Пособие для начинающих психов

Сонька так и не появился на последнем звонке. Алиса, заметив мои ёрзания, предложила поискать потеряшку, но в итоге вернулась ни с чем. Зелёный сидел на моём плече и выглядел так, словно на нём огромный красный бант, и это он тут выпускается в большой взрослый мир. У входа с непроницаемой мордой лица стоял Фёдор в нарядно-парадном, да ещё и в галстуке, ибо ему предстояло нести первоклашку, звонящую в коровий колокольчик, типа в последний раз. Вид геймера казался настолько отсутствующим, точно парень играл в голове, как минимум, в виртуальные шахматы или тетрис. Позади него сидели на ступеньках мальчик лет восьми в пиратском костюме и высокая бледнолицая женщина в узком сером платье с белым кружевным воротником. Они мирно беседовали в почти одинаковых позах — закинув ногу на ногу и подперев кулаком щёку. Сразу становилось понятно — они не живые. Может по отсутствию суеты или неподходящему маскарадному костюму. Не видел их тут раньше, а может — не обращал внимания. Сквозь пробежала мелкая девчонка с хвостиками, и оба задумчиво посмотрели ей вслед. Торжество, вкупе с велеречивыми речами, началось, и пока оно продолжалось, ко мне бочком подлезла Душенька, вся в белом, аки невеста. Окинув её взглядом, перевёл его на призраков и тоже почувствовал себя не отсюда. Вопрос «зачем я здесь» звучал донельзя актуально. Мероприятие не являлось некой важной вехой моей жизни — чем школа, в принципе, никогда не могла похвастаться. Произведение конформизма мне лично не сделало ничего критически полезного — окромя своевременной реакции на неадекватов. Да, понимаю, школа предоставляет базовые знания, особенно до девятого касса, но в то же время — это закрытое общество, и дай только слабину — затравят на остальное десятилетие. Как того мальчика… не помню его имени… Миша, кажется… После девятого он с благодарностью свалил в далёкие дали, чтобы, подозреваю, никогда не вернуться. В подобном размышлении на тему «ай донт нид но эдьюкейшн» провожу остаток церемонии, и чем дальше, тем мрачнеет настроение, точно тонируют прозрачное стекло на заднем сидении. При любых стараниях относиться равнодушно, каждый год вспоминается очередная фигня. Сбегаю домой едва представляется возможность, отмахиваясь от расспросов Душеньки о житие-бытие её суженого. По дороге вижу вдалеке Четвертую, сидящую недалеко от места, где рассыпался Второй. Ускоряю шаг, не дай фикус заметит, но она слишком поглощена исследованием пыли. Дома меня ждал Матвей, едва ли не в розовом переднике, склонившись низко над плитой с активно испаряющейся жидкостью в красной кастрюле. Зелёный спрыгнул с моего плеча на тумбочку, скидывая воображаемый бант и расправляя такой же несуществующий плащ. Матвей обернулся, но ничего не сказал и дернулся обратно к стряпне. Хозяюшка. Даром, что ствол торчит из заднего кармана джинсов. Лис, летевшая сзади полдороги, застряла у играющих в покер младенцев и напросилась на партию, поэтому вряд ли она присоединится к моему рауту в область. «Ты через сколько приедешь?» — начирикал Лёхё СМС, скидывая шмотки. Ответ пришел почти сразу: «Я уже там. Завис на автостанции. Ты когда будешь?» «Э? А чё раньше не сказал?» «У тебя ж выпускной». Мда. И тогда предо мной предстала дилемма — ехать придётся в маршрутке, но надеть свою любимую чёрную мантию с капюшоном нельзя. Вряд ли она покажет меня аки крутого и общительного парня. Но ехать без неё в окружении толпы… Озадаченный, сел я на кортаны прямо в трусах. Быть или не быть? Позвонить в такси… Нет, странно, и нам ещё обратно… а в области тоже куча людей. Но я там был, в куче — даже без мантии, и вроде было норм… Насколько долго будет норм? Офигенно бы сейчас превратиться в большое красное яблоко с блестящим бочком… — А может не ехать? — тихонько шепнул голос социофобии, но попятился от шизофрении с топором. Сверху послышалось: — Есть еда. Обернувшись, увидел Штирлица, засунувшего в комнату голову. Заметив мою тощую спину с выступающими позвонками, парень отвёл глаза. Ах да, нужно сказать ему: — Ко мне друг приезжает. Он зайдет. Матвей безэмоционально кивнул и скрылся, оставив после себя смутную эмоцию лёгкой вины, непонятно за что. Впрочем, мучения по поводу облачения шли отдельной строкой, и после придирчивого копания в шкафу, тот милостиво подкинул чёрную худи с глубоким капюшоном — вполне достойную замену мантии. Проходя мимо кухни, где Матвей вдумчиво наливал в глубокую тарелку суп, подумал — а что, если на самом деле мы живём в двух параллельных отзеркаленных домах, иногда сталкивающихся? До меня не сразу дошло — он ведь готовил на двоих, думал, поедим вместе, а я тут сматываюсь. Если бы между реальностью коридора и кухни стояло стекло, я бы мог подышать на него, написать «сори», но стекла не предвиделось, поэтому, почесав бровь, отчего-то слегка смущенно позвал: — Мить, мы скоро вернёмся. Не ставь суп в холодильник. Он взглянул на меня, моргнул и кивнул. Встретились двое речевых калек, называется. Лучше бы Сонька заглянул, поразвлекал бы его… правда звучит двусмысленно… не, лучше не надо. …так и не спросил его, велики ли шансы на визит местной мафии — но про это думаю уже на половине пути, в маршрутке. Начало пути проходит настолько обыденно, будто мы встречаемся каждый день. Одновременно настигло осознание — я здесь, и на самом деле происходит нечто особенное. Образ уссыкающегося ученика, подготовившего домашнее задание, изжил себя, оставляя одно мягкое тепло — солнце, светящее прямо в лицо. Постарался сосредоточиться на тепле и перестать параноить по поводу взглядов пассажиров в маршрутке, поэтому радостно выскочил на остановке. Поискал Лёху глазами. Рядом стояла половина сантехника с вывалюющимися внутренностями и сумкой с рабочими принадлежностями, две бабульки — пока живые, милицейский с руками в карманах и парочка накрашенных девиц в ожидании транспорта, хотя с такими никогда не знаешь, насколько они немертвые. За грязным стеклом сзади показался зал ожидания, и в нём на лавочке беззаботно мотал закинутой на ногу ногой в наушниках Лёха. Он кивал головой в такт музыке, и меня переполнило до краёв нечто, похожее на то самое стекло — что он увидит во мне? Что я хочу, чтобы он видел? Что хочу, чтобы он знал. Наш отложенный по телефону прошлый разговор не получится избегать вживую… Будучи помладше и, соответственно, поглупее, я говорил людям об увиденном — и их изменяющиеся лица остались кинопленкой в памяти, последовательностью отвратительных кадров. Чуть позже, после психологов и прочей дряни, после системы, отвергающей неподходящие кусочки пазла, я постепенно научился скрывать неугодное. Правда навык мимикрирования под обычного подростка так и не дался до конца, поэтому я сразу же влетел в список фриков. К счастью, фриков, способных защитить свою шкуру, иначе светило бы мне зачисление в касту рангом пониже. …что мне изобразить сейчас? Перед ним. Сейчас, когда я вообще не хочу ничего изображать. Когда хочу, чтобы за всеми этикетками, ярлыками и штампами он увидел меня — увидел больше, несмотря на усилия, приложенные для соответствия буковкам, жалкому вранью, образу. Он кажется дурным, ненужным, неправильным — так ли я хотел видеть нашу дружбу? … но в то же время, что он скажет, если увидит меня — не того, с кем он общался по чату, а… меня? Что я сделаю — не если, а когда — его лицо изменится — в кадрах, как лица тех, кому по неопытности я раньше показывал своё? На смену теплу приходит мрачная, вязкая тишина, сшивающая в немоту губы, приклеивающая кроссовки к асфальту. Я хочу говорить с ним, но что, если в разговоре проскользнёт лишнее? Тут не получится перечитать и удалить абзац. Что я сделаю, когда он отвернётся? И стою, просто смотрю на него, не в силах сдвинуться с места — ни подойти, ни уйти. Что нужно сделать, чтобы стать тем, за кого он меня принимает? И самое смешное — мы совсем рядом, и он не видит меня за этим грязным стеклом. И вряд ли он увидит «меня», даже если подойти ближе — на расстояние вытянутой руки, на расстояние тепла от прикосновения. Дышать, говорю себе. Дышать, приказываю. Иначе недолго до панической атаки. Вызываю в голове любой отвлекающий образ, и на зов счастливо появляется девочка в танке. Открывает крышку железного гроба, говорит-вторит: «Дыши», и спасибо богу рандома, дыхание появляется. Отступаю от себя настоящего на шаг, фыркаю иронично — король самонакручивания. Ну правда, раскукарекался, словно это нечто невъебенно особенное. Девочка в танке неодобрительно поднимает красную карточку в ответ на обсценную лексику. Да, знаю, крикливо. Отступил от себя ещё на шаг. Подальше. На всякий случай. И зашёл в зал ожидания. Он поднял голову, едва открылась дверь, и солнечно улыбнулся. Узнал. Засуетился — скинул тонкие вакуумные наушники, засунул телефон в карман, поднимаясь, скинул лямку рюкзака на лавку и едва ли не подскочил ко мне, сгребая в медвежьем объятии. Он оказался гораздо выше — правда, не выше Матвея, немного нескладный, но мускулистый. Сжал и чуть отстранился: — Если ты не Тоха, мне очень стыдно, но надеюсь ты Тоха. Фыркаю, ломая внутреннюю немоту, хотя от смущения язык ворочается аки гантеля. — Лёха. — Бля, не ошибся, слава Богу. — Макаронному? — вырывается с улыбкой. — Ага, и Апчхибудьздравию. — Ты что ли религию сменил? — Так а как же, вообще не прикольно, если бы мы иноверцами были. С течением его слов, тёплой, весёлой речи становится легче — словно говорить с ним правильнее. Правильнее молчания. Хлопает по плечу, с любопытством окидывая взглядом, и я гляжу на него в ответ: футболка и джинсовка светлые, под цвет широких штанов. Он сам — светлый, с головы до пяток, с русой шевелюрой и карими глазами. С этой мальчишеской улыбкой, точно он сейчас запрыгает. Улыбаюсь в ответ — чуть заученно, иначе опять выползет наружу физиономия работника морга. Лёха хмыкает и снова сгребает в объятия, да так, что выбивает дух. И такое объятие похоже на грань, когда вот-вот выступят слёзы, но так глупо, очень глупо. Сдерживаюсь, закусывая губу, зажмуриваясь, убеждая — нет тут ничего особенного. Я же почти уговорил себя там, в маршрутке. Обычный день, обычная встреча. Глупо, глупо, глупо. Отстраняюсь первым, и, не зная, куда деться, киваю в сторону выхода: — Пошли. У меня нет плана, но улыбка криво дрожит. Что угодно, лишь бы не показывать лицо. Это немного похоже на кошмар — не ситуация, не встреча, а мешанина внутри, клубок разноцветных ниток, панически запутывающихся в картонной коробке. Обычно шутки спасают. Сарказм, ирония, шизофрения, но их словно придавило куском гранита, и фиг его поднимешь непослушными пальцами. — Ага, — рассеянно отзывается, — ща рюкзак заберу… Думаю, как легко, играючи, он пробил защиту, абстрагирование, и сейчас точно в игре с башенками, когда первая волна монстров прошла, перед второй необходимо немедленно укрепить оборону. — Бля! — восклицает, заставляя повернуть голову: — Рюкзак пропал. И действительно, вообще не заметил — зажмурился в объятии, а Лёха, конечно же, стоял спиной. Лихорадочно оглядывается — воришка наверняка уже сдёрнул, прихватив добычу. Впрочем, поддержки ради, ускоряюсь, выбегая на улицу, хотя на самом деле даже не помню цвет его рюкзака. Лёха какое-то время ужалено носится вокруг, торкая прохожих, но, понимая тщетность попыток, с кислой миной возвращается. — А что в портфеле было-то? — спрашиваю. Махает рукой: — Ерунда, шмотки, зубная щётка… мелочи. В ментовке не поймут. Но бля, жалко, — он досадливо хлопнул себя по бедру. — А кошелёк? — Есть, — рефлекторно взялся за карман джинсов. — И телефон… вот засада, никогда ещё у меня вещи не тырили. — Тогда с почином. Хочешь, в утешение купим конфет и пройдёмся. Тут мост есть рядом, красиво. — Окей, жаль купаться рано, — соглашается. Пока идём, тучи собравшиеся над его головой немного рассеиваются, и мы договариваемся, мол, шмотки — фигня, самое важное при нём, и на том спасибо. Пару раз ему звонят, но он, не глядя, сбрасывает, а я усиленно не замечаю любого рода нежить вокруг. Пока — когда он цивилизованно заходит в толчёк в Маке, оставляя меня у входа — прямо передо мной не показывается Оранжевая. Заранее предчувствуя замечательного зверя писца в своей жизни, мрачнею и застываю в «море волнуется фигура игнора на месте замри». Возможно, если долго представлять себя бревном, остальные начнут думать аналогично. На самом деле я видел её выдающуюся шевелюру, типа стелс, семенящую за нами на некотором расстоянии с самого моста, но нарочно избегал встречаться взглядом. Вот и сейчас рассматривал местность, цветочки розовые на чьём-то балконе, лифчики, развевающиеся на ветру — только не её. Зачем, спрашивается, ты пришла, женщина среднего возраста, когда у меня почти получилось поверить в несуществование всей вашей иерархии, подземных царств и масонских организаций? Однако, Оранжевой не нужен взгляд, она подходит ближе, чем хотелось бы, чуть ли не вплотную, и спрашивает: — Ты знаешь, что стало с Вторым? Вздыхаю. Она ж не отстанет, так и останется гулять тенью отца Гамлета, пока не покинем её зону. А зная её удачу — накличет беду. Достаю лопату телефона, прикладывая к уху, типа звоню. Ага, вызов на тот свет. Модернистский сеанс оккультизма. Мог бы деньги зарабатывать. Слова, слова — затычка в протекающей лодке сознания. Секунду думаю, что сказать — не знаю, но какая тут выгода, поэтому говорю правду: — Он зашел ко мне в гости и рассыпался. Понятия не имею почему. Не от кулона же. Она напряженно задумчиво застывает и кажется очень живой — из всех встреченных мною призраков она всегда выглядела более… мнэ-э… застрявшей, что ли — точно не до конца умерла. И по классу нечисти подходила скорее к девчонке-экзорцистке, нежели к Цветам. Сложив на груди руки, покусывает нижнюю губу: — А он ничего… Не договаривает — из Мака выходит Лёха, и она отступает, словно он изгоняет её одним своим присутствием, что конечно же не так; проходя, он проскальзывает через её бок, делая Оранжевую голограммой. Галлюцинацией. Женщина кидает напоследок: — Нам надо поговорить. Красный записывал ту соцсеть, где ты сидишь. Я спрошу у него и напишу. Убираю телефон, отворачиваясь. Поговорить, так поговорить. Главное — потом. — Куда дальше? — пытает Лёха, заглядывая в смартфон, чекнуть время. Пожимаю плечами: — Ты хавать хочешь? — Обратно в Мак? — И давиться картофаном? — А ты поборник здорового питания? — Гедонист я, а картофан не эстетичный. — Пфф, ну ок, пошли в столовку, гречка с сосиской удовлетворят твоё чревоугодие? Или тут нужен чебурек из котиков? Фыркаю: — Морских? — Ага, с веслом, лодкой и улыбкой на все тридцать два, — снова на автомате проверяет телефон в кармане. — И откуда ты берёшь такие умные шутейки? — Нечего тут умничать. Ленка фильм недавно смотрела про морских котиков — не животных. Старючий, но она подсела на боевики с мускулистыми мужиками и смотрит всё подряд — подходить опасно, схватит и заговорит до смерти. Мы двинули в сторону столовки, и когда я, не удержавшись, оглянулся — Оранжевой и след простыл. — Ты, кстати, в черной пайте на гопника похож, — смеется Лёха. Ему явно некомфортно без рюкзака, но видно — он всеми силами старается не портить общее настроение и показать, мол, фигня. Надеюсь, там реально одни шмотки, а не важные вещи, но он не говорит, чтобы не огорчать. Пожимаю плечами, переводя тему: — Тебе ничего не надо купить вместо спёртого? Задумывается на ходу. — Давай потом. Ты сказал про хавчик, есть хочется — не могу. В итоге, мы зашли в «Пироги у Даниила», где продавалось всё, кроме пирогов, заказали себе еды с узваром и напихались гречкой до отвала. Лёха, возлагая жертву на алтарь чревоугодия, стукнулся лбом о деревянный стол. — Бля, хорошо деньги в куртке были. Это вся моя наличка. Честным трудом заработанная. Со смешком откидываясь на мягкую спинку дивана: — Переводил бабушек через дорогу за деньги? — Хуже. Овощи сажал на огороде, белил, мыл окна, рубил дрова, сидел с племяшей, подгузники ей менял. Чё я ещё делал… выживал как мог. Мы помолчали, отдавая дань его тяжелому труду, и я поражался, каким другим могу быть с ним рядом — почти тем, кем хотел бы, но… по-другому. И истерика у грязного окна кажется нелепой… детской… Нет, не кажется. Просто теперь я влился в струю — с ним хочется таким быть — таким же классным, но что останется, окажись я снова в одиночестве? А потом опять — отливаться со скрипом в другую форму — клёвую, крутую, классную. Перебинтовать ноги и влезать в пятисантиметровые туфельки-лотос. Сначала сложно, потом даже нравится. Потому, что пока — это лучшее из доступного. Я хочу… Правда же? Зачем-то же люди хотят меняться — и это для меня лучшая из причин, так может со временем стопа привыкнет к новой обувке, и они перестанут казаться колодками, или хуже — саванной. Глупости. Не знаю. Спохватываюсь, убирая наверняка странное выражение с лица, сменяю на скучающее — даже тренировал его перед зеркалом. — Обожрался, — констатирует Лёха, не поднимая лба со стола, рядом с едва ли не вылизанной тарелкой. После ещё одной паузы, добавляет: — Слушай, не хотел тебе сразу говорить. Поднимает голову и улыбается немного смущенно, после чего, прижав костяшки пальцев ко рту, прокашливается. Говорит, наконец: — Почему я раньше-то приехал, чем думал. Я тут… э-э-э немножечко сбежал.