***
Заходя в больницу, Моника немного медлит. Знакомые стены, а вот и Элизабет, медсестра ее папы. Она стоит у ресепшена, разговаривает с врачом, замечает девушек в дверях и спешит к ним на встречу. Дежавю. Чертово дежавю накрывает Монику с головой. Она боится услышать эти слова вновь. Не в этот раз, пожалуйста. Умоляю. Звон в ушах, уходит в себя, старается не слушать, что же скажет приближающаяся женщина. Но уже поздно. Она хватается за одно единственное слово. «Простите». Видит пустой коридор, сожаление в глазах медсестры, улавливает на мгновенье крик, сорвавшийся с губ Рэйчел. Вот-вот и рухнет на пол от бессилия. Сердце бьется так, словно остановится с минуты на минуту. Руки дрожат и пытаются ухватиться за подругу. За пеленой слез Моника все-таки улавливает появление в коридоре отца Блейка. Он прислонился лбом к стене, уже не сдерживая слез. И вроде бы все в госпитале шло своим чередом, несмотря на троих людей, оплакивающих сына и друга. Блейка Крамера, того самого, который был до беспамятства влюблён в Монику, но так и не сказавшего ей об этом. Того, кто всегда поддерживал и был с тобой до конца. Того самого парня, что взял отцовский «Вольво» и отправился в свой последний путь до Индианополиса, музея из детства и зведного неба. Несмотря на все это, Моника была не только разбита, она была зла. Зла, ибо все повторилось вновь. Они хотели ее спасти от жестокой правды, но вместо этого ранили ещё больше. Неужели люди считают, что то, как если бы на них скинули целый грузовик камней лучше, когда в тебя кидают лишь по кучке камешков? Она не может больше оставаться здесь, ды и никому это не нужно. Задыхается. Нужно больше воздуха. Запах медикаментов и вовсе выводит ее из себя. Стирает слезы, которые снова появляются на глазах. Выбегает на улицу и сталкивается с кем-то. Он здесь. Он, черт его побери, снова здесь. Когда он нужен ей. Она обхватывает его плечи, а он зарывается в ее волосы и ничего не говорит. Он знает. Ему позвонили. Как он и просил. Моника уже не сдерживает крики. Вновь и вновь выпуская их в шею Джастина. Он ещё сильнее обхватывает ее плечи. Гладит волосы. Но молчит. Он не плачет и ничего не говорит. Он молча сжимает в своих объятиях Монику Грей и осознает, что этот день настал. Он окончательно потерял своего некогда лучшего друга. Последнюю частицу детства. Того, которое он ещё называл так.Часть шестнадцатая.
25 июня 2018 г. в 00:29
— Где он? — шепчет Моника в трубку. Задержала дыхание. Пульсация в висках.
— Успокойся, ладно? Сначала скажи, где ты, — Рэйчел обеспокоена, ее голос дрожит, но она не подаёт виду. Она почти смирилась.
Больно, но нужно терпеть.
— Почему ты скрываешь это от меня? — тело сковывает. — Рэйчел, пожалуйста, черт побери, я должна знать.
Она умоляет. И от неизвестности все становится только хуже. И все будто повторяется вновь.
— Он в реанимации. Все будет хорошо, — долгая пауза в трубке. — Я сейчас приеду.
Но девушка слышит лишь ту же фразу. И ее будто волной накрывает. Все хорошо? Она слышала эти слова гребанный миллион раз, но ничего не стало хорошо.
Три минуты назад она увидела смс от папы Блейка. Три минуты назад она будто вернулась на полгода назад. Он в реанимации, его болезнь прогрессировала. Какая у черту болезнь?
«Вы издеваетесь? Вы просто-напросто хотите свести меня с ума?» — проносится в голове Грей, пока она с трудом собирается с силами, чтобы понять, что ей делать дальше.
Она же должна ехать туда. Сейчас же.
Стирает слезы с глаз и встает с постели. Комната вокруг кружится.
А что, если это все сон?
Видит машину Рэйчел и бросается к выходу, осознавая всю реальность этой ситуации.
Открывает дверь и несколько секунд стоит, смотря на подругу. Наверное, ждёт, пока та скажет, что все это розыгрыш. Но она лишь смотрит на неё своими заплаканными глазами и ещё крепче сжимает в руках руль.
Моника садится в автомобиль. Она ждёт хоть чего-то. Каких-то объяснений. Ей нужно знать, как Крамер, чертов Крамер, который буквально вчера готов был перевернуть весь мир, сейчас находился в больнице и, о Боги, ее позвали, чтобы попрощаться с ним? Такое бывает?
— Я должна была сказать, — блондинка нарушает тишину, висящую в воздухе. — Я хотела.
Моника молча смотрела на неё, пыталась справиться с комом в горле, спрятать свой страх в глазах. Но вряд ли у неё получалось.
— Он не хотел усугублять, — Фишер подбирает слова, которых как никогда ничтожно мало. И какого это, как объяснять подруге, что их друг умирает в течение последних месяцев, что, возможно, прямо сейчас его сердце сдастся?
— Усугублять что? — Моника уже смотрит перед собой и не жалеет слез. По лицу Рэйчел понятно сразу. Опять эта гребенная жалость, недосказанность и прочая чушь, которая преследует ее будто всю жизнь.
— Ты была расстроена потерей отца, это был не лучший год в твоей жизни, прости, но это так. Он не мог сказать тебе и добить, — снова и снова. Режет ее по недавно начавшей заживать ране. — У него ишемическая болезнь сердца. С детства. Но он сказал мне буквально пару месяцев назад. У него случился первый приступ. Серьезный. Я хотела тебе позвонить, но он пришёл в себя, попросил меня не говорить тебе пока.
Несколько месяцев. Они скрывали это все это время. Пока Грей жила в своей боли, она и не знала, что скоро прибавится новая порция.
— Как он сейчас? — выдавливает из себя, смотря в упор на подругу.
— Врачи не могут сказать. Это второй инфаркт, но никогда не знаешь, когда будет последний, понимаешь? — Рэйчел закусывает губу и молит Бога, чтобы этот всё-таки был лишь вторым.