Треугольники: Герои-любовники

      «О, генерал моего сердца, я жажду нашей новой встречи. Я мечтаю снова встретить твой взгляд и утонуть в глазах друг друга»…       Каллен точно помнил, что ни в чьих глазах на балу Императрицы Селины не тонул, посему снова утонуть в глазах этой дамы ему не удастся. Да и не хочется. Да и не приведи Создатель! Командор помнил, как выглядела эта самая «утонувшая» леди Менорда — девица шестнадцати лет, низкорослая, широкая в кости и в лице, с широченным носом, в каждую ноздрю которого можно было затолкнуть по грецкому ореху.       Каллена передернуло. Нет, этой поклоннице он не будет отвечать, как и десятку предыдущих. И вообще никому отвечать не станет, как бы не настаивала леди Монтилье.       «Вчера мне снилось, что вы украли меня из отчего дома и увезли далеко-далеко к морю. И там мы жили долго и счастливо. Ах, грежу этим целый день».       Еще одна девица на выданье жаждет романтики орлейских романов. Нет, дальше читать это — выше его сил. Такие бредни встречаются в каждом третьем письме и уже набили оскомину. На третьей партии подобных писем, приходящих со дня его возвращения из Орлея в Скайхолд, Каллен уже стал знатоком эпистолярного жанра и сам бы мог набросать несколько весьма пылких и страстных писем, да только не было в этом надобности. Пусть Жозефина денно и нощно стоит над ним, требуя «невинного, ничего не обещающего» ответа какой-нибудь из девиц, полезных для дипломатического союза, он в эти Игры не игрок. И если откровенно, то внимание со стороны всех этих особ было ему неприятно, но леди посол это понимать отказывалась.       «Мое дыхание учащается, дрожат и холодеют пальцы рук, а глаза застилает мечтательной поволокой при воспоминании о вас. Я жажду нашей встречи, мой генерал» — писала леди Эллевар, явно не задействуя при этом воображение. А вот Каллен на свою беду представил описанный образ и содрогнулся — на каждом глазу по бельму, руки трясутся, дыхание частое. Бррр… Для полноты картины не хватало только капающей изо рта на пол жадной слюны.       К своему несчастью Каллен вспомнил, как эта леди выглядит и ощущение омерзения усилилось. Какую-то абстрактную больную командор бы воспринял легче, чем образ знакомой дамы, страдающей приступом бешенства.       А ведь он просил Жозефину сжигать все письма, приходящие в его адрес и пахнущие, как парфюмерный магазин. Девицы не жалели дорогой бумаги и духов на свои пошлые признания и от этого Каллену становилось еще противней, он чувствовал, словно его хотят купить, как племенного быка.       В следующем письме не было романтических оборотов, было короткое предложение, написанное в весьма кокетливой форме: «Я бы хотела испытать ваш „меч“ в моих „ножнах“». Командор на прошлой неделе упомянул об аналогичном письме в разговоре с Дорианом, за партией в фигуры. Тевинтерец громко рассмеялся и в присущей ему снисходительной манере разъяснил, что подразумевает дама в данном контексте под «мечом» и «ножнами». Смущенный Каллен по возвращении в свой кабинет сжег ответ «понимающей даме», повествующий о параметрах своего меча, под которые стоит изготовить те самые ножны. Еще ведь, дурак, про щит ей написал!       «Считаю, наш брачный союз будет полезен обеим сторонам», — писала леди Сеанна. Этой даме было лет за пятьдесят, но она изо всех сил молодилась, носила платье с открытыми плечами и очень низким декольте, что ее совершенно не красило, а делало похожей на маркитантку или даже на бордель-маман. На балу, в то время, как Каллен очень деликатно отбивался от ее ухаживаний, она уронила оливку себе в вырез. Стоявший рядом парнишка, видимо, любящий тех, что постарше и побогаче, кинулся эту оливку вытаскивать. Даже стоять рядом с визжащей женщиной и извиняющимся пареньком командору было стыдно, и он использовал это, как повод для бегства в другую часть бальной залы. Весь оставшийся вечер командор очень усердно избегал встреч с престарелой кокеткой.       На балу генерал почувствовал себя взвешенным и измеренным всеми дамами. Его рассматривали, его расспрашивали, одна даже порывалась пощупать его… кхм… тыл. А после коллективный разум орелессианского дворянства признал его годным производителем… то есть выгодной партией и возжелал с ним всяческих отношений. От этих отношений Каллен надеялся сбежать за крепкие стены Скайхолда, но его ждало глубокое разочарование — такого завидного жениха орлесианская знать упускать не желала и закидывала письмами, как новобрачных лепестками роз. Каждое письмо было написано каллиграфическим почерком на плотной бумаге с вензелями и гербом дома, запечатанное непростым сургучом и непременно облитое духами. Не сбрызнутое для создания мимолетного ощущения запаха, а облитое, словно автор письма боялась, что запах выветрится по дороге. Но он, как назло становился только крепче. И от этого многообразия запахов у Каллена начинала болеть голова. Оставалось всего несколько конвертов и с этой партией будет покончено.       — Еще пара писем про сеновал, овладевание, стоны и можно будет отдохнуть, — уговаривал себя Каллен.       Лучше совершить марш-бросок до Денерима, в одиночку выйти в бой с Ферелденской морозницей или месяц проигрывать Дориану в фигуры, чем читать эти пропахшие ложью, интригами и парфюмерией бредни молодых (и не очень) скучающих орлесианских аристократок.       «Генерал Резерфорд, я знаю, что вы мне не ровня, — прекрасное начало для романтического письма, думал Каллен, — но я смогу уговорить отца согласиться на наш союз».       Да, пожалуй это худшее из зол — быть исполненным капризом дочки богатого папаши. Ни за что и никогда Каллен не позволит продать себя, как домашнюю скотину.       «Генерал, вы племенной жеребец и я хочу вас объездить!» — заявлял автор письма в самом начале. Середину Резерфорд благоразумно пропустил и прочел последние две строки, о чем спустя несколько секунд глубоко пожалел: «… ты моя профитролька. Навеки твой граф де Ля Риз».       — Какая мерзость! — прошипел Каллен и, брезгливо держа письмо от воздыхателя двумя пальцами, бросил бумагу в пылающий камин. — Не приведи Создатель, Эвелина узнает. Засмеет же.       Следом отправились все остальные письма — на простой белой бумаге и на гербовой, надушенные ароматами модными в этом сезоне и в прошлом десятилетии, содержащие пылкие признания и деловые предложения, от юных наивных дев и зрелых женщин, от влюбленных и расчетливых — все горели одинаково.       Завтра Жозефина непременно спросит его об этой ароматной корреспонденции и он прямо ответит ей о том, как поступил с этой пачкой писем и как надлежит поступить с последующими.       Есть только одна девушка, от которой ему хочется получать признания в любви, но она, будто нарочно, пишет ему холодные отчеты и иногда шутливые записки, в которых нет даже намека на слово «люблю».       Эти записки она пишет на клочках бумаги, не особенно заморачиваясь за их размер, аккуратный край и запах. Ее первое письмо, адресованное лично Каллену, она написала из таверны «Избалованная принцесса», что на берегу озера Каленхад. Оно было написано на вырванном из ее дневника листке, сильно помятом, с каплями пива и вина (Каллен надеялся, что это вино).       Она пишет записки карандашом или чернилами, но неизменно размашистым и торопливым почерком. Однажды попробовала написать помадой, но все письмо размазалось, будучи сложенным вдвое. Но не это для Каллена важно, а то, что в ее записках нет ни грамма лукавства и ни капли корыстного расчёта.       Сегодняшнюю записку Каллен нашел у себя на столе после обеда. Она была написана аккуратным почерком на цельном листе карандашом, что для Тревелиан было верхом перфекционизма, и гласила:       «Приходи сегодня в девять вечера ко мне. Обещаю интересные рассказы о последней вылазке, хорошее вино и мое общество.       Если не придешь, при встрече укушу за ухо и за ягодицу.       P.S. Нет, не одновременно, остряк.       P.P.S. И как ты просил, никаких духов и благовоний».       Она не посвящает ему стихов, не строчит пачками признания в любви и описания постельных сцен на сеновале, не вздыхает томно в ночи у окна. Она двумя клинками и кровью врагов пишет историю будущего, где они будут жить в мире.       Он не поет ей серенады под балконом и не заваливает охапками роз, не бьется за ее имя на дуэлях, но отстаивает ее честь и ее дело в боях. Он провожает ее в поход и истово молится Создателю, чтобы тот позволил ей вернуться живой и невредимой. И волнуется, ожидая хоть короткой весточки на обрывке бумаги, написанной ее почерком.       У них нет времени на высокопарные признания и пышные церемонии. Зато у них есть ночи ее недолгого пребывания в Скайхолде, вино, рассказы о походах, нежные касания и жадные поцелуи, о которых не надо говорить…       И никаких духов…