Огонёк

Двалин многое повидал. На многое мог смотреть, даже бровью не ведя. Многое мог сделать недрогнувшей рукой. А тут — не выдержал. Не выдержал сразу, как увидел лицо девки. Брат скрутил ему руку за спину, оттолкнул в сторону. Лицо было знакомое. До слепого животного ужаса. Знать не знал Двалин, что с ним такое может случиться, а вот поди ж ты — стоило ей наклониться над Торином, чуть не вырвал у нее из рук лекарский нож. Спасибо Балину, удержал вовремя. А она только глянула удивленно и виновато: — Волосы убирать придется. Помешают… Глаза у нее были отцовские. Махал, вот и пришла расплата! Не к Торину — к Двалину. Может, оно и заслуженно. Против Торина ее отец плел заговоры, его доброе имя опорочивал перед народом. А Двалину их бывший друг ничего не сделал. Что Дис его Двалину предпочла — так он не виноват. И потому теперь Двалину трястись за жизнь друга, оказавшуюся в руках этой девки — и один Махал ведает, что у нее на уме… — Прекрати, — проворчал над ухом Балин. — Еще дернешься — свяжем. Ори, юнец Ори, нежный, как эльфа, и тот помогал, где поставили. А Двалин не сумел. На лежанку плюхнулся, голову руками стиснул. Ни смотреть, ни слышать не хотел. А пришлось, глаз оторвать не мог, так ему страшно было. И видел. Длинные черные пряди на полу — когда-то еще отрастут, если и выживет; ладно, бороду не тронули. Блестящее в свете лампы лезвие в руках Оина и кровь, выступающая из разреза… Зачем так рану-то расширять, чуть не от скулы! Воинам шрамов не занимать, хоть и на лице, но вот жрать с таким разрезом… Ох, не о том он думал, дурак, какое там жрать! Дышал бы… Руки… этой. Как ее звать — Двалин так и не узнал. Разве по отцу имя было бы известно. Она держала Торина за запястье — удары сердца считала, потом и вовсе у лица ладошку развернула. Дыхание, что ли? И так ясно, что дышит он слишком слабо и слишком тихо… Ори у горелки стоял. Круглыми глазами смотрел на инструмент, который ему в руки сунули: накалить. Тоненькая такая проволочка, крошечное шило на ручке. Докрасна разогретое. Двалин сразу понял, для чего оно. Бофур, которому после ранения брата вообще все было нипочем, накрепко стиснул в ладонях голову Торина. Отвернулся, правда: видно, не совсем все нипочем… — Ты бы пошел мальчишек проведать, — посоветовал Двалину брат. — Оин сказал, тут надолго. У Оина пилка в руках появилась, и Двалин точно знал, зачем его Балин отослать норовит: чтоб не видел и не слышал. — Ты меня за девку-то не держи, — огрызнулся устало и тут же язык прикусил. Потому что девка, хоть и сбледнула малость, но держалась хорошо: считала исправно, подавала инструменты Оину, придерживала что-то. Даже глядела любопытно, что Оин делает. А вот сам Двалин шумно выдохнул, когда лекарь отложил пилку. — Глянь-ка, отломок-то кости хороший, все прикроет, — буркнул Оин себе под нос и вдруг заорал на Всеобщем: — Какого рожна сразу закрыли рану? — Спасибо скажи, что не заклеили, — пришел со стороны певучий ответ. Девка ухмыльнулась остроухому, точно знакомому, а Оин круто повернулся: — Клей есть, что ли? — Есть, конечно. Сейчас дам, — прожурчал эльф и куда-то смылся. — Он мне помог, — полушепотом заметила девка. — С Кили. Двалин осознал, что про Кили-то и не спросил даже, и не глянул. Жив — и ладно. — Ну, так мы быстро управимся, — довольно изрек Оин. — Подержи-ка тут. Да, вот так. Свет поправьте, темно, как у варга в брюхе. Кто-то — Двалин и не заметил, кто, — заменил лампу, перевесил крючок. Оин засопел: — Нож давай. Да, вот этот… Маленький. Отлично… Так, потерпи-ка, узбад, отпустит… Девка все-таки отвела глаза. Двалин заметил, и ему стало не так противно от себя самого. А еще заметил он, как после длинного выдоха Оина пальцы на сведенной руке раненого разжались почти сразу… — Нашел! — ликующе сказал Оин. — Повезло, слава Махалу! Ох, и повезло же! Ори! Давай на счет «три»! Бофур, крепко держи! Раз… Два… Двалин хотел отвернуться — не удалось. Увидел, как Оин схватил раскаленное шило, одним быстрым движением приложил — и сразу отшвырнул на пол. Прошло несколько томительных мгновений — и лекарь сказал устало: — Ну и все. Зашивать можно. И по тому, как дрогнул его голос, догадался Двалин, что чудеса все-таки случаются… Встал: — Пойду мальчишек проведаю. Вы долго еще, Оин? — Долго, тут кроить и кроить, — мотнул головой целитель. — Ты вот что… Надо место ему устроить. Желательно отдельное и посвободнее, чтобы следить днем и ночью. Эльф вернулся, глянул. Одобрительно покивал. Девка робко улыбнулась ему. Остроухий небрежно плюхнул возле горелки какую-то коробочку, воды плеснул в мерную чашку: — Разведу клей, когда скажешь. Вы ведь вряд ли знакомы с нашими составами. — Начешет тебе холку Трандуил, — буркнул Оин, снова берясь за ножи. Остроухий только хмыкнул в ответ: — За клей? Вряд ли… Но пока я вместо одной горелки вижу три, большей пользы в ином месте от меня не будет. Кстати, этот ваш юноша очень хорошо шьет. — Кхгм, — ответил Оин, и Двалин, выходя, увидел, что их лекарь сам еле на ногах держится от усталости… Видать, шить девка и будет. За стенками шатра давно стояла ночь, глухая и холодная. Раненых кутали во все, что сумели найти: укрывали поддоспешниками, заворачивали в плащи. Надо мальчишкам найти теплое, да где ж его взять? Разве в Горе… Брат придержал за руку: — Не хочешь ли рассказать, что ты так на девочку вызверился? Неужели она за отца отвечает? Для этого ты бы лучше его разыскал! — Нечего его разыскивать, — ответил Двалин и удивился, что охрип. — Убит он еще до рождения Кили. А знает ли про то эта соплюха… — Убит?! О, Махал! — покрутил головой ошарашенный Балин. — Ты постарался? Двалин мотнул головой в сторону шатра. У брата округлились глаза: — А леди Дис… знает? — Надеюсь, нет. Балин вдруг опасно сощурился: — Чтоб у тебя борода отсохла, братец! Ты хоть знаешь, что она решила ждать его до Чертогов? — Не знаю, но ясно, что решила, — Двалин отвел глаза. — Пойдем, надо мальчишек найти. — Торин — ладно, но ты-то, — с сердцем бросил брат. — Вот дурак-то, сам мучаешься и ее мучишь. Кто еще здесь дурак! Нашел время и место поговорить… Хотя ясно, что Балин отвлечься пытается. Да и боялись братья сегодня друг за друга крепко… Но говорить о Дис теперь Двалин точно не мог и не хотел. Он положил руку на плечо Балина, чтобы остановить эти речи: — Ты к Даину? — Да, — тот тяжело вздохнул. — Многое нужно решить, брат. Ты уж пригляди за мальчишками… И за Торином… А девочку не трогай, да и не бойся. Раз уж даже я не знал, какая судьба ее отца постигла, откуда бы ей знать? Подумалось мельком, что Балин, как обычно, прав. Наверняка знать не знала девка, что лечила сперва родного брата, а потом — убийцу отца… Но приглядеть за ней не помешает, если она и впредь станет приближаться к Торину. *** Ветка горела неохотно. На Гору и окрестности спустился промозглый вечер. Сыро было. Противно. Узбад Железных холмов, Даин Айронфут, вздохнул и подтолкнул сырую ветку в еле тлеющий костер. Не меньше трети войска он потерял сегодня убитыми и искалеченными. А все из-за чего? Из-за непомерной гордости его родича… Даин снова вздохнул, пытаясь отогнать беспокойство. Он бы хотел винить Торина во всем. Хотел бы не ждать в тревоге вестей от синегорцев. Хотел бы злиться. Но он никогда, во всю свою жизнь, не мог злиться на Торина по-настоящему! Хотел — и не мог. Как не мог даже пожелать сравниться с ним, даже по-настоящему позавидовать ему не мог. На какой-то давней встрече братьев-королей Трора и Грора, незадолго до ухода старшего в Морию, Даин впервые увидел своих троюродных братьев и сестру — и навсегда остался восхищенным… Синеглазая красавица Дис обходилась с ним так ласково и просто, как никогда не обходились с ним его собственные сестры. Фрерин рассказывал про мир за пределами Железных холмов, который Даин видел мало. Но в речах Фрерина не было пренебрежения, и когда он дал волю языку, его незлобивое хвастовство только развеселило Даина. Дис тоже смеялась, изредка вставляла острое словечко или задавала неудобный вопрос — и Даин смеялся тоже. Фрерин охал, сверкал мальчишескими глазами и призывал родича в свидетели, что Прародительниц Махал точно создавал из змеевика. Они дурачились и хохотали, а Торин в это время сидел подле узбадов и их наследников, и старшие порой позволяли ему высказать свое мнение… Потом он пришел к младшим — и они разом погасили смех и шутки, ожидая его слов. Его распоряжений — позже понял Даин. А в тот момент смотрел на старшего брата точно так же, как остальные: весь внимание. За спиной Даина тогда был его знатный род и положение наследника. Он должен был быть равным Торину — но нет, он был в толпе молодежи, внимавшей его словам. За спиной Торина уже тогда стоял его собственный хирд. Пусть двое бойцов — но уже бойцов. За спиной Торина уже тогда были лиги и лиги пройденных путей, сожженный Эребор, принятые решения. На осмотрах рудников Даин восхищался богатством пород — Торин прикидывал выработку. В кузнице Даин старался сделать как можно лучше — Торин знал, как можно сделать проще. В дружеских поединках Даин боролся за победу — Торин звал своих победителей следовать за собой. Делами и речами Даин старался заслужить любовь и уважение народа — Торин улыбался и кивал, и за его одобрение сам Даин готов был отдать душу. После Азанулбизара Даин прославился местью за отца в поединке. Торин — победой над темным войском. Нет, Даин ему не завидовал. Невозможно завидовать тому, кого ты сам поставил над собой. Узбад Даин был плотью от плоти камня, из которого вышли кхазад, — Торин был их идолом. И тем больнее и непонятнее было Даину, когда этот идол их народа попирал вековые обычаи… Он еще помнил горечь обиды после Азанулбизара, когда он уговаривал Траина и его сына отправиться к Грору. Помнил их короткий разговор между собой при нем, нечаянном слушателе. Помнил извиняющийся взгляд Торина, его благодарность за предложение — и разрешение всем желающим уйти с Даином! Многие ушли. И отныне Даин косо смотрел на этих ушедших. Они не отринули заветы Махала. Не пошли бродяжничать по поверхности. Не нанимались в услужение к иным расам. Они вернулись к своему народу. К жизни, которая положена любому из кхазад. Они все сделали правильно — но Даин не мог забыть, что они предали и Траина, и Торина. Он был почти рад, когда до него доходили вести о процветании поселения в Синих горах. Об удачной торговле с людьми в Эриадоре, о знакомстве с малоизвестным народом полуросликов. О том, что кхазад Торина охраняют торговые караваны, путешествуют в поисках выгодных заказов, о том, что они изготавливают на заказ вещи из покупного металла и камней. Покупной металл и камни! Это не укладывалось в голове. От сотворения Прародителей не бывало такого, чтобы кхазад добывали меньше, чем обрабатывали. И ведь беглецам от Одинокой горы открыт был путь в Железные холмы! В королевстве сперва Грора, потом и самого Даина руд было достаточно, чтобы обеспечить им всем и радость работы, и верный кусок хлеба. Но — нет. Торин Оукеншильд предпочитал закупать руду и камни. Дрянное железо, добываемое на холмах Эриадора. Скверные, по сравнению с морийскими или эреборскими, золото и драгоценности. Переплавлять, перековывать. Что за работа для кхазад — пытаться починить то, что проще было бы отковать заново? Что за нелепая гордость, вынуждающая нарушать самый смысл жизни детей Махала? И все-таки Даин ничего не мог поделать с собой и радовался каждой доброй вести из Синих гор, означавшей лишь очередное нарушение обычаев их народа… А история с Дис! Махал заповедал своим детям создавать верные и крепкие семьи, рожать как можно больше детей, любить их и воспитывать в строгости и поклонении обычаям. Дис, дочь Траина, никогда не была замужем. Но ее сыновья теперь лежали в палатке самого Даина, распорядившегося уложить там мальчишек как своих близких родичей. Один ребенок — ладно, бывали ведь и такие несчастья, что погибал жених до свадьбы — а невеста оставалась после его смерти не одна. В таких случаях кхазад сочувствовали невесте едва ли не больше, чем законным вдовам, потому что коли влюбленные не удержались от проявлений своей любви еще до свадьбы — значит, не по расчету была задумана свадьба, значит, точно была любовь, большая, настоящая! И потерявшую любовь горько жалели. Ее и ребенка охотно принимали родичи погибшего, на руках носили, счастливы были, что остался от любви хоть малый росток — ребенок, рожденный невестой, так и не ставшей женой. Но у Дис сыновей было двое. И обоих числили по роду матери, а имени их отца никто не знал. Каждый род кхазад за честь женщины, за признание ребенка готов был бы биться до последнего вздоха. А уж за всеми любимую принцессу, дочь Траина, внучку Трора, любой мужчина был бы вдвойне рад положить жизнь — но разыскать и примерно наказать выродка, который мог так пренебречь обычаями. Любой. Но почему-то не Торин, с охотой назвавший сыновей сестры своими наследниками — и заткнувший рты всем любопытным на веки вечные. Торину это простили. Даже одобрили. И сам Даин одобрил: ни один род кхазад не сумел бы искупить такую обиду, нанесенную красоте и гордости их народа — Дис, дочери Траина. И на сыновей ее несмываемым пятном лег бы позор отцовского родового имени. Но ведь они-то ни в чем не провинились! Даин снова вздохнул и поднялся, направляясь в палатку. Сыновей Дис он увидел сегодня впервые в жизни. Красивые мальчишки, лихие воины. Всего несколькими годами старше его собственного сына и наследника. Сына, которого он назвал Торином — в честь не столько давнего предка, сколько своего родича, которого он порой так мало понимал. Но Торин, сын Даина, находился сейчас в Железных холмах, учился всему, что положено знать и уметь будущему узбаду. А наследники Торина Оукеншильда, Фили и Кили, сыновья Дис, участвовали и в походе к Одинокой горе, и в отгремевшей страшной битве народов. Раньше этих мальчишек любили как сыновей всеми любимой Дис. Как наследников всеми почитаемого Торина Оукеншильда. Нынешний их подвиг принес им собственную славу. Славу — а не искупление отцовской вины перед народом. Торин и тут изначально знал что-то свое, невероятное и непостижимое. И опять оказался прав. Даин бережно коснулся лбов мальчишек. Кажется, он начал понимать, почему восхищается родичем и прощает ему все… От пробуждения Дурина кхазад радовались тому, что мир давал им. Они подчинялись ему, благодарили за его дары и печалились ниспосланным неудачам. Торин Оукеншильд не подчинялся миру — он подчинял мир себе. Нападение злобной твари лишило его народ дома — он дал своему народу новый дом. В его землях не оказалось того, что испокон веку ценили кхазад — он достал нужное не из-под земли. Небывалую беду своей сестры он превратил в славу и гордость всех кхазад. Даже оскорбление, нанесенное эльфами и людьми чести его рода здесь, у Одинокой горы, легло несмываемым пятном не на него — на людей и эльфов. Пятном крови Торина Оукеншильда. И пятном на совести самого Даина — за колебания перед целителями. Позор: ни один из его подданных не решился спасти прославленного героя! И он, Даин, не осмелился отдать приказ! Побоялся вмешаться в это странное сражение с судьбой, которое всю жизнь вел его родич… Но теперь он готов был думать, что поступил правильно. Не иначе, сами высшие силы привели нынче на помощь Торину дочь того, кто когда-то оставил его после Азанулбизара, уйдя к Грору. Даин поморщился. Вот тоже — нарушение обычаев. Пусть мелкое, пусть все соблюдено, пусть вопросы чести рода девчонки должны заботить лишь ее родичей — но ведь обычай нарушил и он, позволив ей участвовать в походе. Неужели так поторопился ответить на просьбу о помощи, что и подумать не успел, следует ли брать с собой всех желающих? Кстати, негоже было девчонке теперь находиться на виду людей и эльфов, не ровен час, догадается кто-нибудь, если уже не догадались… Да вот беда: не лишать же целителей пары лишних рук. Хотя здесь, подле наследников Торина и его самого, если он останется жив, нужен целитель — но работа большого опыта не требует, а чужих взглядов и вовсе не будет. Может, поручить девчонке и дальше возвращать отцовский долг, находясь рядом с тем, кого ее отец покинул? В палатку заглянули братья Фундинулы. Двалин поклонился и сразу прошел осмотреть мальчишек. — Что? — быстро спросил Даин. Балин вздохнул: — Оин сделал все, что мог. Сказал — теперь надо ждать. — Перенесите Короля-под-Горой сюда, — распорядился Даин. — Принцы тоже останутся здесь, чтобы не было лишней болтовни. И Оину будет сподручнее. Передай ему, кстати, чтобы девчонку сюда же убрал: нечего ей перед чужаками мелькать, а другим раненым он сам полезнее будет. Двалин кивнул и исчез с неожиданным проворством. Балин помолчал, погладил седую бороду: — Узбад, ты сказал… Король-под-Горой… — И его наследники, — твердо выговорил Даин. — Никто иной не может быть Королем-под-Горой, кроме Торина и тех, кого он сам выбрал. Я помогу своим родичам во всем, что потребуется, и буду защищать их честь и право до тех пор, пока они сами не откажутся от моей помощи за ненадобностью. Ты можешь быть спокоен, Балин: пока Торин жив, он остается для меня единственным Королем-под-Горой. — Я ни мгновения не сомневался в этом, узбад Даин, — осторожно заметил Балин. — Но кто-то должен распоряжаться в Одинокой горе и говорить с людьми и эльфами до тех пор, пока Торин… — он вдруг отвел глаза, — или Фили… — Я же сказал, что помогу, — Даин положил руку ему на плечо. — Но мне нужна будет и твоя помощь, родич, ты знаешь мысли Торина лучше, чем я. *** Когда Торина уложили в палатке, где уже находились его племянники, Оин сослался на приказ узбада Железных холмов и велел Наис остаться при раненых. Низкие лежаки занимали почти все пространство маленького шатра, и она со своей сумкой присела в углу на деревянном чурбаке возле большого камня, заменявшего стол. Двалин, вызвавшийся стеречь больных в эту ночь вместе с Наис, запалил угли в жаровне, поправил шест дымового отверстия и устроился на полу возле лежанки Торина. Его брат притащил и втолкнул в палатку снова ушедшего в свои переживания Ори, ругательски ругая его на ходу и требуя немедленно взять себя в руки и начать приносить пользу. Теперь большеглазый рисовальщик сидел между Фили и Кили и изредка касался рук своих товарищей. Оба не то спали, не то были в беспамятстве: на бледном лице младшего полыхали пятна лихорадочного румянца, старший хрипло дышал, и под его головой на белом утиральнике расплывалось розоватое пятно. В первый момент Наис растерялась, поняв, что племянники Торина Дубощита — это те молодые гномы, которым она помогала на поле сражения. Оин невесело улыбнулся: — Еще не то бывает… Знаешь, дочка, при Азанулбизаре притащили к лекарю кхузда раненого — со скалы его орки столкнули, видать. Пол-лица на память камням осталось, голова разбита, ребра переломаны… Ну, лекарь за срочное взялся, раненый-то вовзят доходил. Ребра поправил, то-се. Из Чертогов вытащил. А когда за рожу-то взялся, кровь с грязью смыл — обомлел. Отец его оказался. — И что, выздоровел? — тихо спросил Ори. — А? — Выздоровел отец его? — Как не выздоровел, — Оин усмехнулся и подмигнул Ори с Наис, смотревшим на него во все глаза. — Много лет прожил еще, даже внука успел понянчить от младшего сынишки… Гроином звали того раненого, а лекаря — Оином, сыном Гроина. А тут эка невидаль! Не так много у нас лекарей, дочка, чтобы не могли в руки к тебе попасть трое из одной семьи. Двалин покачал головой, задумчиво приминая табак и глядя на Наис. Думал он, что Оин просто не знает, насколько занятной вышла ее сегодняшняя история. Заметил небрежно: — Да тут почти все из одной семьи. Но девушка только улыбнулась Оину и спросила, где можно взять воду и котелок, чтобы приготовить все на перевязки. Оживившийся после выволочки Ори метнулся куда-то, вернулся с маленьким котелком и ведром воды. Старый лекарь черпанул воды мерным стаканчиком, жадно выпил — и ушел. Под пристальным взглядом Двалина Наис почувствовала себя неуютно и принялась разбирать свою сумку и оставленные ей Оином свертки. Набор снадобий у синегорского лекаря был на загляденье, некоторые Наис даже не знала, а другие не изучала в подробностях. Но что знала — то знала и пристроила на жаровню котелок, влив в него мерку воды. Пока котелок закипал, она успела нарвать из ткани полосок для повязок, сложила их в стопку и убрала, чтобы не пачкались. Двалин сидел и наблюдал за ней. Потом хмуро спросил: — Курить-то можно? Наис поднесла ему уголька. Могучий лысоватый гном немного пугал ее своим странным, пристальным взглядом. Она решила, что он просто волнуется за раненых, оставленных на ее попечение… — Ты чья будешь, девка? — поинтересовался Двалин, раскуривая трубку. — Наис, дочь Рекка из Эребора, — ответила она. Двалин поперхнулся дымом: Рекк, последний в роду, погиб на его глазах, придавленный обрушившейся стеной в потайном ходе… Подумал, что уже сразу после Азанулбизара задумывал что-то недоброе бывший друг, коль назвался в Железных холмах чужим именем… А еще подумал, что девка почти наверняка не знает о его делах, если, конечно, не врет сейчас. — И где же твой отец теперь, Наис? — спросил он. — В Железных холмах остался? — Нет, он давно пропал. А ты знал его?.. — Двалин, сын Фундина, — быстро подсказал ей Ори. — Как это ты не знаешь, где твой отец? — Знаю только, что скорее всего, он погиб. Я еще совсем маленькая была, уже и не помню его почти, — вздохнула Наис. — Меня дед по матери вырастил, да вот Гилфи еще… — Гилфи и я знал, — кивнул Двалин. — Добрая смерть ему выпала. А тебя-то как сюда занесло? — Нас всего двое в роду, дед да я. Надо же было кому-то пойти. Дед хворает, а у Гилфи не было помощника, — она простодушно улыбнулась Двалину, высыпая в воду сушеные травы. — Тебя же убить могли, дуреха, то-то деду радости, — довольно резко сказал сын Фундина и снова надолго замолчал, выпуская колечки дыма. Она тоже отмолчалась, глядя, как от семян льна потихоньку густеет отвар. — А что тебя дернуло Оину помогать? Другие отказались. Наис пожала плечами: — Почтенный Оин попросил… А потом… Двалин насторожился снова, стоило ей замяться: — Что? — Я… с детства хотела поговорить с узбадом Торином, — осторожно призналась Наис и сама почувствовала, до чего сейчас это прозвучало глупо. Двалин снова подавился дымом и долго кашлял, утирая бороду. Потом мотнул лысой головой: — О чем поговорить-то? — Какая разница? Сначала надо, чтобы он вообще заговорил… Двалин угрюмо отвернулся. Смущенный этим разговором Ори приподнялся и отер светлую бороду и усы Фили полотном. На ткани осталось розоватое пятно. — Не остановилась кровь. — Остановится, — утешил его Двалин. — Ты просто не видал, как из меня хлестало, когда так пропороли. И живой, видишь. Он повернулся к неподвижному телу за спиной, положил руку поверх руки раненого: — Ты-то помнишь, верно? И такой небрежной силой прозвучали его слова, что остальные затаили дыхание, ожидая, что сейчас повернется голова, окутанная белой повязкой, откроются глаза… «Интересно, какого цвета у него глаза?» — мелькнуло в голове у Наис. Но ответом им была тишина, которую нарушало только хриплое дыхание Фили и потрескивание углей в жаровне. Двалин криво улыбнулся, похлопал могучей ладонью безжизненную руку: — Ничего, брат… Обойдется. Ори с сомнением поглядел поверх плеча Двалина. Лицо раненого, белизной соперничавшее с повязкой, было отмечено странной печатью иномирной отрешенности. На подушке лежали выпущенные поверх тканевых полос прядки не пострадавших от рук целителей черных волос… Наис тоже посмотрела и подумала мельком, что надо будет убрать оставшиеся прядки в косу, чтобы не придавить по нечаянности и не сдвинуть повязку. Но непонятная настороженность Двалина и его недоверчивый взгляд, устремленный на нее во время расспросов, пугали ее, и она не решилась приближаться. Снова помешала отвар и присела у стола, подперев голову руками. Мужчины молчали. Ори тоже вытащил трубку, робко покосился на Двалина, потянулся к жаровне за угольком. Кили беспокойно шевельнулся, перекатил голову по подушке, всхлипнул — и снова задышал ровно. Наис отцедила отвар через тряпку и поставила остужать в стороне. Несколько раз она задремывала на малое время, успокоенная и бессонной фигурой Двалина, и большеглазым испугом Ори: разбудят, если что. Просыпалась — и снова проваливалась в короткий сон, в котором ей виделось крошево травы, кружащееся в кипящей воде. Вчерашняя битва ей не привиделась ни разу. Когда начало светать, пришел Оин в измызганной кровью одежде. Обошел раненых, пощупал лоб Кили, проверил дыхание Фили и молча постоял над Торином. Понюхал отвар и одобрительно кивнул Наис, присаживаясь рядом с ней. Опустил голову на скрещенные руки — и мгновенно уснул. Как развиднелось, Ори поднялся и вышел из шатра наружу. Вскоре донесся стук топора о дерево. Судя по изредка раздававшемуся лязгу железа, на дрова Ори пустил одну из орочьих камнеметалок. У Двалина погасла трубка, и он встал за угольком. Пристально посмотрел в глаза Наис, сказал, раздельно выговаривая каждое слово: — Когда меня орки продырявили, со мной так не сидели. Некому было. Трое раненых, один Фрерин на ногах держался — так он за лежачими и ходил. Как мог. Но жрать было нечего, а травы и лекарь — были. Потому что Торин в кузнице вкалывал. За четверых. — Повезло же тогда Торину, — пробурчал вдруг Оин, потягиваясь с хрустом. Наис удивленно повернулась к лекарю, а тот раскатисто захохотал: — Ты ж подкову скорее сломаешь, чем скуешь, Двалин, где тебе на эльфийские притирки наработать! Могучий гном заулыбался, вынул изо рта трубку: — Твоя правда, Оин, кузнец из меня — что клинок из навоза… Оин открыл было рот, видно, хотел переспросить, но тут завозился разбуженный смехом Кили: — Пить… Наис подхватилась, зачерпнула чашкой воды, устроила темную голову на своей руке. Кили поглядел на нее мутными после сонного зелья глазами: — Опять ты… — Я, — невольно улыбнулась она в ответ. — Больно? — Ага… — Кили стукнул зубами о край чашки, поморщился. — Хуже будет… Знаю. Фили… как? — Жив. Налево посмотри. — Спасибо… Ох… За шатром загремело железо, кто-то выругался, кто-то зашикал. Потом послышался плеск воды, и затрещали в костре дрова. Оин поднялся, потирая лоб ладонью: — Поесть бы, — он подмигнул Кили, когда тот с отвращением поморщился. — Что, худо тебе, герой? Ничего, сейчас перевяжем вас, пожуем чего-нибудь, да я пойду. Дел много. А вам надо еще воды натаскать, чтоб на день хватило. Он плеснул приготовленный Наис густой отвар в чашку, подсел к Торину, бесцеремонно отодвинув Двалина. Уложил голову в повязках на свое плечо, разжал зубы и влил ему в рот немножко тягучей жидкости. Наис и Двалин с замиранием сердца следили, как он долго гладил раненого по горлу, пока тот не сглотнул. — Ну вот, сработало, — Оин довольно фыркнул. — Раз пить и есть может — значит, может выкарабкаться… Кили тихонько всхлипнул: — Оин… Что с ним? Он же не в обмороке… — Нет, с ним хуже. Так что чем скорее вас с Фили поднимем, тем лучше будет. — Нас… с Фили? — Кили вытаращил глаза. — Ты о чем? — О том, дорогой, что вы у нас наследники, — Оин уложил Торина обратно на подушку. — Так что делай, что тебе говорят, и постарайся встать как можно скорее. — Оин, — Двалин недобро прищурился на целителя. — Ты не веришь, что Торин поднимется? Зачем тогда… Лекарь тяжело вздохнул: — Если бы я не верил, Двалин, он бы уже не жил. Но скоро это точно не будет. А я вчера разговор слыхал. Барда Лучника с Трандуилом. Не дает им покоя золото… И разбираться с ними придется Даину и вот этим балбесам, — он ткнул пальцем в сторону Кили, потом вдруг хмыкнул: — А может, оно и к лучшему, сколько лет Торин за всех отдувался, пусть теперь они за него… Наис много раз слышала, как на Гилфи набрасывались с упреками родичи тех, кому лекарь не мог помочь немедленно, и теперь сжалась в комок, ожидая взрыва негодования. Но Кили лишь серьезно нахмурился и упрямо тряхнул головой, только что не сплюнув сквозь зубы: — Сработаем! — Бороду себе не оплюй, работник! Хотя какая у тебя борода… — засмеялся Двалин и снова похлопал Торина по руке. — А и правда, хоть отдохнет… Давайте перевяжем их, да я к Балину схожу. Что за история там с золотом?