Огонёк

Когда прилетел ворон от Одинокой горы, и узбад Даин кликнул срочный сбор на помощь своему родичу, каждая семья ради чести подгорного народа постаралась выставить хотя бы по одному бойцу. Зажав рот рукой, смотрела Наис, как дед с ворчанием тащил из кладовки помятый доспех. Облегченно вздохнула, когда старика подвела больная спина, и его скрючило так, что примчался Гилфи, ругаясь на чем свет стоит, мол, ему собираться надо, а этот старый дурак… Уходя, посетовал, что немолод и сам рискует так же скрючиться, перетаскивая раненых. Наис сунула деду банку с барсучьим жиром — растирать поясницу. Расцеловала и силой уложила обратно в постель, когда он вскинулся удерживать ее. Забросила через плечо узел с мужским платьем — и отправилась знакомыми переходами за своим учителем. Гилфи глянул косо. Узбад Даин глянул косо. Но у Гилфи не было других помощников, а Наис, по обычаю гномов, перерядилась в мужчину. В бою целителей никогда не бывает много — на нее махнули рукой. Разве что не награждали наравне с мальчишками подзатыльниками, когда она спотыкалась, сбивая строй, слитно чеканящий шаг под барабанную дробь. Даже косо не поглядывали, скорее улыбались. Так она впервые оказалась в боевом походе. А потом и в битве, которую позже назовут Битвой Пяти Армий… Обмирая от ужаса, она пласталась по земле за спокойно ползущим Гилфи. Разрыдалась, когда он первый раз протянул руку, чтобы проверить биение сердца лежавшего в луже крови воина — и, покачав головой, двинулся дальше. Едва не вывернулась наизнанку, увидев, как еще живой варг ползет по собственным внутренностям. Чуть не рухнула в обморок от воплей раненого пони. И разом пришла в себя, растерянно моргая и держась за горящую щеку, когда Гилфи отвесил ей звонкую оплеуху. В тот день Наис впервые увидела иные расы. Старый гном преспокойно уселся рядом с эльфом, державшимся за простреленную руку. Потрепал дивное создание по плечу и обложил крепкой бранью на кхуздуле, стоило тому попробовать отказаться от перевязки. Так же спокойно Гилфи пырнул засапожным ножом раненого орка. И обругал уже Наис за то, что она только испуганно глядела на тварь, пока та тянула к ней лапы. Мальчишка из Эсгарота тихонько скулил, звал маму — Гилфи подтолкнул Наис к нему: — Пой! Он все равно тебя не видит. И она запела. Колыбельную, которую ей певала бабушка, пока была жива… Мальчишке было уже все равно: жизнь стремительно уходила из развороченной груди, на залитом слезами лице проступала счастливая детская улыбка… Он так и не дослушал песню, рука в ледяном поту разжалась на запястье Гилфи. Они закрыли ему глаза и поползли дальше. Весь день Наис тянула за собой тяжеленную лекарскую сумку, подавала Гилфи то жгут, то полотно. Задыхаясь, волокла вместе с ним на плаще тех, кому еще можно было помочь. У шатров лекарь и его ученица торопливо глотали воду из ковшика, глядя, как заботливые руки уносят очередного раненого. И возвращались к переднему краю, стараясь расслышать в шуме боя стоны и призывы о помощи… Что происходило на поле битвы, кто одерживал победу — Наис не очень-то понимала и не стремилась понять. Гилфи сам следил даже за тем, где ходить, а где ползать, и вовремя ронял свою помощницу на землю, чтобы их не приметили орки с расстояния выстрела. Он-то все понимал и теперь бесстрашно пробирался к воротам Одинокой горы, где кипело основное сражение. Когда появились орлы, Гилфи вправлял ногу человеку из отряда Барда Лучника. Крепкий мужик, неудачно свихнувший себе колено, сперва хотел послать подгорный народ куда подальше за все хорошее, но целитель сунул ему кулаком в зубы и приступил к лечению. А Наис завороженно таращилась на гордых воинов неба… Никто из них не заметил сразу, что рев орков, до того далекий, начал приближаться. Наис вдруг увидела, как орел свалился на крыло и круто пошел вниз. Взвизгнула, когда Гилфи толкнул ее в расщелину между камнями, а человек схватился за меч. Крепкий подзатыльник и приказ не двигаться уложили Наис носом в землю. Она зажмурилась в ужасе. Мужик, до того клявший гномов, мотнул головой, предлагая Гилфи тоже спрятаться — но лекарь спокойно взялся за подвернувшийся топор и встал рядом с раненым. Первого же орка Гилфи свалил на камни — и вздохнул с облегчением, подмигнув мужику. В расщелине и под мертвой тушей девка была в безопасности. Вот только орков было многовато, и человек уже заваливался с колена наземь, а на старого гнома прыгнул с верхушки останца могучий варг, увернувшийся от когтей орла… Наис открыла глаза, когда лязг и рычание рядом давно уже стихли, а орлиный клекот растаял где-то в небе. Выкарабкалась из-под придавившей ее туши. Бережно сложила седую голову учителя с телом, закрыла неподвижные серые глаза. Стянула с шеи эсгаротца кожаный шнурок с деревянным оберегом, сунула в сумку — найти родню и рассказать о славной смерти. С трудом подтянула его тяжелое тело поближе к телу Гилфи. Она даже заплакать толком не могла. Ухватила драгоценную сумку за длинную ручку, глубоко вздохнула — и двинулась дальше. Одна. И уже сама коснулась шеи лежавшего ничком эльфа в разрубленном шлеме, пробормотала молитву Махалу — и отвернулась, прислушиваясь и присматриваясь. За внушительным останцем громадный медведь ревел и ворочался среди орков, с визгом разлетающихся от ударов могучих лап. Наис безразлично глянула на зверя, прижалась к земле и стороной поползла на тихий стон неподалеку. Темноволосый гном сидел, неловко привалившись к камню. Рядом с ним лежал другой, залитый орочьей кровью так, что невозможно было разобрать ни знаков на доспехах, ни цвета волос… Из груди его торчала стрела. Наис подползла, протянула руку к лежавшему. Темноволосый поднял голову, с усилием всмотрелся мутным взглядом: — Ты целитель? Наш? — Целитель, — выговорила Наис пересохшими губами. — Спаси моего брата, — тихо попросил воин. Наис нащупала стук сердца раненого: неровный, ускользающий… С трудом сглотнула, понимая, что без Гилфи будет бессильна. Но беспокойный взгляд живого помог ей удержаться от беспамятства. Он был молод, еще моложе, чем она. Наис присмотрелась и к нему, заметив восковую бледность и посиневшие губы. — Ты тоже ранен? Он хмыкнул, неловко шевельнулся. Наис увидела, что земля под ним раскисла от крови из раны на бедре. — Дурак, — выдохнула она, дрожащими пальцами нашаривая жгуты в сумке, — стрелу выдернул, так что не перевязал? Он снова хмыкнул. Правая рука его лежала на плече брата, а вот левая — бессильно свисала, сгибаясь под невероятным углом, точно все суставы вывернули в обратную сторону. Наис перехватила ногу темноволосого жгутом. Рядом лязгнула о камень шальная стрела. Наис вспомнила Гилфи, стиснула зубы и продолжила перевязку, мельком понадеявшись, что следующая стрела достанется ей, и этот кошмар прекратится. Темноволосый стремительно терял силы, и Наис уложила его, не дав завалиться на больную руку. Второй дышал, тяжело, с хрипом в пропоротом легком, в котором застрял иззубренный наконечник. Наис боялась даже смотреть ему в лицо, понимая, что неминуемо убьет его, как только попробует обрезать стрелу. «Махал, хоть бы он умер сейчас! — взмолилась она. — Сейчас, пока я еще до него не дотронулась!» Но раненый продолжал дышать и слабо всхлипывал сквозь зубы. Кхазад живучи. И отважны. Наис сумела срезать стрелу, не добив раненого. Тем же ножом разрезала завязки брони, потащила из сумки ткань для повязки и мельком озадачилась вопросом, как она в одиночку вынесет сразу двоих раненых… Наис обернулась, затылком ощутив чей-то взгляд. Тот самый медведь стоял позади и смотрел на них. В зубах его было зажато чье-то тело… Глядя в маленькие глазки смерти в зверином обличье, она бестолково стиснула нож в ладони — но медведь фыркнул, развернулся и исчез в один прыжок за останцем. Не успела Наис закончить перевязку, как из-за скалы послышались певучие эльфийские голоса. Дивные создания пришли с носилками, и распоряжавшийся у них высокий целитель дружелюбно похлопал ее по плечу: — А ты молодец, гном. Беорн велел забрать вас скорее, мы поторопились… — Кто такой Беорн? — тупо спросила Наис, только сейчас обнаружившая, что руки у нее трясутся, и встать она не в силах. Эльф сперва помог уложить раненых на носилки, только потом ответил: — Оборотень в обличье медведя. Может, ты его не видел, но он вас заметил на ваше счастье. Эй, гном, что с тобой? — он поднял голову Наис за подбородок, вгляделся. — Ты ранен? Идти сможешь? — Я не целитель, я только помощник, — с трудом выговорила она, чувствуя неудержимо накатывающую дурноту. — Они умрут. Эльф ловко подхватил ее, придержал за лоб. Гладил по спине все время, пока она не перестала кашлять и задыхаться. Протянул фляжку с водой: — Первый раз в бою, что ли? Подожди печалиться, может, еще и поправятся. Вы, дети Ауле, крепкий народ, — он помог ей подняться, сунул в руки сумку. — А ты маленький какой-то для гнома. Молодой еще, да? Ничего, ты молодец, гном, их теперь можно хоть донести… Пойдем-ка с нами, приятель, а то ты что-то совсем растерялся. *** Наис снова оказалась возле лекарских шатров, где ставили носилки с ранеными. Вокруг кипела суета. Кое-кто добирался к целителям своими ногами — им прямо у шатра промывали легкие раны и накладывали повязки. Целители, выползая на минутную передышку, торопливо хватали свежий воздух и наскоро оглядывали ожидающих перевязки раненых. Все было так же, как и весь этот день. Вот только рядом с Наис теперь не было почтенного Гилфи. Усталого, серьезного и спокойного Гилфи, который проходил между носилок, осматривал, поил и утешал, а порой и зычно окликал целителей, требуя немедленно забрать вот этого и еще вон того… Слезы туманили зрение, Наис еле ковыляла за носилками, стараясь не спотыкаться. Того, со стрелой в груди, унесли в шатер сразу, второму эльфы бережно помогли слезть с носилок на землю. Наис зачерпнула воды из бочки в берестяной ковшик и подсела к нему. От усталости и слез, она почти ничего не видела вокруг, и этот молодой воин казался единственным знакомым и родным среди мечущейся и хлопочущей толпы. Но почти сразу из шатра выскочил пожилой крепкий кхузд в забрызганном кровью переднике целителя, высмотрел ее подопечного: — Кили! Живой! — Ага, живой… — названный Кили попытался приподняться и тяжело свалился на плечо к Наис. Выдохнул со стоном на кхуздуле: — Оин, с Фили плохо… — Видел, сам займусь, — отмахнулся лекарь. — Не так плохо, как… — осекся и сурово покосился на Наис из-под бровей. — А это еще что за дева? Он говорил громко, будто плохо слышал. И чем-то неуловимо напоминал Наис погибшего учителя… — Я помощница почтенного Гилфи из Железных холмов. — Где сам Гилфи? — быстро спросил Оин. — Он нам нужен! Наис не совладала с собой, всхлипнула: — Убит. Лекарь вздрогнул, покачал головой: — Жаль… Легкой дороги ему в Чертоги. С Кили что? — Бедро… Рука вывихнута. — Вывих подождет, а жгут — это срочно. Ты и займись, — распорядился неожиданно Оин. — У нас рук на тяжелых не хватает. В шатре есть все нужное, тащи его туда. Оробевшая и растерянная Наис не осмелилась возражать: перебросила руку Кили через свою шею, встретилась с изумленным взглядом его карих глаз… — Я ж ничего не умею, — пожаловалась она ему и мысленно дала себе по губам. — Ага, — выдохнул Кили, пытаясь встать. — Я тоже в битве первый раз, друг друга стоим… — и тут же фыркнул, подмигивая: — Все по-честному. Главное, что Оин Фили забрал… Он поможет… Ей пришлось изрядно попыхтеть, прежде чем удалось поднять с земли и затянуть в шатер оползающего с ее плеча воина. Кили скрипел зубами от боли и тихо ругался. В шатре горели эльфийские светильники, запах трав смешивался с одуряющей вонью сонного зелья кхазад. Раненые лежали на разостланных шкурах или на столах, над ними склонялись целители всех трех рас, лица их были закрыты влажными повязками. Чувствовалось, что здесь все устроено… Второй подопечный Наис уже лежал на столе посреди шатра под лампами, и почтенный Оин бережно срезал с него одежду. В другом углу стонал в полузабытье какой-то бедолага-человек, левая рука его ниже локтя превратилась в лохмотья мяса с торчащими обломками костей. Двое эльфов вылущивали ему эту руку из локтевого сустава, используя вместо стола один из барабанов Даинова войска. Вокруг остальных лежанок тоже хлопотали целители, и Наис с трудом нашла свободное место, чтобы уложить Кили. Ей указали на котел с горячей водой и стопку ведерок — она быстро развела воду, принесла обратно к лежанке. Вот и первая операция… — Держи лампу! — гаркнул ей на ухо Оин, подошедший незаметно. — Вон крючок! Яркий свет заставил Кили болезненно зажмуриться. — Потерпи, — пропыхтела Наис, чувствуя, что у нее предательски трясутся руки. Кто-то из эльфов, проходя, подал Наис плошку со жгучим настоем — промывать инструменты. Кили с видимым трудом повернулся к лекарям, спросил на Всеобщем: — Что с Торином? Эльф и Оин разом отвели глаза и разошлись по своим местам. Наис вздрогнула, услышав знакомое имя, но тут же прикинула время наложения жгута… Выудила из сумки Гилфи коробку с инструментами, достала нужные флаконы и порошки. Закрыла встревоженное лицо раненого тряпкой, себе наскоро замотала рот и нос влажной тканью, чтобы самой не уснуть. Привычно начала отсчитывать капли сонного зелья: — Дыши глубоко. Сейчас станет легче. Испуганные карие глаза затуманились, стоило ему вдохнуть. Наис торопливо распорола изодранную штанину и белье под ней, протерла вокруг раны сперва горячей водой, потом настоем. Лезвие лекарского ножа задрожало у нее в руках, когда она поняла, что ей придется расширять рану: резать вот это, живое, дышащее и все-таки вздрагивающее от боли. Она глубоко вдохнула и задержала дыхание, чтобы успокоить трясущиеся руки. Разрез. Еще разрез. Теперь все должно быть видно. Но когда она промыла и промокнула рану, оказалось, что все выглядит совсем не так, как на картинках в книгах… Совершенно не так! В отчаянии Наис раздвинула металлической лопаточкой лохмотья ткани, оставленные выдернутым зазубренным наконечником. Кили тихо застонал: видно, боль пробилась даже сквозь оглушение зельем. Ей показалось, что она заметила сосуд — и зажим пришелся вроде бы в нужное место. Наис с облегчением сняла жгут — и рана тут же заполнилась кровью. Она попыталась прижать — бесполезно. Тряпка мгновенно промокла насквозь. Холодея, Наис потянулась за новым жгутом, но тут сзади просунулась изящная рука эльфа. — Ты что ж это делаешь, гном?! Держи его! Быстро! Он схватил второй зажим, пальцем ввел в разрез. Раненый взвыл, рванулся, Наис пришлось навалиться на него, чтобы удержать. Эльф остался невозмутим, нащупал что-то и, щелкнув ручками, зажал инструмент. Кровь мгновенно остановилась. Эльф убрал кровь пучком корпии. Не глядя протянул к Наис руку — она вложила в нее свою лопаточку. Он раскрыл рану и недовольно покачал головой. Наис накапала еще сонного зелья на тряпку на лице Кили и осторожно глянула поверх руки эльфа, куда он пристроил зажим. И сразу же поняла, где ошибалась изначально. И вообще теперь ей все стало совершенно понятно… Она даже нервно захихикала при мысли, что кхазад немногим отличаются от лягушек, но почувствовала ползущие по спине капельки холодного пота: она же едва не отправила этого Кили прямиком в Чертоги! — Ты что трясешься? — удивился эльф. — Никогда не делал, что ли? Наис помотала головой. — И кто такому мальчишке доверил… Ну вот, смотри, ушивать стенки сосуда здесь бесполезно, надо перевязывать. Это плохо, потому что может потом обернуться хромотой, но ничего не поделаешь. Справишься? — Постараюсь, — пискнула она. Эльф, казалось, смягчился: — Ладно, я посмотрю за тобой. Делай, а я пока рукой займусь. Когда Наис закончила перевязывать сосуды и засыпала рану порошком от заражения, ее пальцы совсем перестали дрожать. Она снова смочила тряпку сонным зельем, пощупала здоровую руку раненого: сердце билось часто, но ровно. Он изредка постанывал сквозь зубы, когда эльфийский целитель крутил выбитые кости, но на действия Наис уже не отзывался: порошок действовал. Игла, шелк, стежок, узелок… Новая нитка… Эльф с улыбкой посмотрел на руки Наис: — Это уже лучше, гном. Но все-таки сам ты работать пока не можешь. Как же получилось, что ты здесь один? — Мой учитель погиб, — ответила она, пряча глаза. — Прости… Сочувствую. Первый раз в бою? Она кивнула и виновато глянула на него. — Для первого раза неплохо, — эльф ободряюще улыбнулся. — Да и не самый простой случай, не переживай, хорошо справился. Главное — спокойно. Вот только раны у него грязные, лихорадка его еще сильно потреплет… Но он молодой еще — выживет. Целитель тяжело вздохнул, точно кому-то из его близких повезло меньше. Впрочем, наверняка так и было: на половине лежанок протянулись эльфы, сородичи врачевали их и мазями, и какими-то странными действиями… Волшебство, наверное. Наис забинтовала ногу Кили, а эльф закрепил лубки на руке. Они разрезали на раненом одежду и в четыре руки начали обтирать его губками с теплой водой. Кили был удивительно хорошо сложен, молод, и тело его еще не покрывали шрамы. Странно, но Наис совсем не смутилась от вида обнаженного воина, точно перед ней была каменная статуя. Прекрасная статуя. — Красивый, — тихо сказала Наис эльфу. — Жалко… Тот хмыкнул: — Не буду спорить о красоте с гномом, но он действительно складный юноша. Давай-ка заканчивать побыстрее, пока он не замерз. Двое эльфов притащили носилки, застеленные драным одеялом в пятнах крови. Подхватили Кили под плечи и спину. Наис придержала темноволосую голову, покрепче укутала его в рваное одеяло. — Выздоравливай, — шепнула она, погладив Кили по щеке. — Прости меня… Узел из остатков одежды эльфийский целитель небрежно бросил на носилки, приказал что-то на своем певучем языке — его соплеменники выслушали и пошли к выходу, стараясь ступать в ногу. Наис поклонилась: — Спасибо… — Будет жить, — целитель улыбнулся и, уже уходя, добавил: — Поздравляю. Только теперь Наис смогла осмотреться. Брата Кили уже тоже перекладывали со стола, а человека с изуродованной рукой, видимо, давно унесли. На большинстве лежанок были совсем другие раненые. Долго же она ковырялась! И неудачно, несмотря на все похвалы эльфа… Надо бы признаться почтенному Оину, что одна она не справляется. Наис поискала Оина взглядом. Старый лекарь стоял, понурив голову, возле одной из лежанок. Рядом с ним, к удивлению Наис, в шатре оказались узбад Даин, эльфийский владыка в роскошном вооружении и старик в сером балахоне. У самой лежанки плакал на коленях какой-то неизвестный, похожий на человека, но с шерстью на босых ногах. Плакал и повторял: — Прощай, Король-под-Горой… Прощай, Торин… *** Все бы отдал Балин: и жизнь, и честь, и воспоминания… И мудрость хваленую вместе с прочитанными книгами. Отдал бы не глядя за одно то, чтобы не понимать происходящего. Не понимать. Как Двалин, которого в шесть рук держали, чтобы Трандуилу по зубам не врезал. А Балин понимал, что прав был Трандуил. Все сделали остроухие, что могли, и вмешался владыка лишь тогда, когда его целители в один голос изрекли приговор: «Безнадежно». Безнадежно! Ранение в голову. Ювелирная работа для самолучших целителей: остановить кровотечение. Ускользающая возможность спасти жизнь — и ни единой надежды, что жизнь эта будет того стоить. Либо безумие, либо вечная неподвижность, существование на ложе болезни… Либо — и, пожалуй, это лучший вариант — и то, и другое вместе. Не жизнь — существование. Но прав был Трандуил, запретив своим даже близко подходить: когда умрет или останется калекой раненый после рук эльфов, никто из кхазад не вспомнит, что таков был изначальный приговор. А никаких новых стычек допускать нельзя. Смерть будет спокойнее. Для всех. И даже милосерднее — для Торина. Он и сам это признавал, пока был в сознании. А Двалин не хотел это понимать. И это тоже было понятно. Государственное дело… Балин хотел бы забыть сами эти слова. И возмущаться, размахивая руками, как Бофур возмущался. Ссылаться хоть на Бифура, про которого говорили то же самое: и безнадежен-то, и не встанет, и рассудком повредится, — а вот же, глядите, глаза-то разуйте! Живой, жизни радуется! Стоит оно того! Но одно дело — Бифур, другое — Король-под-Горой. Даин, сам узбад и наследник Дурина, тоже прекрасно все понимал. Слезы украдкой вытирал, когда один за одним отказывались браться за дело его целители: «Безнадежен, не возьмусь. Добрее будет добить, чем навеки оставить калекой. Слаб глазами стал, узбад, прости, не отважусь». Но молчал, не рычал приказов. Позволял самим решать. И только вздрагивал, все ниже опуская голову: ведь о любимом брате, об одном из немногих живых родичей речь шла, о герое прославленном! И Даиновых целителей понимал Балин, и Оина, который бросил сквозь зубы: «Ищите помощника, без второго лекаря не справлюсь», уходя к другим раненым. Нельзя ради одного безнадежного бросить всех, кому срочная помощь может вернуть настоящую жизнь. Или простую жизнь ради родных и близких! Понимал Балин — а лучше бы не понимал, как Глоин, который едва не разругался с братом насмерть и разругался бы, если бы Оин глухим вовремя не прикинулся и не ушел, будто не услышав. И несчастного Бильбо, захлебывающегося теперь слезами, Балин понимал. Невозможно даже думать о надежде, когда видишь лицо, бледностью соперничающее с повязкой на черных волосах. Когда знакомые синие глаза стремительно становятся темными от расширяющихся зрачков, а голос все менее внятно выговаривает слова, и та рука, что не в лубках, судорожно стискивает одеяло… Впервые в жизни стоял Бильбо лицом к лицу со смертью товарища. Впервые страдал от страшного, мучительного бессилия, которое они все уже не раз испытали… Плакал. Выискивал на себе несуществующие вины. Каялся в сделанном и несделанном, точно судьбу заклинал, пытаясь открутить время вспять. Балин понимал его. Слушал, как винит себя Бильбо в том, что его умишко бакалейщика дальше своей норки не простирался. В том, что предал он Короля-под-Горой. Что привык мир делить на чуть-чуть своего и много-много чужого, что не понимал, как можно на копья лезть, зубами лязгая, не за свое — за общее! Что жить хотел больше, чем быть честным, что изворачивался там, где можно было говорить прямо… Балин-то понимал, что Бильбо и прав — и неправ. Прав — потому что помог он людям добиться от Короля-под-Горой твердого «Да» вместо лукавых уверток. Прав был полурослик, обвиняя себя, потому что не понял тогда, как крутился Торин, выгадывая еще день, еще час, еще чуть-чуть — и как терзался он потом, не желая нарушать слово, но зная, что неизбежно будет продолжать изворачиваться — и выглядеть при этом будет лгуном без чести и совести… Но слишком хорошо Балин знал Торина, чтобы не понимать и его, с улыбкой прощавшегося с «добрым вором»… Тверже камня и честнее клинка станет полурослик, когда оправится от своего запоздалого приступа раскаяния. Он тоже многое понял, их маленький Взломщик, навязанный Торину на голову Серым магом, — не без пользы для всех. Зря ругает себя сейчас раздавленный горем Бильбо: все его понимали. И все его оценили. И нынешние его слезы оценили тоже — и оценили высоко. Несправедлив был к себе полурослик, потому что не так уж страшна была его ошибка. Куда важнее было то, на сколько лет может то проклятое золото обеспечить сытую жизнь и кхазад, и людям, пока восстанавливаются жилища и мастерские. Неправ был Бильбо, терзая себя, потому что никакие камни не могли бы заставить Торина хоть крошку этого золота показать обезумевшим, изголодавшимся, в одночасье потерявшим все погорельцам. Золота! Не того, что им действительно было нужно, а золота, которое только предстояло обратить в товары. Балин понимал, что слишком многое довелось Торину повидать в жизни, чтобы не уберегать товарищей от гибели, а людей — от себя самих, пусть даже ценой своего слова. Похоже, теперь-то и Бард Лучник это понимал. А может, и не понимал, может, верил, что удержит своих от расправы, от попытки забрать все, а не только оговоренное. Может, и удержал бы, как знать. Не напрасно же заступался за Барда мудрый Роак, да и теперь сидел от него неподалеку, смотрел грустными бусинками глаз — тоже прощался… Все понимал Балин. Понимал, что с каждым мигом промедления все ближе становится горе. Страшное горе. Понимал радость Даина, когда эльфы сообщили, что нашли мальчишек: выживут наследники Торина — никто не обвинит Даина в захвате престола под Горой. Да и любил Даин своих родных искренне, и не так уж много у него их оставалось… Балин его вполне понимал и тут: тоже ведь родня. Понимал Оина, метнувшегося к растянутому на столе Фили. Понимал, как руки дрожали у старого лекаря, пока вытаскивал он зазубренный наконечник из груди мальчишки, которого сам когда-то же у Дис и принимал. И как оборвалось сердце Оина в ту минуту, пока Фили не дышал — сам. И почему он подошел теперь и стоял с таким отчаянным видом над Торином, желая обрадовать и будучи не в силах сделать это — понимал тоже. Балин бессильно склонил голову на руки. Он устал. Он слишком устал, он казался себе совсем дряхлым. Надо было встать, пойти поглядеть, где устроили Фили и Кили. Надо было поговорить с Даином и Бардом Лучником. Надо было мимоходом обнять закаменевшего Двалина. Успокоить плачущего Ори, чудом не получившего в бою ни царапины и теперь клянущего себя за трусость. Сказать ему что-нибудь мудрое и высокое. О славе. Об удаче и храбрости. Надо было попросить растерянного Бомбура заняться пищей на весь лазарет, а то раненые кхазад рехнутся от эльфийской лечебной стряпни. Надо было непременно поговорить с Бильбо. Но Балин не мог отойти от койки, с которой доносилось едва слышное, неровное дыхание раненого. Сидел, уронив голову на руки, и шепотом просил у Махала чуда. Хоть какого-нибудь. Любого. Не понимал он, и понять не мог, только судьбу. Высшие силы. Таркуна, Серого мага, бросившего в лицо Торину слова, казавшиеся Балину несправедливыми и оскорбительными. Не понял Таркун Торина. Обиделся. Куда ему понять, пусть даже за ним Свет, но голодного народа-то за ним не стоит. И детей у Таркуна нет, не понять ему, что их жизнями из простой скаредности не жертвуют. Нет, Балин не хотел понять Таркуна. И Махала. И Гору — их дом родной. За что так жестоко? Почему так дорого пришлось платить? И за что платить? Пусть отсохнет борода у всей этой хваленой мудрости, коли она заставляет считать именно эту жизнь единственной справедливой платой за возвращенную Гору и победу над орками! Мало было судьбе испытаний, что она уже послала на голову наследника рода Дурина? Мало было дракона, скитаний, голода, работы на износ? Мало было Азанулбизара, гибели брата, безумия деда и исчезновения отца? Мало было одиночества, горя сестры, ссоры с лучшим другом? Неужели мало? Неужели мало доказывал он, что справится с чем угодно? Справился и с этим: вот она стоит, Гора. Целая, нетронутая. Вот порубленные полчища орков, которых доламывают сейчас у реки: если бы не Торин, умница Торин, единственно верно выбравший момент для атаки их крошечного хирда — не продержаться бы до подмоги ни людям, ни эльфам, ни войску Даина. Вот это все — а вот он лежит. Мало было его голове испытаний, что потребовался еще и этот злосчастный удар? И какой! Достаточно сильный, чтобы пробить и шлем, и подшлемник, и кости — но недостаточный, чтобы отправить в Чертоги сразу, без долгого ожидания. Без перехода от надежды к отчаянию и обратно. Без всех этих плясок лицемерия и откровенности, жалости и разума вокруг его смертного ложа! — Почтенный Оин, — пискнул рядом незнакомый голос. Балин поднял голову и в первый миг решил, что сам от горя рехнулся: перед ним была замурзанная юная мордашка с измученными карими глазищами под шапкой светлых кос. Такое лицо он видел больше ста лет назад, в день падения Эребора. И с тех пор успел увидеть, как тот мальчишка взрослел, видел его веселым и печальным, видел в бою и в кузнице… А потом Балин понял, что перед ним, во-первых, девушка в мужском наряде, а во-вторых — то самое чудо, о котором он просил Махала. Потому что она тянула Оина за рукав и сбивчиво объясняла, что сама с обработкой ран не справляется, но готова помогать, что ее учили многому, но она мало видела… Потому что эта девчонка, по молодости и глупости своей, могла согласиться на то, от чего отказались куда более опытные и мудрые лекари! И потому что Оин вдруг услышал, кто и что ему говорит, замахал руками Двалину и Дори: «На стол! Лампы! Воду! Живо!», а девке сказал ласково: «Ты, дочка, видала когда-нибудь, как останавливают внутреннее кровотечение в голове? Вот сейчас и увидишь».