Пособие для начинающих психов

- Мог бы раньше сказать, что призраков видишь, я б, может, тебя больше уважал. - Да кто ж знал, что ты подохнешь, - от неожиданности пробормотал я, даже не пытаясь подняться с пола. - Кто там? – тут же откликнулся Сонька. - Труп. Наш, - буркнул. Мазохист понял: - Если что, я тебя слышу, - сказал, таращась в ту же пустоту. - О как. Забавно. И как вы с этим живёте? - А тебе как? Трупом? – фыркнул мазохист. – Новая обстановка, новые друзья – весело, наверное. - Ну так, - загордился труп. – Я уже о себе сегодня столько нового узнал, столько прискорбностей наслушался, что я бы сказал – и дышать не хочется, но я же теперь и без того не дышу… Хотя нет… дышу, - он прислушался к себе. Замер. Подвигал на пробу грудью. Огорчился: – Та не, всё-таки только привычка. А, ну зачем я здесь. Мне кровь из носа нужно, чтоб Олька из леса вышла. Не знаю, почему так нужно, но я ещё когда жил, перед самым концом подумал: «Лишь бы она выбралась» – видать, оно так и вышло. И если с Олькой что-то случится, и она здесь тоже останется, мне придётся влачить здесь существование веками. Позитивная перспектива. Хотя, ждать не настолько долго – очередной конец света вот-вот нагрянет. - В общем, надеюсь на ваши мозги. Нет у нас мозгов. Откуда бы? - А ты хоть бы веточкой какой Мите помахал, а то он уже от нас шарахается. - Я приличный призрак, - возмутился Веник, - я не могу облапивать всякие там веточки. - Так давай контракт заключим, - не унимался Сонька. – Мне об этом столько всего рассказали. Контракт – это же так романтично: «Я буду с тобой и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас», и всё такое. Теперь шарахнулся Веник: - Не-не-не, только через мой т… то есть, не в этой жи… эм, послесмертии, - выкрутился. – И вообще, ты не видящий, значит не судьба. - А кто говорит обо мне, - наиграно удивился Сонька: - Вон Тоха, чем тебе не видящий, с ним и обручайся. Я натолкнулся на дикий взгляд Веника и в его глазах прочёл согласие и на отмену помолвки, и на развод с отказом от любого имущества в мою пользу. О, Святая тефтелька, неужели я разделил с кем-то чувство солидарности утопающего. Если я выберусь из этой переделки целым, то уверую в Макаронного Бога, создавшего нашу планету из тефтелины, и стану пастафарианином. - Давайте уже выдвигаться, - сверкнул хитрым глазом Сонька, заставив понять, что от роли свахи он ещё не отказался. Что ж, мы выдвинулись. Дорога казалась прямой и освященной, но вышли мы почему-то не к тому озеру. Или мне показалось? Мало ли что ночью почудится. Наша колоритная компания подошла к травянистому бережку и стала вглядываться в глубины подводного царства – вот уж точно царства, ибо дно виднелось как на ладони, причём так, что каждый камень и на мелководье, и в глубине превращался в драгоценную безделушку. Но и проку от безделушек… Я на дне, я печальный обломок… Ну и что, что обломок? Я грустно вздохнул и сел на берегу на корточки. - Просто так его не найти, - подал мысль Веник. – Нужна, я не знаю, какая-то сила или условие там, определённый угол Луны? - Сила, а это идея, - покивал Сонька, - так что, как не крути, жениться вам придется. И не говори, что не втыкаешь как оно делается. Немного помаявшись, покривившись и построив кислые мины, Веник неохотно кивнул: - Что-то вроде того. Сонька обрадовался: - Вот. Так дела и делаются. Глянув на Штирлица, я ему даже посочувствовал – он, рассевшись задницей на траве в позе умудрённого жизнью и обстоятельствами йога, уже ничему не удивляясь, глядел сквозь умиротворённую гладь озера – проще говоря, впал в транс и пытался не замечать жалких обывателишек, роящихся вокруг. Мне его даже жаль – нормальный, с немного маньячными наклонностями мальчик угодил в такую дурную компанию. - Антох, - отвлёк меня от созерцания Веник. Я повернулся и сразу налетел на чужие губы. Господи прости! Ну почему передача энергии - это всегда какое-нибудь скотское совокупление?! Почему нельзя, на худой конец, изобразить какого-нибудь мастера Йоду или Сплинтера, встать в ритуальную позу, сплясать шаманский танец и провести невозможно пафосную акколаду с последующий головомоканием в грязный унитаз? «Я посвящаю тебя в рыцари Света, Антон. Служи верно своей даме сердца Алисуонетте, трогай призраков руками, ногами, зубами… чем хочешь, но не забывай защищать честь нашей королевы Границы… время от времени». Я так и представил себя коленопреклонённым перед Алисой в платье Мерлиновской эпохи, с направленным на мой лоб джедайским мечом. К сожалению, вместо предавания фантазиям, я чмокнул в губы тоже не слишком брызжущего энтузиазмом Веника, и в меня будто толкнули комок света – ершистый, застрявший у меня в горле и не дающий себя проглотить. В прошлый раз я вообще ничего не почувствовал, теперь же будто миллиметровые наноботы перестраивали организм на клеточном уровне. Я невольно схватился за горло и попытался прокашляться – словно это поможет. Штирлиц подскочил и бесполезно похлопал меня по спине. Ощущение комка прошло постепенно, сменившись на чувство переполненного стакана, из которого вот-вот прольётся что-то алкогольное. Немного оправившись, я понял, что свернулся в клубок и закрыл глаза. А потом, заставив себя поднять голову и разлепить веки, увидел. Реальность походила на бред упившегося любителя экстази. Мир стал сумеречным. Не ночным, а именно сумеречным, когда любые изображения выцветают и теряют краски. Луна перестала быть Луной – она висела одиноким круглым глазом потерявшегося в серой пустыне Саурона. Звезды обратились в прикованные к полотну жевательные зефирки. В мире осталось только два цвета – серый и постепенно набиравший силу золотой. Но не яркий, жизнерадостно-золотой, а другой, более стёршийся и поддавшийся времени. Серым обратилось всё вокруг, а золотым – точки. И точки стаей светляков шевелились повсюду: на деревьях, в траве, в воде. Один из них болтался во мне, ещё один - в моём кулоне, третий, послабее, у Штирлица. Светляк Веника мерцал совсем слабо, а Сонькин казался сделанным из тех самых зефирок и пришпиленным ко лбу, точно у японских призраков или людей, пытающихся замаскироваться под них в мире духов. Ещё один телепался в наушнике. Но больше всех обращал на себя внимание светляк, потерявшийся в озерной гальке. Первый шок немного спал, и я сообразил, что это может быть нужная цацка. Задумавшись, поглядел на Штирлица и понял, что не воспринимаю звуков, ибо Матвей спрашивал что-то; у меня не получилось угадать по губам что. К сожалению, начинающий киллер не подходил для такой тонкой работы, как вылавливание рыбки из пруда, и мне пришлось раздеться. Сначала до трусов, потом и трусы – кто там что увидит и позарится, а я потом – в мокрых ходи. Вода обожгла, как огнём. Премерзко холодная. Судьба мне, видимо, искупаться этой весной. Сияние исходило довольно близко и мне посчастливилось недолго туда топать. А после пришлось нырять и идти по дну – плаваю я так же грациозно и виртуозно, как топор. Схватил светляк. На ощупь он оказался немного колючим, но бархатистым. Прижимая к груди, мне почему-то захотелось оставить его себе. А через секунду внезапно закончился воздух. Мда, а сообразить, как же выбираться из озера с таким багажом умений, я и не подумал. * * * Краски и звуки возвращались толчками. - Отзывай контракт! Он уже всё сделал! – кричал кто-то, но я не понял кто. - Да отозвал уже, - проворчал второй. Ещё с полминуты я слушал разноголосую ахинею, на корточках выкашливал остатки воды, а потом открыл глаза и поднял голову. Слава тебе, Макаронный бог, здравствуй привычность. Говорила мне мать – не заключай контрактов с незнакомцами, а не то залетишь в долговую яму, потом в долговую тюрьму, всю жизнь будешь пахать на отработку долга, и даже в аду тебя не покинут черти-кредиторы. Жесть, а не жизнь. На слабых руках я поднялся на колени и сел на задницу. Протёр чудом не слетевшие в воде очки. Чувствую себя служителем Лунной призмы или чего похуже. Хочу домой к ноуту, жертвенному алтарю, и чтобы больше никаких состояний аффекта и адреналиновых приступов тупого героизма. Я вам не принц Персии и не Мессия Сил Добра. Наконец, обратив взгляд из вечности на окружающих меня подонков, я смилостивился – мокрую рожу Штирлица с вытаращенными глазами можно было читать как открытую книгу. Распереживался, товарищ. И свитер казенный намочил. - Я не топиться пошел, - на всякий случай уточнил, но Матвей явно не поверил. - Нам так не казалось, - пробормотал Сонька. Он был сухим, но тоже немного дерганным. – Ты всё так хорошо организовал. Аккуратненько. Шмотки сложил ровненько, в стопочку, и пошел. Мы даже сначала думали тебе не мешать. Вместо ответа я молча протянул Соньке даже в обмороке не разжатый кулак – охренеть как я могу! На протянутую ладонь Соньки выпал кулон. Старый-престарый, с далёких советских времен – в такие ещё вставляют фотографии. Избавившись от финтифлюшки, я огляделся – Веника не наблюдалось. - Он ушел? - спросил у мазохиста. Тот кивнул, не отрывая глаз от кулона. Пробормотал: - Всё из-за этой штуки, да? Ответ не требовалось. Штирлица больше интересовала моя персона, я же на него сейчас плевать хотел. Я хотел окончания квеста, награды и какого-нибудь артефакта, способного ураганом перенести меня, моего трусливого Льва, железного дровосека и остальных миньонов обратно в родной Канзас. Я в данный момент много чего хотел, но главное – оказаться подальше от проклятой избушки, где ведьма уже пожрала Гензеля. - Полковник, эй, Полковник, - неожиданно громко выкрикнул в темноту. Меня услышали. Момент замер. - Отойди к лесу, мой избранник, - прошелестело над ухом. Ничего не оставалось, кроме как забрать финтифлюшку и пойти. Но на мою просьбу Сонька не ответил – стоял, оглушенный, и в ступоре оглядывался по сторонам. Хлопнув его по руке, чтобы кулон выпал, я вытащил его из травы, грозно предупредил Штирлица: «Жди здесь! Я в туалет», и ушел, как есть: без трусов. Перед тем, как зайти в кусты, оглянулся. Сонька застыл в осадке, а Штирлиц, снимая вымокший свитер, бдительным оком глядел, чтобы я не забрёл в сосны, как он наверняка думает, вешаться. Призрак ждал, нетерпеливо облизываясь. Протянул клешни, точно Голум, схватил цацку, прижимая её, но потом… Потом я увидел, как он меняется – ни капли внешне, но взгляд… Безумие сменялось человечностью – и в этой его человечности собрались все круги ада – в нем промелькнули понимание, боль, раскаяние, непередаваемая мука, мука берсерка, в горячке боя убившего собственного ребёнка. По его лицу пришла гримаса-судорога и… призраки не умеют плакать, для них ни в одной части мира нет ни капли воды. А Полковник содрогался. Молча. Сухо. И так же сухо и медленно истлевал. Будто развоплощаемый ледяной голем, сотворённый по ошибке незадачливого мастера и негодный ни для чего больше, даже чтобы заводить маятник над камином. А я стоял, и почему-то болела грудь. Я ведь ненавижу их – немёртвых, и презираю. А вот всё равно – болит. Точно внутри – рваная рана. Он не посмотрел на меня. Не заговорил со мной. Только содрогался в бессильных рыданиях сломанного жалкого человечка в руках Вселенной, содрогался, пока не истлел последний его волос. Ещё несколько минут мне не удавалось заставить себя сдвинуться с места. Тогда подошел Штирлиц. Протянул мне шмотки и спросил: - Что-то случилось? Я помотал головой, уговорил себя ответить спокойно: - Нет. Ерунда. * * * До утра мы даже успели отоспаться – заснули прямо возле не потухшего костра. Оказалось, мы справились быстро, а мне казалось – вся жизнь прошла. Морок, или что там скрывало кусок леса от окружающего мира, спал, и нас почти сразу нашли. За нами послали целую сыскную компанию, и чуть ли не вертолёт с нижним освещением летал, чтобы разыскать «потерпевших бедняжек». Ну а дальше – сопли, слезы, «на кого ты нас покинула». Мой отче кинулся меня облобызать, и, отвернувшись, я не видел никого, кроме рыдающей Кролика в объятьях разводящей сырость матери. А ещё… мы не смогли разбудить Вандала. Он дышал – едва заметно, даже пульс прощупывался, но он не просыпался. Его положили на носилки внутрь раздолбанной маршрутки, на которой вскоре примчались медики. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь. Когда сопли кончились, наши стихли. Никто не решался рассказать о Венике: его родители ещё не приехали, а тело лежало довольно далеко, чтобы осчастливленные сыщики не обратили на него внимания. Не приехали предки Матвея и Соньки, но они их будто и не ждали. Взрослые наткнулись на труп позже: молодой медик отошел в туалет и заметил. Все молчали. Зарёванная Маруся всхлипнула и прижалась к отцу, чтоб никто не увидел её лица. Гробовая тишина простояла до того момента, пока оставшиеся санитары не убедились в летальном исходе, который и так был понятен с первого взгляда. Заговорил Штирлиц. Он говорил спокойно и бесстрастно. Откровенно рассказал, что было, что видел, не выгораживая ни кого-то из нас, ни себя. Его правда закончилась на начале нашего дежурства, словами – мы просидели у костра до утра. Ему ведь и самому было невдомёк, что на самом деле произошло ночью. Прислоняющий меня к себе отец позвонил знакомым из милиции, чтобы те приехали и позвали с собой судмедэкспертов и прочих. После этого все заговорили разом – истерически, панически, в ярости и негодовании. Папаня что-то сказал мне, и я на автомате ответил. Объятый каким-никаким, а родительским теплом, поглядел на замкнувшегося в себе, оловянного солдатика – Матвея. Когда он перестал говорить, то точно выключился и погас – как экономивший энергию андроид. Он отстранился от нас и вздрогнул только, когда к нему плавной походкой подошел такой же, лишённый всякой опеки, Сонька. Поднялся на цыпочки и что-то прошептал. Штирлиц осмысленно кивнул. Я не очень хорошо читаю по губам, но они стояли достаточно близко, чтобы понять уже из общего контекста: «Менты приедут. Спрячь нож». Могли ли они подумать на Матвея? Запросто. Особенно, если он сидел в колонии. Я вгляделся в него и Соньку. Они стояли совсем близко друг к другу, неосознанно ограждаясь от нас всех скрещёнными на груди руками. Один отстранялся холодным, судейским безразличием, другой милой, скрыто-ядовитой улыбкой. В тот момент они находились в другом мире… или туда ушли именно мы – дети, которых опекают взрослые, как бы они не хорохорились, изображая независимость. Независимость Штирлица и Соньки не была поддельной – они давно отвечали сами за себя и не нуждались в присутствии взрослых. - Антоха, Антоха, - отче легко потряс меня за плечи и звал видимо не в первый раз. Добившись моего внимания, папень кивнул на одну из машин. Там меня, точно героя какого-нибудь американского фильма, закутали вшивым одеяльцем и вручили дымящуюся чашку. Недолго думая, я решил не отпираться и расслабиться. Утром в лесу прохладно. Кого стоит жалеть больше? Убийцу или жертву? Один дожил до безумия, другой – не жил вовсе. Наверное мнение общества будет однозначным – последнего, но я то не смогу рассудить так просто. После того, что видел… У меня не Стокгольмский синдром, не лихорадка, я ненавижу немертвых. За что – слишком много причин. Да и кому нужна моя жалость? Жалеют жалких. А единственный, что жалок здесь – это я. Я не могу судить – я не судья. Я всего лишь… вижу. Я остановил мысль. Хватит. Хватит уже. И прикрыв глаза, бездумно хлебнул обжигающе-горячего безвкусного растворимого кофе. Конец первой части.