Бабочки

Женя сидела на узком больничном подоконнике и водила пальцем по стеклу. Она прислонилась к нему лбом, неотрывно глядя на просыпающийся утренний двор. Из оконного зазеркалья на девочку глядело отражение больших серых глаз, смотрящихся на её почти прозрачной коже как-то неуместно. У девочки были на удивление правильные черты лица – чуть вздёрнутый аккуратный нос, усеянный нерешительными веснушками, по-детски пухлые губки и яркие миндалевидные глаза медно-серого цвета. А на голове у Жени была надета тонкая серая шапочка, под цвет глаз… Женьке поставили диагноз в тринадцать лет. И вот уже три года она боролась с лейкемией. А лейкемия боролась с Женькиной непоседливостью и жаждой к жизни. Заточение в больнице было настоящей пыткой, от химиотерапии девочку постоянно мутило, больше времени приходилось лежать на кровати, уставившись в одну точку. Потому что даже книги отнимали у Жени драгоценную энергию. А не читать Женя просто не могла. Она была слишком живым и активным подростком, чтобы пригвоздить к больничной койке ещё и фантазию. Ночами девочка придумывала истории и рассказывала их вслух. То пледу, то окну, то воображаемым друзьям… И очень редко дежурной медсестре Марии Степановне, которая вопреки своим принципам всё-таки привязалась к юной пациентке из отделения онкологии. В последние дни слабость немного отступила, и лечащий врач сообщил о том, что ремиссия не за горами, а значит, за Женей приедут родители и увезут её в какой-нибудь «развесёлый» санаторий или загородный дом, что, в общем-то, не очень отличается от больничной палаты. Папа слишком занят своим бизнесом. Это для того, чтобы у него не оставалось времени на жалость к дочери. Женя ведь всё понимает… А мама… у мамы хватает забот с младшим сыном Кирюшей, и каждый раз, когда дочь приезжает домой, Кирилла непременно отправляют к бабушке, и мама концентрирует всю свою опеку и беспокойства на дочь. Женька была категорически против «пастеризованной свободы», ей хотелось общаться с младшим братом, играть во дворе с ребятами, как когда-то давно… Женьке просто хотелось полноценной жизни. Но родители считали своим священным долгом обезопасить её от любой угрозы. Доходило вплоть до абсурда. Женя схватила с прикроватной тумбочки маленькое круглое зеркальце и стала пускать во двор солнечные зайчики, представляя, что это она бежит по тропинке от ларька, что это она – Женька забирается на железную горку, краска с которой сползла ещё при советской власти, что это она – весело смеясь, скатывается вниз, наверняка пачкая штаны. На этом моменте девочка хмыкнула, глядя на свои худые ноги, на которых болтались домашние серые бриджи. «Синяков было бы ещё больше» - отстранённо подумала Женька, продолжив блуждать лучиком по двору. На скамейку возле больницы редко присаживаются случайные прохожие. Люди боятся смотреть правде в глаза, они всегда очень быстро проходят больницу, не решаясь поднять взгляд на окна третьего и четвёртого этажей, где, ясно же, как день, доживают свои последние дни, недели, месяцы, а может и годы, такие как Женя. Но в этот раз на скамейку присела девушка. Женя сразу подумала о том, что таких людей осталось очень мало… Длинные тёмные волосы непослушно спадали на плечи, визуально удлиняя и подчёркивая и без того изящную аристократическую шею. Красивые музыкальные руки в каком-то отчаянном жесте извлекли из пачки сигарету и незнакомка с ненавистью затянулась. Да, именно с ненавистью. Женя вдруг поняла, что брюнетка в отчаянии, что ей нужна помощь… Помощь, от кого? От полуживого подростка, подпирающего лбом оконное стекло? Женька хмыкнула и опустила, наконец, руку с зеркальцем на подоконник. Но игривый луч света напоследок всё-таки заглянул в глаза темноволосой девушке со скамейки. Та вдруг подняла взгляд прямиком на Женю, а затем, неуверенно поднявшись с места, пошла прочь, не спуская глаз с Женькиного силуэта и снова прикуривая никотиновую трубочку.