Кровь на моих руках

Канцелярские ножницы издают очередной жалобный писк. Срезаю еще одну прядь. Толку от этой процедуры - что пилить доски кухонным ножом. - Рюуко жив. Не спрашивай, как – но он вернулся. Вот уже шестнадцать лет он исполняет свои обязанности. Я срезаю прядь. Мне все равно. - Рад за вас. - Он безумен, Акира! - Вся ваша компания хранителей баланса – кучка невротиков. Удивительно, что мир еще вообще как-то держится на плаву... Срезаю прядь и с досадой наблюдаю, как фирменная перьевая ручка царапает полировку моего рабочего стола. Вот… Сука! - Я ведь могу и покороче, - ласково шепчу на ухо этому засранцу, придвигая ножницы ближе к его затылку. - Я бы предпочел поглубже и пожёстче. - Тьфу!.. - Так вот, - беззаботно перебивает, - он хочет избавиться от тебя. Срезаю прядь. - Он видит в тебе претендента на трон Рэй. Срезаю прядь. - И что с того? Мне нахрен не сдалась его корона и тем более обязанности… - Твои желания тут совершенно не при чём, - говорит он, вздохнув, и я ловлю себя на мысли, что как-то чересчур верю его словам. - Это наша ошибка, непоправимая, – позволить ему приступить к делам в таком состоянии. Мы считали, что это поможет, вернёт ему рассудок, вернёт его нам таким, каким он был прежде. Но он стал подозрительным и чужим, и… холодным. - Не вертись. - Не перебивай. Он замкнулся в себе. Однажды он убил несколько синов Хомураби – якобы что-то пошло не так с очередным экспериментом – их смерть мало чем отличалась в жестокости от ваших, человеческих, убийств в пылу помешательства. А потом… Не знаю, как ему это удалось, но все мы оказались запертыми в этом мире. Без способностей, без навыков ориентироваться в современном человеческом обществе, без средств к существованию и без понятия, что у него на уме. Из-за нашей неосмотрительности всё обернулось крахом… - Так остальные тоже здесь? Если на вас смотрят, как на идиота – это ничего. Это жизнь. - Акира!!! Какого?.. Последняя прядь, бесконечная, шелковая, серебристо-серая обошлась без ножниц. +++ Вакуми, моя секретарша провожает нас плотоядным взглядом, забыв свернуть наполовину собранный пасьянс. - Не заходи в мой кабинет. Меня не для кого нет до четверга, - бросаю ей на ходу. Боковым зрением вижу её карамельно-красные ногти возле приоткрытого рта. Если бы она не умела варить кофе и делать минет, наверно, я бы свернул ей шею еще в прошлый вторник, так раздражает! Лифт проваливается в глубокую яму. Я, Широгане, парочка курьеров и еще двое с «пластиковым» кофе из автомата – все мы проваливаемся вниз. Что-то не дает мне покоя. Не то поганое чувство, от которого все внутри переворачивается комом, а что-то связанное с этим падением. В районе 5-го жму на 23-й – безотчетно, наплевав на возгласы негодования - и вот мы уже поднимаемся вверх со скоростью взлетающей ракеты. Не без злорадства замечаю, как Широгане вжимается в стену, его глаза на какой-то миг наполняются ужасом. Интересные ощущения, не правда ли? Дверь в кабинет шефа приоткрыта, и меня засасывает в эту дыру прямиком из лифта… По правде сказать, я был бы счастлив сейчас забить на все, закинуть Широгане на плечо и отправиться спасать мир от Рюуко, от кокучи или еще от какой дряни. Как в старые времена. Но эта сука стоит на карнизе, и его галстук синей полосатой петлей болтается на шее! Сквозняк перепахал всю документацию со стола, а жалюзи едва не срываются с крепежей. Никто никогда не открывает окна настежь в таких зданиях. - Шеф, Каюки-сан… - аккуратно зову его, медленно подбираясь ближе. - А… Акира, - он оглядывается и блаженно смотрит сквозь меня, придурковато улыбаясь с высоты 23-го. Я знаю, что там внизу велосипедная стоянка, а под ней – станция метро, а еще ниже земля, земля, земля, и если лететь напрямик, то можно пропороть её насквозь, вынырнуть в Тихом океане, где-нибудь в районе Аргентинской котловины, главное не промахнуться. Все это лезет мне в голову, пока я продвигаюсь вперёд. - Шеф, может, поговорим? О чем хотите… Черт… О жене, о морских ежах, о «Шан-Инь Империалс»? Дайте мне только руку! Вы когда-нибудь пробовали разговорить самоубийцу? Это примерно то же самое, что находиться под пыткой. Говорить вы будете в любом случае – о чем, это другой вопрос, но молчание равноценно загнанной под ногти игле. - Акира, мой мальчик. Я наконец-то дышу воздухом! Посмотри! Ты когда-нибудь видел такое, чувствовал? Замечал, какие облака плывут по небу, синему и далёкому, бесконечному, как сама жизнь? И это солнце… Оно действительно восходит! И его свет в опалово-розовых цветах сакуры – это самое сокровенное, что дано увидеть человеку его смертными глазами!.. - Акира, он одержим! - шепчет мне Широгане, тенью скользя за мной – шаг в шаг. - Замолчи! – шикаю на него. – Шеф, у всех бывают трудные времена, дайте мне руку, и мы поговорим за чашкой кофе или чего покрепче о небе, о жизни, о… о… - О лучах солнца в опалово-розовых цветах сакуры, - подсказывает мне Широгане. - О лучах с-с-сука… - повторяю, запнувшись о край этого чёртова ковра! Не знаю, каким чудом успеваю схватить его за ногу, когда он, расправив сосисочно-толстые крылья, делает шаг вниз. Подошвы его маккрейновых ботинок смотрят мне в лицо, а за ними – велосипедная стоянка. И где-то на уровне этой стоянки люди бегут по своим делам, и ни один из них прямо сейчас не смотрит вверх. Эта скотина непереставая брыкается и тянет меня за собой на глубину двенадцати тысяч и лыбится по-прежнему, глупо, вертя башкой в поисках сакуры или еще какого дерьма… Кажется, я ору за нас обоих. Через секунду до меня доходит… Всего пара секунд – и я понимаю, что кто-то держит меня за ноги, намертво вцепившись в них, кто-то выкрикивает мое имя и еще что-то, не разобрать сквозь собственный ор. Очередной хороший пинок остроносым маккрейном действует отрезвляюще. - Акира, бросай его! Я так долго не смогу! – хрипит Широгане сверху, и до меня доходит, что держит-то нас двоих он, и что долго это действительно продолжаться не может, и вообще как этот дохляк до сих пор не выронил нас к черту? Один я вешу прилично, а шеф… Он шеф - и в этом всё. - Ну нет. Тяни! – ору я изо всех сил, еще пуще вцепившись в пухлую ногу. – Тяни или… Или отпускай! Ну!!! Не знаю, каких усилий это ему стоило. Но он это сделал. Он вытянул нас обоих. Кажется, я второй раз за день обязан ему жизнью. Я на полу, я бесконечно рад твердой опоре под собственной задницей, я жив. Все эти годы я не придавал значения тому, насколько хорошее это слово – жить. Да, я был в передрягах, я рисковал шкурой ради острых ощущений, на мне с десяток шрамов, два из которых от пуль, еще несколько – от тесака одного психа, которого я подрезал на Порше своей бывшей. Лучше бы я и правда подох тогда, чем ощущать этот до омерзения пресный вкус реабилитации. Как говорится: "С возвращением в мир,блять, ура!". Но только не сейчас. Шеф распластался на полу, его глаза, как два стеклянных шара, выкачены из орбит по направлению к потолку, изо рта тонкой струйкой вытекает слюна, по шахматному дизайнерскому ковру расползается вонючая лужа. Широгане тяжело дышит где-то слева. - Сволочь… Ненавижу… Ненавижу тебя, - вроде что-то такое пытается сказать, и я ужасно рад и этому в той ветряной тишине, что звенит сейчас в ушах, и в комнате, и повсюду. Все живы. Ноги меня не держат, руки тоже. Хороший день! - Ты как? Идти можешь? Стоять? Широгане? - говорю, кое-как поднявшись. В ответ – истеричный хохот. Не хватало, чтобы еще у этого кукушка в лес улетела! Тело не слушается, сопротивляется каждому движению, будто гравитация высосала из него всё до последнего. Но я жив. Все живы. - Широгане, - повторяю, хочу помочь, но тут же получаю вялый, трясущийся удар в челюсть. – Ну всё, всё, всё… - пытаюсь успокоить его, но… Видимо, этот придурок вложил в этот отчаянный жест всю последнюю душу, потому что сразу после него невозмутимо отключился и повис в моих руках сломанной куклой. Отлично…