"Imagine" или Все что нам нужно, это любовь..Часть 1

Приношу извинения за задержку....       О страшном диагнозе кроме членов семьи знала только Вера. Эван намеренно не сообщил о болезни никому из знакомых. Сначала потому что не привык распространяться о своих проблемах, а когда лечение не дало результата – потому что боялся. Боялся ужаса и сочувствия, жалких попыток его подбодрить. Никто из тех, кого он называл своими друзьями, не могли в полной мере представить себе, что он чувствовал, и Эван не хотел, чтобы даже пытались. Так было проще – молчать и сохранять видимость благополучия. Он даже Вере запретил разговаривать на эту тему, как будто если не произносить вслух слово "рак", болезнь потеряет над ним свою силу. Когда начался второй курс химиотерапии, скрывать очевидное стало труднее. Боясь навязчивых вопросов о том, почему он снова так похудел и стал плохо выглядеть, Эван свел к минимуму все социальные контакты. Он и раньше был не особенно общительным человеком, и по-настоящему близких людей в его жизни можно было бы пересчитать по пальцам. Теперь же ему казалось, что все, с кем он общался последние годы, за исключением, может быть, Саши, совершенно не имели для него значения. Он решительно отвергал все приглашения Веры на светские мероприятия, куда она пыталась затащить его с завидным упорством, убеждая, что он не должен изолировать себя от людей. Она изо всех сил пыталась заставить его продолжать делать хоть что-то, но впервые в жизни Эван оставался глух к её словам. Всё постепенно теряло значение. Его только выводили из себя попытки кого-то из родных поддержать в нем боевой дух. Та его часть, которую он всегда считал ответственной за успех и достижения, шептала ему слова поддержки, стараясь заставить быть сильным. Он столько раз преодолевал себя, поднимаясь с колен, одержимый желанием побеждать, что сейчас точно так же должен был хотеть победить болезнь. По крайней мере, все именно этого ждали от него. Эван хотел жить, но в этот раз сил на борьбу почти не осталось. Сколько можно? Враг, грозивший ему из страшного небытия, был холоден и беспристрастен, он жрал его изнутри, как жрал, уничтожая, многих других: детей, молодых и стариков, богатых и бедных, глупых и умных. Первое время Эван, как и все заболевшие, терзал себя мыслями: почему именно он? За что? Воспитанный глубоко верующей матерью, он по инерции искал в происходящем какой-то божий умысел, пытаясь убедить себя, что все еще верит в Бога.       В июле Лайсачек неожиданно получил приглашение от ИСУ выступить в качестве приглашенного гостя на открытии нового спортивного центра для детей с ограниченными возможностями в Филадельфии. Это было масштабное событие, привлекающее к себе большое внимание общественности, и в прошлом он счел бы за счастье поучаствовать в подобном мероприятии.       – Они приглашают меня произнести вдохновляющую речь, даже не подозревая, что я сам дышу на ладан… – пробормотал Эван, показывая открытку из плотной бумаги Вере. – Даже смешно…       – Я бы на твоем месте не спешила отказываться, – заметила женщина. – Эван, в твоем положении нет ничего постыдного, ничего такого, чем нельзя было бы поделиться с другими. Рассказать о своей собственной боли – значит немного облегчить ее. Тебе стало бы легче.       – Ты считаешь, мне стоит взойти на трибуну и сообщить, что у меня рак? – горько усмехнулся он. – Все начнут жалеть меня, включая этих несчастных детей…       – Для начала тебе неплохо бы самому перестать жалеть себя, – мягко, но решительно ответила она.       Эти слова неожиданно позабавили Эвана. Может быть, и правда сходить? Пусть увидят, как бессмысленно и глупо строить свою жизнь в угоду великим достижениям, надеясь, что, достигнув вершины, ты защитишь себя от трагедий. Он долго разглядывал собственное отражение в зеркале, оценивая нанесенный болезнью урон. Его уже настигло худшее, чего он боялся: от химиотерапии постепенно начали выпадать волосы, один из немногих атрибутов собственной внешности, которым он мог бы гордиться. Сперва он пытался убедить себя, что его не постигнет эта участь, и старался не замечать оставленных каждое утро на подушке волос, пока Вера как-то не завела разговор о том, что на подиум возвращается мода носить парики.       – Знаешь, эти бесконечные укладки и сушки ужасно сказываются на состоянии волос. Мне кажется совсем не оправданным так экспериментировать каждый раз. Современные парики почти не отличить от настоящих причесок.       – Ты считаешь, мне пора носить парик? – тихо заметил он, поймав в ответ равнодушный и отсутствующий взгляд.       – А что здесь такого страшного?       – Ничего.       Это была действительно мелочь по сравнению с тем, что его начали мучить боли, которых он не ощущал в начале лечения. Он был готов лишиться даже зубов, не сомневаясь, что у Веры найдется очередная умная присказка и на этот счёт.       – Подумаешь! Волосы отрастут! – сказала Кристина, глупо улыбаясь, увидев его после радикального посещений парикмахерской. – Ты слишком уж заморачиваешься своей внешностью!       Он привыкнет. Привык же к постоянной тошноте, к отсутствию аппетита, к упадку сил, к сохнущей коже и раздирающему все тело зуду.       Вот только если он придет на это открытие, все сразу же поймут, что за муляж у него на голове. Ей-Богу, лучше уж сразу отправиться лысым. Можно, например, прийти и сказать, что он решил кардинально сменить имидж. Его даже посетила крамольная мысль взойти на трибуну, произнести положенные пафосные вдохновляющие слова, а потом сообщить, что у него рак, он умирает… и сорвать парик… Интересно, какой была бы реакция? Как же хочется сказать, что в гробу он видел эту церемонию… и до чего же лицемерна вся их бюрократическая система… Выжимает из спортсмена все соки, вкладывая в него, пока он может принести какую-то пользу, впахивая как лошадь, а потом выбрасывает, как использованный пакетик. Эван вспомнил первый год после Ванкувера, когда каждый считал за честь пожать ему руку, когда перед ним были раскрыты двери самых фешенебельных заведений и красных ковровых дорожек. Когда Америка готова была носить его на руках. А что теперь? Теперь, когда он ни на что больше не способен, они все отвернулись от него. И пригласили, наверняка, потому что кто-то другой отказался.       Он не чувствовал ни злости, ни удивления… только разочарование. Тогда он наивно верил, что все те, кто с уважением жал ему рук в знак приветствия, действительно уважают и любят его. Джонни раньше него понял, что все это один прекрасный мираж. Никто не отдавал ему права оставаться на троне, просто дал посидеть недолго, чтобы потом снова сдать место в аренду.       Иногда, проезжая мимо катка в Рокфеллер-центре, Эван останавливался, чтобы посмотреть на скользившие по льду счастливые фигуры конькобежцев, чувствуя себя изгнанником, выброшенным за пределы племени отшельником, о существовании которого весь мир давным-давно уже позабыл… Сеансы психотерапии не приносили облегчения. В назначенное время он приходил в кабинет доктора Льюиса, отсиживал положенные пятьдесят минут и уходил, чувствуя еще большую досаду и раздражение. Ничего не происходило. Помня восторженные отзывы Веры об этом человеке, Эван гадал, в чем причина его собственного фиаско. Почему он не стал чувствовать себя лучше? За что, в конце концов, он платит деньги? Этот важный мужчина в нелепом костюме, постоянно подправляющий съезжающие на нос очки, вызывал в нем почти физическое отвращение. Кажется, он просто тянет из него деньги и время, переливая из пустого в порожнее. Эван бросил бы ходить к нему, вот только не хотел выслушивать слова неудовольствия от Веры, которая старательно убеждала его, что эффект в психотерапии всегда наступает спустя довольно долгое время. Это было еще более иронично, учитывая, что он понятия не имел, как долго еще проживет на этом свете.       – Я чувствую себя обманутым… – Эван задумчиво смотрел в покрытое пылью окно, как обычно стараясь не смотреть на сидевшего напротив доктора Льюиса. – Меня все убеждают, что, стоит сделать дополнительное усилие, и успех не заставит себя ждать… но кто может знать, чем все это обернется в итоге? Я выиграл на соревнованиях золото, о котором мечтал, но сейчас это кажется мне такой ерундой… Те трудности, которые я преодолевал, когда шел к намеченной цели, ничто в сравнении с тем, что приходится переживать сейчас… Я пытаюсь понять, почему всё так произошло в моей жизни, и не нахожу ответа. Я знаю, что глупо так думать, но мне иногда кажется, что рак – это наказание. Я не хочу сказать, что так происходит у всех, но в моем случае я вижу именно это. Я не знаю, в чем я настолько виноват, но чувствую свою вину. Я не хочу ничего решать. Если бы не давление моей семьи, я бы, может, даже от лечения отказался, потому что оно выматывает меня сильнее, чем сама болезнь. Я просто смертельно устал. Никто не может все время бороться. Я прихожу сюда, к вам, и не понимаю, какой в этом смысл. Мы обсуждаем мою жизнь, но в ней уже мало что можно исправить…       – Эван, я хочу повторить предложение, которое уже делал однажды, – спустя непродолжительное молчания произнес аналитик. – Я вижу, что ты разочарован нашей работой. Ты бы хотел видеть другой результат. Иногда для того, чтобы пациенту действительно стало лучше, нужно работать не один год, но я понимаю, что в твоем случае у нас нет времени на такое ожидание. Гипноз может ускорить ход работы в два раза. Я не часто применяю его в своей работе, но иногда это единственный способ пробиться в глубину подсознания.       Эван перевел взгляд на доктора Льюиса и нахмурился. Его пугала сама мысль о том, что кто-то залезет к нему в голову и покопается там, да еще, можно сказать, во время отсутствия его самого и самоконтроля.       – А это не вредно?       – Нет, если ты не попал в руки к шарлатану. Все сеансы я записываю на диктофон и по желанию клиента уничтожаю после завершения работы. Если пойдет как надо, результат будет виден уже после первого сеанса.       – А если не пойдет как надо? – Эван произнес это с легкой издевкой, словно желая уколоть врача, показывая собственное сомнение во всей этой затее.       – Мы в любой момент можем все прекратить.       – Хорошо, – неожиданно для самого себя согласился мужчина и, достав из сумки бутылку с водой, сделал несколько глубоких и жадных глотков. Его постоянно мучила жажда.       – Отлично! – у доктора Льюиса буквально глаза загорелись, хотя он старался скрыть охватившее его волнение. Очевидно, он не ожидал получить согласие. – Итак, сделаем важную пометку… – он придвинул ближе диктофон. – Сегодня, 2 июля 2016 года в ходе психотерапии будет применен сеанс легкого гипнотизирования…       "2 июля! День рождения Джонни… А я и забыл… Хотя, чего удивляться… Я забыл и про свой собственный…"       – Эван, – доктор Льюис чуть придвинул кресло к нему и пристально посмотрел в глаза, – я объясню тебе все, что будет происходить. С помощью воздействия на зрительные и слуховые рецепторы я погружу тебя в состояние гипнотического сна. После его окончания мы вместе разберем полученный результат.       – Фрэнк Кэррол, мой тренер, говорил мне, что я очень внушаем… – неожиданно заметил Эван. – Я не согласен с этим. Мне предлагали однажды подвергнуться гипнозу в целях самоконтроля перед соревнованиями, но я отказался. А сейчас мне всё равно.       – Сегодня мы проведем короткий пробный сеанс, но я хочу, чтобы прежде ты подписал вот это… – врач достал из стола и подвинул ему какой-то листок с текстом, – информированное добровольное согласие.       В левом бедре и дальше вверх по животу снова стрельнула боль. Эван пробежал глазами листок и, почти не глядя, подмахнул его подписью. Пусть все побыстрее закончится.       – На прошлом сеансе ты говорил о том, что тебе с трудом удается вспоминать что-то из раннего детства, до восьми лет… В восемь ты начал заниматься фигурным катанием. Давай попробуем извлечь из твоей памяти какое-нибудь раннее воспоминание…       Эван тяжело вздохнул, кивая.       – Расслабься и сосредоточься сейчас на звуке моего голоса.       Сейчас это было не сложно. Эвану казалось, что все его тело уже давно стало безвольным и мягким, словно резиновая игрушка. Он откинулся в кресле, прислушиваясь к звукам мягкого монотонного голоса. Он ждал, что его начнет клонить в сон, но этого не происходило.       – Посмотри на стрелки часов позади меня… Это твой ориентир… Следи за их движением… – слова мягко растекались, растворялись в воздухе. Эван перевел взгляд на круглый циферблат, неожиданно почувствовав как сердце застучало чаще. Тонкая секундная стрелка неторопливо описывала круги. Один, второй, третий… Казалось, это продолжается очень давно. Умиротворяющий голос доктора Льюиса казался шумовой помехой где-то на периферии сознания.       – Эван, посмотри на меня, – в левой руке психотерапевта что-то блеснуло… – Ты спишь… Твое тело спит… но твой разум может свободно перемещаться во времени и пространстве… ты можешь отвечать на мои вопросы…       Мужчина сделал паузу, плавно подался вперед и провел рукой перед лицом Эвана. Тот, не моргая, смотрел перед собой.       Ему шесть лет. Большая гостиная освещена мягким желтоватым светом. Пушистая новогодняя ёлка занимает почти половину пространства. Она целиком увешана разноцветными гирляндами. Воздух наполнен свежим ароматом еловых веток.       – Эван!       Он слышит звук знакомого голоса и, радостно вскрикнув, бросается навстречу высокой статной женщине в классическом брючном костюме. Бабушка! К нему наклоняется улыбающееся лицо, и он чувствует сладковато-фруктовый аромат духов. Ласковые руки обнимают, приподнимая над полом, щеки касается поцелуй.       – Ай-ай! Я тебя перепачкала! – бабушка смеется и трет его щеку рукой, стирая следы от помады. В руке оказывается плотный блестящий кулек с конфетами.       – Давай, зайчик, спрячь его подальше… – шепчет она, поглаживая его по волосам.       Мама не разрешает есть сладкое до обеда… Эван присаживается на лестнице, ведущей на второй этаж, пряча за пазуху заветный сверток. Он слышит стук каблуков по лаковому паркету и приглушенные голоса с кухни. Бабушка разговаривает с мамой. Из кухни, через гостиную, где он сидит, плывет божественный аромат свежей выпечки. Взгляд останавливается на елке, под которой уже лежат упакованные в разноцветные коробки новогодние подарки. Сердце радостно подпрыгивает в груди от нетерпения. Ему хочется подбежать и стащить свой подарок, но он знает, что мама будет недовольна такой несдержанностью. Им строго-настрого запретили открывать подарки до полуночи. Остается только смотреть, предвкушая…       Он бежит в комнату, прячет кулек с конфетами под подушку и возвращается вниз. Пробегая мимо кухни, Эван ловит слухом обрывки разговора. Мама и папа.       – Дон, я и так терплю, что твоя мать постоянно вмешивается во все наши дела! Я не потерплю, чтобы мне указывали, как воспитывать детей!       – Таня, сегодня праздник! Давай не будем ругаться…       В комнате стоит стол, накрытый к праздничному ужину. Звонок в дверь. Пришли гости. Эван недовольно хмурится, забираясь в самый дальний угол рядом с елкой. Из прихожей слышится голос матери, зовущей его поздороваться с гостями. Двоюродные сестры приехали…       Он ловит ободряющий взгляд бабушки, сидящей в кресле с журналом мод. Темно-каштановые волосы не сильно тронуты сединой и уложены элегантными локонами в стиле 20-х годов. Яркий макияж, массивные блестящие украшения и идеально сидящий на фигуре костюм переливчато-жемчужного цвета делают ее похожей на добрую волшебницу. Она подмигивает ему. Эван хихикает. Бабушка всегда ведет себя так, будто у них двоих есть общие секреты…       Слюнявые поцелуи и причитания. Его вертят из стороны в сторону, тискают, обнимают надоедливые родственники. Он здоровается, привычно произнося слова приветствия, но мысленно по-прежнему оставаясь у елки. Помещение тут же наполняется громким детским гомоном. Хочется спрятаться подальше от этого шума. Лаура, одетая в розовое платье с оборками, берет его за руку, и они вдвоем возвращаются в гостиную, где в самом углу накрыт детский стол. Краем глаза Эван смотрит на елку, потом на часы. Он знает, что когда две из них сойдутся в паре цифр в самом верху, он сможет открыть свой подарок.       Весь мир сосредотачивается на ожидании. Сейчас бы вернуться к себе в комнату, спрятаться подальше от капризного девичьего писка… Но нужно оставаться здесь, поближе к елке. В дверях появляется мама, держа на руках Кристину. На ее лице написана усталость, хотя она и пытается казаться приветливой. Она опускает младшую дочь на пол, и та, ковыляя на маленьких ножках, бредет к их столу. Эван с тревогой наблюдает, как младшая сестра останавливается возле елки, с интересом рассматривая игрушки. Его охватывает смутная тревога. Взрослые переговариваются, занятые друг другом, радуясь возможности отвлечься от родительских забот. Эван, кажется, один с ужасом наблюдает, как маленькая рука сестры тянется, хватаясь за еловую ветку, и дергает на себя. Сердце замирает в груди и ухает вниз от ужаса, когда лесная красавица медленно наклоняется вниз. Через мгновение вся гостиная оглашается грохотом. Рождественская елка падает, звон разбившихся игрушек кажется ему звуком собственного разбившегося сердца. Его подарок… он погребен под стеклянными осколками!       Комната тут же оглашается испуганными криками и детским плачем.       – Дура! Дура!! – отчаянно кричит он.       Испуганная Кристина ревет посреди комнаты.       Весь праздник, с его радостным ожиданием новогоднего чуда, разбит вдребезги. Эван чувствует подступившие к глазам слезы и нервно вздрагивает.       – Эван! На счёт три ты проснешься! Раз… Два… Три!       Молодой человек видит перед собой внимательно-сосредоточенное лицо доктора Льюиса. Слегка щурясь, словно от яркого света, он смотрит на настенные часы. И с изумлением обнаруживает, что стрелки почти подобрались ко времени окончания сеанса.       – Как ты себя чувствуешь?       – Я? – он растерянно озирается по сторонам. Неужели он все-таки заснул? В голове ощущается приятная легкость. Это странное и непривычное чувство.       – Получилось? Я заснул? – он поерзал в кресле, разминая затекшие мышцы.       – Ну что ж, можно поздравить нас обоих с успехом… – психотерапевт улыбнулся, откидываясь на спинку кресла. – Это интересное воспоминание.       Он пересказал ему эпизод с елкой. Эван слегка нахмурился, постепенно вспоминая. Кристина опрокинула елку. Он почти ничего не помнит об этом эпизоде, кроме того, что он действительно был.       – Твоя бабушка… Эван, ты много о ней говорил… Ты помнишь ее?       – Да… Я ее очень любил. Она умерла, когда мне было десять лет.       Спустя некоторое время он вышел на улицу, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Его бил легкий озноб. Трудно было поверить, что совсем недавно он был подвергнут гипнозу. Ему не нравилось знать, что несколько минут его жизни полностью испарились из сознания, и он не помнит, что говорил. К горлу снова подступила тошнота. Ожидавший его автомобиль мигнул фарами. Забравшись на заднее сидение, Эван надел темные очки. Он снова подумал о том, что сегодня день рождение Джонни, и неожиданно его охватило безумное желание набрать номер, хранившийся в памяти. Захотелось, чтобы Джонни знал правду. Интересно, что бы он сделал? Приехал, бросив все, чтобы быть рядом? Между ними все кончено, и на этот раз окончательно. Эван понимал это удивительно четко и ясно, но все-таки ему хотелось услышать звук знакомого голоса, чтобы быть уверенным, что он сам все еще существует, что в его жизни было это короткое безумное счастье. Неожиданно подступивший к горлу комок прорвался наружу, заставив его всхлипнуть и вытереть со щеки скатившиеся слезинки. Почему он чувствует себя еще более слабым?       – Чарли, отвези меня в отель Хилтон.       Водитель с легким удивлением посмотрел на него.       – В гостиницу?       – Да. Я сам позвоню Вере и все объясню…       Завтра стоит поехать и забрать свои вещи. Пришла пора возвращаться домой.