с Сонькиной помощью довершить начатое. Но вместо прикосновения губ, он прислоняет свой лоб к моему, и от расхождения ожиданий непонятным образом чешутся губы. — Тоша, — повторяет он утвердительно и едва-едва улыбается. Не понимаю его. Не понимаю, почему меня пробирает из-за мелочи. Фигни. В его выражении нет ничего особенного, ничего, что сейчас заполняет пространство вокруг нас этим искрящимся, по-дурацки пугающим электричеством, отголоски которого покалывают кожу. Двигают конечности в сторону прикосновения. Не понимая, сопротивляюсь. Торможу, аки осёл под вожжами но повозка по инерции уже катится вперёд с горки, лишая возможности погасить совершенно не моё намерение. Не могу объяснить себе по-другому, почему целую его первым. Надеюсь Соньке там стало нехорошо — даже если он посодействовал из благородных побуждений из серии «найди щенку дом» (хотя, скорее отсос за помощь). Губы у Матвея сухие и узкие. Потрескавшиеся. Сам он вздрагивает, говорит, улыбаясь в мои губы: «Тоша» и целует в обратку. Вдогонку запускает руку под одеяло, где нащупывает мою грудь под футболкой и ниже кисть с перевязанной ладонью. Сжимая в своей, лезет глубже в рот, и пока я неловко пытаюсь сориентироваться, что делать с его языком, подносит наши руки к штанам — привычно легкий на подъём, если можно так выразиться. Что-то во мне начинает бить молоточком по звенящей поверхности в ритм «ну хорошо же общались» — но в нём нет отвращения. Есть неловкость, непонимание, ирония, сарказм даже — дикая смесь, но что поражает больше — есть нежность, не обычная, не такая, о которой читал, но не нахожу правильных слов… точно хочешь фыркнуть «дурак», но не обидно, без пощёчины. К тому же, он опять сделал это — пробился сквозь защитный слой, открыл сундук с моими собственными привидениями, ступив на землю, на коей никогда не должен был остаться отпечаток подошвы. Так я думал. Когда он успел подкрасться, чтобы я не заметил? Не заметил в упор, а он словно и не старался — так, зашел в гости в заброшенный дом без ключей, не нужных ввиду отсутствия замка. Фикусовы эмоции. Не нужно было поддаваться. Не нужно было реагировать на него в самом начале. На секунду меня омывает горечь — прямо в середине поцелуя, — всплывает белыми поролоновыми шариками на топящих меня черных волнах ощущений с поникшей шизофренией, дрейфующей на огромном бумажном кораблике. Из-за переизбытка впечатлений, их тайфуна — я не просил этого! — начинается крупная дрожь. Матвей замечает. Отпускает кисть и нависает сверху, уперев руки по обе стороны. Глядит глубоко, точно срезает слой за слоем кожу и закусывает губы, хмурясь. С трудом формирует: — П… поговорим? От того, что предложение исходит от него, от того, где и как всё происходит, ситуация начинает казаться нереальной — словно его лицо, потолок, вид в рамке моего зрения трескается и ослепляющее просвечивает по краям разломов. …Я же придумал тебя, правда? Ты не можешь быть настоящим. Даже я — нет, а уж ты… Он не ждёт ответа — склоняется в поцелуй, но не в губы — в подбородок, скулу, в пульс на шее, и бормочет туда же, быстро и немного заученно, точно ранее долго репетировал перед зеркалом: — Это нормально, если ты не хочешь. Не уходи… только не уходи. Думаю — он сегодня сам не свой. Думаю, что могло случиться, что надломало его — не здесь со мной, а где-то там, потому что тогда, вчера, он пришел вот таким непривычным. А потом думаю — он ведь не персонаж в драме, не набор букв, не характер прописанный от и до, чтобы следовать привычной линии поведения — привычной мне. Поэтому — это не я его придумал. Что я вообще о нём знаю? Набор фактов, содержание внешнего, обычно показываемого им посторонним, и совсем чуть-чуть, миллиметр подводной стороны айсберга. Пару светящихся окон зашторенной многоэтажки. Но ловлю себя на мысли — я хочу знать. Возможно потому, что он показывает мне слишком много и одновременно недостаточно. Секундный взгляд в замочную скважину, за которой кот в мешке и может быть сектор приз. Когда он поднимается на руках снова, на губе виднеется кровь — наверняка прикусил не до конца зажившую ранку. Смотрит на меня ещё секунду, а потом почему-то сползает и скрывается за дверью. Внутри на смену тайфуну приходит онемение, заставляющее переживать происходящее заново, медленно, столетним питоном, расползшимся по хрупкому плоту, во время резкой смены декораций — от шторма к штилю. Я не мог его придумать. Он не за чем мне. Но он есть. Вокруг неимоверно тихо и по отсутствию звуков понимаю — дождь закончился. *** Чуть позже, придя в себя, иду на кухню варить кофе, предварительно убедившись, что шкаф, наблюдавший за творящимся безобразием, не будет рвать со мной отношения и вообще отнёсся к происходящему довольно благосклонно. Возможно он также поклонник накачанных прессов. Матвей отсиживался в душе довольно долго и вышел обратно с мокрой головой, в моей маловатой ему одежде. Следовало бы расспросить, на сколько он собирается остаться, где сейчас ствол, и не придут ли за ним другие люди, однако я малодушно отложил разговор на потом. Поставил перед ним на стол вторую чашку кофе и настрочил родителю мэсседж в стиле «у меня тут друган поживёт». Отче «другану» возрадовался, поддержал начинание и пообещал приехать на следующей неделе, дабы разделить с нами мужские радости, смысл коих до меня не дошел в силу туманности выражений. Матвей долго втыкал на чашку, точно в кофе хранились ответы о смысле бытия, и видя, что картинка не меняется, я отчалил в спальню за ноутом, зарядкой и очками. Втыкая в кухонную розетку вилку, критически осмотрел нового постояльца, на небритой физиономии которого несмело проступало волшебное слово «покормите». Пока он продолжал тупить над кофе, попивая свой, я набарахтал на сковороде омлет и закинул её ему в тарелку. Неандерталец вытаращился на еду, на меня, обратно и молча принялся есть. Я быстро отвёл взгляд, едва увидев, как он часто моргает, будто готовый пустить слезу. Запустил браузер и откинулся на спинку стула. Утро без школы богично. Завтра вообще последний звонок. И лето скоро. А потом… А потом не знаю, и думать не хочу. Но к приезду Лехи вроде готов — круги под глазами почти исчезли, банда образовалась, пусть там от неё одно слово… что ещё… Протираю глаза под очками и широко зеваю. Фикус с подоконника ловит мой взгляд, прозрачно намекая на необходимость полива. Ненасытное создание. Вообще, сегодня тянется так праздно и благополучно, что если бы мне пришлось писать автобиографию — на этом бы и закончил, только добавил бы эпилог, где мы со шкафом счастливо дрейфуем в закат. Снова зеваю, заражая Матвея. Думаю, чем ему заняться, и предлагаю: — Наверху есть комната с книгами. Он полуосмысленно кивает, жуя яйцо. Ну ок. Захожу в чат, шуруя прямиком в комнату с Нокси. Jokk зашел в чат. ОДН: Так она зашла в диспетчерскую на второй этаж. Явно бешеная. Pljushka: Привет Jokk, а нас тут тест. Килька: Хай Джок. Pljushka: Щас тебе скопирую. Noxi: Привет, ты хоть бы смс читал. Растения: Так и что с ней стало? Она кого-то покусала? Быстро перематываю диалог назад, где рассказывается о лисе у кого-то на работе. Заодно проверяю телефон — ничего от Лёхи не приходило, о чём ему и сообщаю. Jokk: Нокси, у меня ничего от тебя нет сегодня, так что ничего не знаю. Pljushka: Так, тест: кто ты по характеру: сангвиник, флегматик, меланхолик или холерик. Вопрос 1: Нравится ли тебе нахождение в весёлой и шумной компании? Да-нет? Со всей серьёзностью обдумываю её вопрос. Noxi: Блин, да, сори дружище, у меня походу бесплатные СМС закончились. И деньги на счету. ОДН: Диспетчер сразу развела панику, отгородилась от лисы как могла и вызвонила МЧС. Те пришли, лису убили, но кипишь она, конечно устроила. Noxi [приват]: Короче, я договорился — приеду во вторник. Только я приеду не прям к тебе, а в соседнее село. От него просто так не добраться, так что давай что ли в области встретимся. Чувствая учащающееся сердцебиение, невольно нажимаю в том месте на грудь. Замечаю палющего меня Штирлица, тут же отводящего взгляд. Jokk: А твои родные? И только отправив понимаю — а приват-то забыл. Плюха тут же возникает: Pljushka: Опять втихаря общаетесь! У меня, между прочим тест! ОДН: На 42 вопроса. Тут же ужасаюсь, но не по-настоящему: Jokk: Плюх, это мы тут до завтра сидеть будем. Jokk: У тебя что, социальный эксперимент какой-то? Растения: Жесть с лисой. Она потом бешеная оказалась? Noxi [приват]: Они без меня обойдутся. Я ж не к ним в самом деле еду. Pljushka: Я должна знать, с кем общаюсь! ОДН: Не знаю. Её, наверное, на анализ должны были сдать, но пока мужики оставили труп на дворе, завхоз спалил его к чертям. Ругались они потом страсть. И завхоз им в аргументы, типа, спалил чтоб не ожила, выдал. Noxi: Женщина, по тем 3000+ тестам, которыми ты нас мучила уже можно было понять. Сердце перестало биться аки аритмия, но спустя некоторое время я понял, что оно выдавало бодрую чечетку не от ужаса, а даже радостно. У меня такое случалось в младших классах, когда хорошо подготовился и сидишь уссыкаешься за партой, чтобы тебя наконец спросили. Не чувствовал такого… наверное с самой аварии. И пусть привычная настороженность показывает средние пальцы, она не топит, а существует немного параллельно. Краем глаза замечаю — Штирлиц встаёт и идёт мыть посуду. И пока мы хором убеждаем Плюху, что тесты выели нам мозг (особенно тот, про «какой ты супер-ренджер») и мы и без них её верные рабы, Матвей успевает отмыть всё, что видит на кухне, включая пол, плиту, окна и даже горшок для фикуса. Закончив с видимой немытостью, наша хозяюшка оглянулась в поиске новых предметов лобызания тряпкой. Умывальников начальник и мочалок командир. Он явно собирался отплатить за проживание натурой, пусть и весьма побитой. И с одной стороны — птичку жалко, а с другой — рабочая сила плюс трудотерапия. Короче, польза (корысть) победила, поэтому я милостиво послал его в коридор. Мы с Лёхой договорились, где и когда встретимся, параллельно же я обдумывал, куда засуну Штирлица, если друг надумает заявиться в гости, да и вообще — ключи ему оставить, или закрыть в доме если он, так сказать, невыездной. Хочешь не хочешь, а нужно задать ему пару вопросов, но я малодушно решил подождать Соньку и озадачить его. Всё равно нагрянет аки понос. Так вяло проходит обед — мимо проскальзывает хоровод в виде Алисы, Зелёного и ещё парочки призраков, спешащих по некоему общему делу и не постеснявшихся пройти сквозь мой дом навпростець. Матвей, когда я в последний раз совершал санузловое паломничество, мыл лестницу, но теперь затих где-то наверху. Работник года. Плюха, отчаявшись добиться от меня бинарного да-нет на свои двусмысленные вопросы, нашла себе Мику в жертву и оставила нашу компашку в покое, хотя Лёха успел умотать на паркур, а у ОДН закончились трешовые истории из «в мире животных», поэтому без нашей тестовой госпожи стало скучновато. Наверное, следовало приготовить хавчик, однако из соображений вяло суммирующихся в лаконичное «влом», включил вместо готовки Хитмана. Ленивое воскресенье. Не считая домашних, можно не выходить на улицу и притвориться, что призраков не существует. Прикончив двух нелицеприятных типов, с шизофренией, залихватски сдувающей дымок с выдуманных пистолетов, я поставил игру на паузу и решил поинтересоваться, где обретается ствол настоящий. На первом этаже Штирлица не наблюдалось, да и на втором тоже — зато люк висел открытым, выдавая местоположение заныкавшегося гостя. Следует отметить, на чердак я не взбирался фикусову кучу времени. Не то, чтобы религия Апчхибудьздравия или пастерианство воспрещало существование чердаков, но в принципе, не очень хотелось ворошить старые завалы, не вспоминаемые обычно всуе. Но мысль о неизвестном положении ствола в доме беспокоила больше, и я осторожно взобрался по лестнице.