Ты поднимаешь глаза к небесам Со множеством вопросов. Всё, что тебе нужно — услышать Голос своего сердца. В мире, полном боли, Кто-то произносит твоё имя. Почему бы нам не сделать всё это реальным? Может быть, тебе, может быть, мне. Scorpions — Maybe I, maybe you
Прим убежала, а я стою недалеко от Мелларка. Мне нужно бежать за сестрой, но я не могу пошевелиться. Кажется, всё тело онемело и перестало в одно мгновение слушаться меня. Ветер усиливается, ветви деревьев гнутся под силой природы. Смотрю на Пита. Его губы немного дрожат, светлых волос касается ветер, приводя идеально уложенные пряди в беспорядок. Он очень красивый. Красивый настолько, что даже в момент осознания этого факта мне становится тяжело дышать. Мы замираем, ощущая стыд и боль. Мне нужно извиниться за сестру, но легче отвернуться и пойти прочь, оставив его стоять позади, рядом с могилой моего отца и цветами, которые принесла Прим. Сначала иду медленно и тяжело, признавая собственную слабость и беспомощность, а главное — незнание, как мне поступить сейчас. Побег легче, и я делаю поспешные шаги, оправдываясь беспокойством за сестру. По правде говоря, мне стыдно смотреть в глаза Питу, и я не знаю от чего. Мне стыдно настолько, что щёки горят, словно у меня температура. Когда его рука сжимает моё предплечье, останавливая подле себя, я… зажмуриваюсь, опуская голову, пытаюсь вырвать руку, но он обнимает меня сзади, прикасаясь своим лбом к моему плечу. — Давай немного постоим так. И этого достаточно, чтобы моё непутёвое сердце пропустило удар, а злость на него быстро утихла. Вместо этого я не могу понять, что со мною происходит, почему меня тянет к нему так, как до этого ни к кому другому. Тянет так, что я забываю о собственном достоинстве и правилах приличия. Тянет так, будто он — единственный, кто понимает меня. Но это, конечно, самообман и неправда. Ему нужно утешение. Нам всем оно необходимо. А я рядом и, видимо, могу его утешить. — Ты слишком много думаешь, — говорит Пит, а его дыхание касается моей шеи, — даже сейчас. Он с силой выдыхает воздух, а по моей спине пробегают мурашки. Через несколько мгновений Пит опускает руки и выпрямляется, но я всё ещё чувствую тепло его тела за собственной спиной. — Не думай, что этого достаточно для того, чтобы я простил тебя, Китнисс, — делаю поспешный шаг вперёд по аллее. — Я тебя всё ещё не простил, — его слова задевают меня, будто бы мне есть за что извиняться, кроме слишком эмоциональной и искренней сестры, недавно наговорившей Мелларку лишнего. — Прим была с тобой груба, — даже не оборачиваюсь, но не из-за неуважения, как можно было бы подумать, а из-за стыда, всё ещё не прошедшего, и страха, непонятно откуда взявшегося. — Извини. — Нет, это мелочь. Я не простил тебя за него. Холодно, даже слишком. Кажется, его голос не может быть еще более ледяным. — Мне не за что просить прощения. Мелларк идёт следом за мной под шум листвы. Серое небо темнеет, вдали слышатся раскаты грома. — Думаю, что это не так, — упрямо возражает Мелларк. — Ты должна извиниться, так как я твой будущий муж. — Послушайте, — взрываюсь я, переходя на более официальное общение и резко оборачиваюсь к нему, — мистер Мелларк, на самом деле я вам никакая не невеста, не девушка, не возлюбленная. Я не испытываю к вам никаких романтических чувств, мы не встречаемся, а то, что произошло сегодня утром — целиком и полностью ваша вина, — наступаю на него и тычу пальцем в грудь. — Вы — ходячее недоразумение, возомнившее себя моим «Хозяином» или — как вы там сказали? — будущим мужем. Так вот — я буду общаться, встречаться, целоваться и обниматься с кем, когда и как хочу. Совсем рядом сверкает молния, и я вздрагиваю, а Мелларк смеётся. — Это объявление войны, Китнисс? Он притягивает меня к себе и целует. Грубо, жёстко, кажется, даже кусая губу и сжимая моё тело в руках. Я пытаюсь вырваться, колотя его кулаками по груди и плечам, но даже то, что я со всей силы наступила ему на ногу, мне совсем не помогает. Он становится лишь настойчивее и грубее. Кажется, его бесит, что я сжимаю зубы со всей силы, не позволяя ему углубить поцелуй. Если это вообще можно назвать поцелуем. — Ты уже проиграла, — хрипло шепчет он, всё ещё не выпуская меня из объятий. Его лицо слишком близко, а мои губы саднят. Я не удерживаюсь и облизываю их, а он будто ожидал этого, чтобы резко, но намного нежнее и настойчивее поцеловать меня. Снова, и снова, и снова. Обхватив мой затылок ладонью, медленно лаская нижнюю губу языком, а потом слегка её посасывая и снова углубляя поцелуй. Я ощущаю еле уловимый медный привкус, но уже совсем не сопротивляюсь. Всё-таки не сопротивляться намного приятнее. Важно лишь то, что моё сердце не дрогнет. Только почему веки медленно опускаются, а тело обмякает в его руках? Тепло разносится по венам и становится немного тяжелее дышать? Сердце так сильно стучит, как и собственная кровь шумит в ушах. Прим застаёт нас врасплох: — Знаете, я, конечно, понимаю, что вы давно не виделись, у вас много переживаний и всё такое, но… не на кладбище же этим заниматься! Мы с Питом быстро отходим друг от друга, хватая ртом воздух, и отворачиваемся в сторону. Прим берёт меня за руку и тащит за собой к выходу. Не знаю, я благодарна или разочарована. Мы садимся в машину и направляемся к выезду из города, чтобы отправиться в графство Сассекс. Пит холоден со мной все три часа, что мы в дороге, и подозрительно вежлив, но больше молчит. Из аудиосистемы играет альбом Scorpions. Мелларк то и дело смотрит в мою сторону, но, когда я замечаю его взгляд, тут же отводит глаза. После тысячного раза я не выдерживаю и повышаю голос, требуя объяснений: — Что ты хочешь мне сказать? Пит тоже говорит напряжённым и, как мне кажется, злым голосом: — А я вообще должен что-то тебе говорить? Я вспыхиваю от его упрямства: — А ты считаешь, что не должен? Он резко останавливает машину на обочине и поворачивается ко мне, крича прямо в лицо: — Конечно, нет, в отличие от тебя! — Мы друг другу ничем не обязаны. Я ничего плохого не сделала. Мне не за что извиняться! — Да что ты говоришь? Ну, хорошо, — он сворачивает на трассу, — тогда забыли. Прим вклинивается в наш разговор, как всегда неожиданно: — А вы так похожи на супругов со стажем. Бесите, наверное, друг друга, да? Мы лишь гневно переглядываемся. «Это объявление войны, Китнисс?» Видимо, да. «Ты уже проиграла». Ещё чего! Через несколько минут в животе позорно громко начинает урчать. Что вы знаете о желании провалиться под землю? В один момент я познала всю силу этого желания и гамму сопровождающих эмоций. — Ты голодна? — Пит искоса поглядывает на меня. Качаю головой, но это снова повторяется, что ещё больше смущает меня. — Извините, но я так и не позавтракала. — Не за что извиняться, это я не подумал о тебе, но готов исправиться, — он говорил легко и непринуждённо, даже не улыбаясь. — Остановимся через несколько минут, если вы не против? Я захватил с собой немного еды, так как дорога длинная, а местные забегаловки, вряд ли, вам обеим придутся по вкусу. Последние его слова меня немного задевают. Неужели я похожа на сноба, не признающего ничего, кроме ресторанов, дизайнерской одежды и элитного жилья? Возможно, я воспитывалась в семье, в которой всегда было достаточно денег, но никогда не брезговала кафе и едой быстрого приготовления из магазинов. — Я проснулась и вышла утром на кухню, чтобы выпить воды, а Пит как раз вынимал из духовки свежевыпеченные кексы, — Прим говорит с долей восхищения в голосе, которое, как ни странно, снова вернулось к ней при разговоре о Мелларке. — А ещё он очень хорошо делает запеканки. Жаль, что ты уехала рано, и тебе не досталось. Прим болтает без умолку о том, как прошлой весной они ходили на пикник в Гайд-парк, а Пит сделал потрясающие закуски и выпечку, которая буквально таяла во рту. Она ведёт себя как сваха. Я поглядываю на парня, который всё же смущается от слов моей сестры. — Ты так много пропускаешь в своей жизни, сидя сутками в своей комнате в обнимку с учебниками. Если бы ты так не заботилась об учёбе, была бы с нами тогда и точно не так сильно срывалась в присутствии своего парня, бросаясь к нему на шею каждый раз, когда вы находитесь наедине. Её наставления звучат так, будто она давно мать нескольких дочерей. Но я не могу ей сказать, что это всё неправда и Пит сам… он сам на меня набросился. Губы даже припухли, напоминая о постыдном происшествии. «Это объявление войны, Китнисс?» И почему его слова так меня задели? Почему я не могу их выбросить из головы? Если мы будем жить, как муж и жена, а мы, скорее всего, будем, нам придётся проводить большую часть времени рядом друг с другом. А значить его попытки стать для меня кем-то большим, чем просто компаньоном, знакомым из детства или собратом по несчастью, будут продолжаться постоянно... Боюсь, что рано или поздно моя стена разрушится, и тогда я буду об этом жалеть. Меньше всего я хочу о чём-то жалеть. Может быть, мои желания слишком наивны, но мне хочется, чтобы у меня была такая же семья, как и у родителей, такие же тёплые отношения. Совсем не то, что происходит между мной и Питом. Он набрасывается на меня с поцелуями, грубо прижимает к себе… Его эмоции, они слишком… сильные, похожие на ложь и побег от себя. Прим была права, он скрывает что-то, но я понимаю, что справится с горем трудно в одиночку. Я перевожу взгляд на дорогу и рассматриваю пейзаж: с одной стороны были высокие ели и сосны, с другой — обрыв и воды Ла-Манша, бьющиеся о скалы. Мы несколько минут назад уже пересекли границу графства Сассекс, и пейзажи начали резко меняться, как и погода. В Лондоне и близлежащих графствах лил дождь — холодный, осенний и очень сильный. А здесь стена дождя исчезла и солнце клонилось к краю горизонта. На часах было без малого пять часов вечера. Пит сворачивает с трассы и выходит из машины. Из багажника он достаёт корзину для пикника, а Прим бежит к краю с телефоном и активно фотографирует окружающую местность. — Ты голодна? — спрашиваю я, беспокоясь о ней, встав по правую руку от Мелларка. — Нет, потом поем. Дорога, да и весь день мне кажутся очень утомительными. Я чувствую накатывающую на меня усталость и совсем не понимаю прыткость и энтузиазм сестры. Я тяжело вздыхаю, беру в руки кекс, который Пит любезно подал мне, и запиваю горячим какао, кружку которого парень налил мне и поставил рядом с корзиной. Здесь не так холодно, как в Лондоне, что уже радует, и атмосфера здесь очень хорошая, красота в её первозданном виде без примеси человеческого вмешательства. В небе кружат птицы, неровные края обрыва, зелёная трава, достающая до середины голени, ветер и бескрайняя свобода. Пит вкусно готовит, что меня безмерно удивляет. Кажется, кофейные кексы с измельчёнными орехами внутри, настолько мягкие, свежие и пахнущие так аппетитно, что голод ещё сильнее разыгрывается, несмотря на то, что я ем, а не просто смотрю и вдыхаю запах. — Очень вкусно, — протягиваю руку к корзине и наши пальцы соприкасаются у нетронутого кекса у самого края. — Извини. Быстро отрываю руку, снова краснея. Хоть бы он не подумал, что я обжора. — Держи, — он опускает его в мою руку. Злюсь на себя: какая, к чёрту, разница, что он подумает? С жадностью откусываю большой кусок кекса и запиваю оставшимся какао. Тяжело проглатываю, немного давясь выпечкой. Аппетит пропадает быстро, но я уминаю через силу несколько кексов, не поднимая взгляда от корзины, зло пережёвываю их и проглатываю, попутно ругая себя за все свои безмолвные вздохи и ахи, за взгляды на его руки и румянец на щеках… В целом, за всё. — Не знал, что ты такая сладкоежка, — шутливо говорит Пит, когда я сажусь в машину и пристёгиваю ремень, ожидая возвращения Прим. — Хочешь яблочный пирог? Безе? Пьяную вишню? Я всё приготовлю только для тебя. Прокашливаюсь, ощущая лёгкую тошноту от переедания, и поворачиваюсь к нему: — Спасибо, но не стоит. Было очень вкусно, но я, правда, не хочу. — Брауни? — Не надо. — Карамельную, шоколадную помадки? Бисквитный торт? — Я же сказала, что не стоит. — На завтрак, обед и ужин всё, что ты захочешь. Буду кормить тебя клубничным желе с ложечки. Достаю телефон и наушники, включаю первую попавшуюся песню на полную громкость и отвечаю ему: — Как хочешь. Лучшая тактика — полное игнорирование его провокаций.***
— Долго нам ещё ехать? Пит качает головой: — Около часа. До Брайтона путь не близкий, тем более трассу перекрыли из-за аварии, поэтому придётся объезжать, чтобы не стоять в пробке. Мы всё ещё едем по серпантину, с одной стороны — скалы и всё больше зелени, что кажется, будто камни живые, а с другой стороны всё также находится Ла-Манш. Нет, с французской стороны пролив выглядит по-другому — более вычурно, менее дико; а океану необходим простор и дикость. На некоторых поворотах захватывает дух, поэтому не знаешь, куда тебе стоит смотреть: то ли направо — к скалам, утёсам, лесу, то ли — налево — к бушующим водам Ла-Манша. Конечно, я чаще выбирала правую сторону, потому что там не было Пита. Чувствуя, как моя шея начинает ныть от того, что большую часть времени была в одном положении, поворачиваюсь к Мелларку лицом, наблюдая за изменением пейзажа: берег изгибается всё сильнее, а в скале напротив врезан замок! Самый настоящий замок, волны разбиваются о камни, поэтому кажется, что ещё чуть-чуть и вода попадёт внутрь. Восхищённо вздыхаю. Поворачиваюсь к Прим, чтобы сказать ей о том, что сейчас я увидела, но сестра спит. — Там гостиница, — предупреждая мой вопрос, произносит Пит и добавляет с небольшим удивлением: — Разве ты никогда не была здесь? Отец тебя не привозил сюда? — Нет, я здесь никогда не была, — не менее удивлённо отвечаю я, задумываясь о его реакции на моё незнание. Пит кивает и начинает рассказывать мне о достопримечательностях, земле, истории графства, а ранее — королевства Сассекс. Я погружаюсь в его рассказ, но чувствую лёгкую сонливость, хотя Мелларк довольно интересно рассказывает историю. Кода мы приближаемся к восьми скалам, которые выстроились ровными рядами, Пит останавливает машину возле одной из скал, которые величественно называют «Семью девами», хотя на самом деле их восемь. Морской бриз пронизывает уже ощутимым холодом. Мне нехорошо, наверное, сказывается переедание и долгое путешествие, поэтому я очень благодарна Мелларку, что он остановился и позволил мне немного подышать и угомонить накатывающую тошноту. Пит берёт блокнот с карандашом и делает зарисовки местности. Правильно, время даром не теряет. Я вспоминаю, что он художник и, скорее всего, талантливый. Однако, он не забывает обо мне, и через несколько минут я слушаю старинную местную легенду: — Элькэр веками принадлежал Мелларкам, а до этого там располагалась резиденция Вице-короля Эдмунда II. Это было величественное здание с зубчатыми башнями в нормандском стиле. Где-то в начале семнадцатого века католическая церковь выкупила тысячу акров земли неподалёку, и через десятилетие здесь был один из самых больших католических монастырей. Пит замолкает. Я оглядываюсь, ведь в Англии осталось мало католиков, почти все англичане сейчас были протестантами. — Если исходить из легенды, название скал неверно. Согласно преданию семь девушек превратились в скалы, потому что погибли, отомстив графу. Мой отец, углубившийся в изучение этой истории, называл их «эльдармэ»: «эль» на сассексом* диалекте означает камень, а «дарме» — древний. Предание о семи девственницах рассказал мне отец. Его прадед интересовался историей, и однажды нашёл записи, которые хранились в старом сундуке. Среди этих записей он обнаружил легенду о семи девах, которую впоследствии опубликовал в местной газете. Статья взбудоражила весь Брайтон, и люди, которым раньше не было никакого дела до этих скал, теперь спешили поглазеть на них. Легенда гласила, что семь послушниц и одна монахиня, которую звали Элеонора Фрей, потеряли девственность и были изгнаны из монастыря. Очутившись за воротами, они сбежали в лес. Элеонора убежала к своему возлюбленному, но молодой граф отвергнул её. Из-за его жестокости и горя, она побежала к обрыву и сбросилась в воды Ла-Манша. На следующее утро её подруги нашли тело женщины на берегу. Похоронив её там же, девушки поклялись отомстить графу. Через день, одна из бывших послушниц, совратив его, вывела на то место, с которого сбросилась Элеонора. Из леса вышли остальные послушницы и, сказав, что их смерть и смерть Элеоноры на совести графа, сбросились с обрыва на его глазах. В народе ходил слух, что на этом месте через сорок дней, после смерти девушек на берегу Ла-Манша, откуда ни возьмись, возникли семь скал, а через год после смерти графа появилась восьмая. Она была самой последней из всей гряды и напоминала фигуру мужчины, который тянулся, чтобы остановить женщин, совершавших самоубийство на его глазах. Пока Пит рассказывал мне легенду, я медленно подошла к краю обрыва и посмотрела вглубь океана. Безоблачное небо было окрашено в голубые, золотистые и розовые тона. Закат чудовищно красив. Страшная месть женщин не даёт мне покоя, а история задевает меня, непонятно почему. — Китнисс, нам пора, — Пит выводит меня из оцепенения. Разворачиваюсь к нему и медленно оглядываю с макушки до пят — как ни посмотри на него, он выглядит всё равно слишком привлекательно, а рассказанная им история только увеличивает этот эффект. Неожиданная мысль приводит меня в шок: а вдруг я уже влюбилась, все эти «красивый, привлекательный», эти странные мысли и ощущения от его рук — всё это потому, что я в него влюбилась за считанные дни? Быть не может. Чтобы отвлечься от странных мыслей, я спрашиваю Мелларка, садясь обратно в машину: — Есть ли в этой истории хоть доля правды? Какое-то время Пит не отвечает, пока не сворачивает с шоссе на просёлочную дорогу. — Думаю, что граф такой действительно был, как и Элеонора Фрей. Этот граф был моим предком, но, скорее всего, он не женился, поэтому у него не было детей, а титул и состояние перешли к его брату. Меня никогда не интересовала эта история, и я совсем не был одержим её драматизмом, в отличие от моих отца и деда. Пит останавливает машину на развилке, но не глушит мотор. — Что-то случилось? — Кажется, я забыл в какую сторону нам нужно ехать. — А навигатор? Пит качает головой: — Я его так и не установил на машину, но у меня есть телефон и карта. Лишь бы связь здесь ловила, — он достаёт телефон и пытается поймать связь, но ничего не выходит, как и у меня. — Что ж, остаётся только довольствоваться методом проб и ошибок. Пит поднимает палец, закрывает глаза и водит им, пока не останавливает его на одной из трёх дорог перед нами. — Отлично! Я так и думал! Если бы мне сказали несколько дней назад, что взрослый мужчина может пользоваться методом тыка, я бы рассмеялась. Сейчас же я лишь горько усмехаюсь, ставя крест на мысли о влюблённости в красивого и своенравного чудака. Эта дорога нас никуда не приведёт, или приведёт, но не в то место. — Возвращаясь к тому, каким был мой предок: думаю, что я совсем на него не похож, хотя, возможно, мне передалась доля его обаяния, — Пит легко смеётся, а мне совсем не смешно. — Кстати, о своих предках знаешь хоть что-нибудь? — Все в семье отца были промышленниками, а родители мамы переводчики. Дедушка переводит книги с восточных языков, а бабушка с европейских. Они были на похоронах папы, но улетели обратно в Индию. Пит облегчённо кивает. — Мы почти приехали, — он смотрит в зеркало дальнего вида и немного повышает голос: — Прим, просыпайся! Сестра потягивается, а я вздыхаю с облегчением, что наш путь закончен. На улице уже сгущаются сумерки, когда мы подъезжаем к воротам. — А вот и дом! — Пит приостанавливает машину и набирает комбинацию цифр, чтобы открыть ворота. — Добро пожаловать. Чувствуйте себя как дома.