"Imagine" или Все что нам нужно, это любовь..Часть 1

      Горло сжимает спазм, ощущение такое, словно там ворочается что-то живое. Эван усиленно сглатывает и зажмуривает глаза. Над его головой звучит низкий, рокочущий голос:       – Ешь немедленно, кому я сказала!       Он открывает глаза и в ужасе смотрит на тарелку, где в чуть поддернутом жирной пленкой супе плавают разваренные куски овощей. К глазам подступают слезы.       – Ты слышал меня? Кому я сказала?       Воспитательница миссис Пидмен обходит стол, за которым сидит Эван, и встает напротив, опершись толстыми руками на стол. Мальчик видит капли пота на красноватом лбу, которые она и не думает вытирать. Женщина наклоняется над его тарелкой, и кажется, вот-вот пара из них упадет прямо в суп.       – Все дети уже поели, один ты сидишь, как дурак! Не встанешь из-за стола, пока не съешь все до последней ложки, ты понял?       Она хлопает ладонью по столу. Эван вздрагивает и хватает ложку. Чувствуя, как затылок раскалывается от боли, он зачерпывает ложку супа и быстро глотает. Ничего более мерзкого нельзя вообразить. Суп несоленый, с мерзким жирным привкусом, который тут же оседает на языке, и к тому же почти остыл. Горло сопротивляется, отказываясь пропускать внутрь эту мерзость, но он заставляет себя проглотить. Одна ложка, вторая…       – Все дети как дети, кушают хорошо… один этот ни хрена ни жрет… И как в тебе только душа теплится?       На четвертой ложке самообладание почти покидает Эвана. Он смотрит в тарелку, и ему кажется, что супа там совсем не уменьшилось. Ему плохо. Он всхлипывает и отодвигает тарелку.       – Я больше не могу…       – Ешь.       – Не могу… не лезет…       – Сейчас в тебя влезет… – воспитательница подходит к нему, вцепляется в его плечо, зачерпывает суп ложкой, которая моментально оказывается у его носа. – Открывай рот!       – Нет… пожалуйста… – слезы катятся по щекам от стыда и ужаса. – Я правда больше не смогу… я поел… дома…       – Нечего мне тут… устраивать! Ешь, тебе говорят! Не выпущу, пока не съешь…       Она и правда придавливает его всем телом к столу, словно хочет раздавить. Судорожно всхипывая, он открывает рот и проглатывает. Горло буквально парализует, он задыхается этим супом.       – Ты что мне тут, плеваться вздумал? – взревела воспитательница. – Сейчас принесу вторую тарелку, будешь есть!       – Меня сейчас стошнит… – у него кружится голова. Эван прикрывает рот рукой.       – Только попробуй тут блевануть! – звучит над ухом угрожающий голос. – Заставлю жрать обратно!       Дыхание перехватывает, словно ему дали под дых. Суп плещется где-то в горле.       «Лучше умереть… лучше умереть…»       – Эван!       Он прикрывает рот рукой, чувствуя, как рвота поднимается из недр желудка.       «Нет… нет… нет…»       – Эван!       «Лучше умереть! Господи… лучше умереть!»       – Эван, на счет три ты проснешься. Ты слышишь мой голос, Эван! Раз…       Тело конвульсивно вздрагивает.       «Чертов суп…!»       – Два!       «Чертова сука!»       – Три! Эван, посмотри на меня…       Перед ним напряженное лицо доктора Льюиса. Очки слегка съехали набок, он выглядит взволнованным и даже вспотел. Капли пота на лбу…       – Пожалуйста… мне нужно… – Эван в ужасе разворачивается и бросается к мусорной корзине.       Ему дико стыдно. Доктор Льюис встает со своего кресла, протягивает ему бумажные салфетки и бутылку с водой.       – Простите меня…       – Эван, все в порядке. Ничего страшного не произошло.       Ничего страшного? Его только что стошнило в кабине у психотерапевта! При постороннем человеке… Хуже и не придумаешь.       – Это все из-за химии… – пробормотал он, вместе с тем чувствуя некоторое облегчение. По крайней мере, теперь он мог нормально дышать.       Доктор Льюис кивнул. Эван вернулся к своему креслу и упал в него, закрыв глаза.       – Ты должен меня предупреждать, если плохо себя чувствуешь. Тогда мы не будем проводить сеанс гипноза. Слишком большая нагрузка на мозг…       – Давайте уже закончим. Что я говорил? Я что-то говорил? Иногда мне кажется, будто я вижу себя сквозь сон… Я вижу вас и себя… Так странно…       – Эван, ты помнишь миссис Пидмен? – мужчина внимательно смотрел на него.       – Миссис Пидмен? – Лайсачек искренне удивился. – Я говорил про нее? Это наша воспитательница в детском саду была.       – Хм… Ты не говорил, что ходил в детский сад.       – Недолго. Мама как раз родила Кристину и все время сидела с ней. Я ходил где-то года два… с четырех до шести лет. Потом меня забрали, потому что я постоянно болел, и вообще мы переехали в Чикаго… – Эван задумался. – Я плохо помню тот период… но миссис Пидмен была ужасной женщиной. Она была еще довольно молодой, но жутко злой и толстой. Перед родителями она разыгрывала приветливость, а на самом деле орала на нас постоянно. К счастью, не всегда была ее смена, но… но я поэтому не хочу отдавать Алекса в детский сад. Сейчас, знаете, много таких… которые учат по особым технологиям… Якобы, развивают одаренность. Но никто не может знать, какие на самом деле люди там работают.       Он замолчал, и некоторое время оба сидели в тишине.       – Когда ты спал, ты говорил ее имя, и что не хочешь есть суп.       Эван на мгновение замер, будто что-то вспоминая, а потом передернулся.       – О… да… Она заставляла нас есть за обедом. Готовили в столовой мерзко, как помню… а может, мне так тогда казалось. Один раз она заставила меня есть суп, и меня стошнило… И тогда она сказала, что сейчас заставит меня все это съесть…       Эван застыл, глядя в одну точку. Из оцепенения его вывел тихий голос.       – Тебя поэтому забрали из детского сада? Ты рассказал родителям?       – А? Нет… Нет, забрали, потому что я все время болел. Я не помню, говорил я, или нет.       – Но сейчас ты вспомнил именно этот эпизод… как ты думаешь, почему?       Эван пожал плечами.       – Я не знаю. После мне вполне везло с учителями. Хотя… знаете… – он как-то замялся, словно не уверенный в собственных словах, – был такой момент… Когда я только перешел из юниоров на взрослый уровень… Мы все сидели на строгих диетах… и вот однажды на тренировке какого-то паренька стошнило на лед. Я помню, что меня это очень сильно потрясло. И я перестал есть. Я думал, что если съем что-нибудь, меня вырвет… при всех… наверное, поэтому. Мы справились с этой проблемой. Но для меня самое ужасное… в лечении… это то, что я боюсь не справиться с собой… как сейчас… Понимаете?       – Эван, я не хочу, чтобы ты переживал по этому поводу… – доктор Льюис улыбнулся. – Ты заметил, что ты стал вспоминать легче и больше? Я думаю, если так пойдет дальше, нам не будет нужды прибегать к гипнозу. Со временем все пойдет само…       «Интересно, куда пойдет… – он не чувствовал никакого энтузиазма по этому поводу, но кивнул.       – У меня голова болит после этих сеансов. Будто кирпичом приложили.       Доктор кивнул:       – Да, это нелегко. Но ты хорошо справляешься…       Каждый раз, когда Лайсачек приходил сюда, ему хотелось сказать психотерапевту, что он не доволен. Что бы ни всплывало в его памяти, оно не приносило никакого облегчения в нынешней жизни. Напротив, он стал чувствовать жуткую слабость. Каждый раз после визита к доктору Льюису Эвану хотелось просто сесть на асфальт и сидеть так до скончания века. Он чувствовал себя столетним стариком, устающим уже от того, что встает утром с постели. Лечение выматывало его, а психотерапия не приносила ничего, кроме очередного упадка сил не только физических, но и моральных.       «Почему я продолжаю ходить сюда? – задавал Эван вопрос самому себе. – Что это дает?»       Когда он вышел на улицу, у него зазвонил телефон. Звонила медсестра из клиники. Доктор хотел видеть его на приеме завтра с утра. Машинально поблагодарив, он позвонил домой, чтобы сказать, что не приедет сегодня. Выходные он старался проводить в Иллинойсе, и его звонок, конечно, огорчил Таню.       – Эван, что это значит? Почему они вызывают тебя, если лечение еще не закончилось? – допытывалась мать. – Приезжай завтра!       – Я не знаю… не знаю! – он ходил кругами вокруг машины, в которой ждал водитель. – Мне тяжело даются перелеты сейчас…       – Все эта психотерапия… – в голосе женщины послышалось недовольство. – Сколько денег и времени на это уходит! Ты давно мог бы окончательно перебраться домой! Тебе здесь было бы лучше.       – Я стараюсь, мам… я стараюсь.       – Я сварила твой любимый суп…       – Я не ем суп, – машинально ответил он. – Мама, все нормально. Я позвоню тебе завтра.       – Если ты не приедешь, я отправлю к тебе Кристину. Вот… она уже вырывает у меня трубку…       – Нет, только не это! – он застонал и через секунду услышал голос сестры.       – Эван, привет. Слушай… я собиралась в Нью-Йорк по делам…       «Ну да, конечно…» – он слушал пространные объяснения сестры о том, почему должен принять ее завтра. Они все просто как сговорились… Никто не хочет оставлять его одного. Они считают, что он постоянно должен находиться под присмотром. То родители, то Лаура, а если он надолго остается в Нью-Йорке, обязательно объявляется Вера. Хорошо, хоть ей не приходит в голову готовить для него суп…       – Кристи, не надо никуда приезжать, я не инвалид! Я просто хочу побыть один! – попытался остановить ее он.       – До завтра, Эван! Чао! – сестра отсоединилась.       Когда ты болен, люди начинают проявлять о тебе естественную заботу. Но только вот чем больше все они начинали носиться с ним, тем хуже он себя чувствовал. А его друзья… Друзья? Он никому из них ничего не рассказал, и когда почти перестал выходить на связь, они очень быстро забыли о его существовании. Эйрин, Люк, Настя, его знакомые из Калифорнии… Он выпал из их жизни так же, как из своей собственной. Конечно, если бы они знали, что происходит, то тут же завалили бы его звонками и сообщениями, стали приходить в ужас и убеждать его, что все будет хорошо, и он справится. Он всегда справлялся.       Добравшись до дома, Эван отпустил водителя и поднялся к себе. Он не стал ужинать и, как был, в одежде, завалился на разобранную с прошлого вечера постель. В квартире царил бардак, и хорошо, что никто не собирался приходить к нему в гости.       Сил на уборку просто не оставалось. Возможно, следовало нанять приходящую домработницу, но Эвану была омерзительна мысль, что посторонний человек будет рыться в его вещах. Просторные пустые комнаты были наполнены тишиной. Это было временное жилье, которое он снял на период лечения, и где ночевал, когда оставался в Нью-Йорке. Сколько квартир и домов он сменил за последние лет пять? Каждый раз, обустраивая новое место, он вкладывал туда кучу денег и сил, как если бы верил, что оно должно будет стать его окончательным домом надолго. Но даже их с Джонни дом… он был так красив и идеально организован, что Эвану казалось, они просто обязаны были жить там счастливо. Каждый раз он начинал новые отношения с приобретения нового жилья. И если бы они с Сашей жили вместе в Калифорнии, то все повторилось бы точно так же. Саша…       Эван взял айфон и зашел на страничку Коэн в инстаграмме. Он делал это периодически, время от времени, словно проверяя что-то. Альбом был завален фото, говорящими о том, что жизнь девушки идет своим чередом. То тут, то там снимки с подружками, на вечеринках, светских тусовках, в компании друзей и в кругу семьи. Саша никогда не была одинока. Эван внимательно рассматривал одну фотографию, где она в разноцветном купальнике сидела возле бассейна с бокалом «маргариты» в руке. На губах девушки играла привычная чарующая улыбка, словно адресованная всему миру. Взгляд мужчины скользил по изгибам загорелого тела. Интересно, чего он ожидал увидеть? Явные признаки беременности? Эван замер, глядя на милое и такое родное лицо. Палец дернулся к графе «отправить личное сообщение». Что он может ей написать после того, что произошло? «Хай, Коэн, как дела, давно не виделись! У меня, кстати, рак, поэтому я хотел бы уточнить: ты случайно не беременна от меня? И не была никогда? Это я так, на случай написания завещания…»       Эван отшвырнул телефон и уткнулся лицом в подушку. Первое время после аварии и потом, после объявления страшного диагноза, он почти не вспоминал о Саше. У него не было ни сил, ни желания снова разбираться со всем этим, пытаться самому выйти на связь и все выяснить. Но шло время, волей-неволей он стал чаще упоминать ее имя в разговорах с доктором Льюисом и потом, уже покинув кабинет, мыслями снова возвращался к их отношениям. Да, натворил он дел… С другой стороны, сейчас ему лучше быть одному. Сейчас? А потом? Эван представил себе, что вот этого «потом» уже может не быть. Никогда. Как и его самого. Он умрет, так ничего ей и не объяснив. Саша, должно быть, ненавидит его. Как она, вообще, могла его любить? Как кто-то вообще мог его любить? Он же дерьмо последнее, совершенно никчемный человек, который случайно выиграл Олимпийские игры… и больше ничего в этой жизни не сделал. Только испортил ее другим.       Эван выключил ночник и перевернулся на спину, обняв одеяло. На какой хрен эта кровать такая большая? Все большое… диван в гостиной, плазменная панель, ванная, потолки, балкон… Словно все сделано именно так, чтобы он почувствовал себя крохотной точкой в бесконечном пространстве предметов и каждой клеточкой ощутил одиночество.       «Если Саша была беременна, это могло произойти только в одну ночь… тот раз… после дня рождения Наташи, когда я пришел к ней, не имея ни плана, ни цели, ничего, кроме желания удержать. Удержать себя рядом с ней…»       В ту ночь он сказал ей, что любит, и это было правдой в ту самую минуту… те короткие несколько часов, когда им было так хорошо вдвоем, как никогда. Может быть, впервые в жизни он ощутил эту невыразимую, всепоглощающую близость не только тела, но и души с человеком, желание быть рядом. Интересно, если бы потом не начался весь этот ад с Бри и Джеффри, который привел его на скамью подсудимых, как долго бы все это продлилось? Сейчас бы она была рядом. Сидела на кровати, расчесывала волосы и тихо говорила что-то, посмеиваясь, а он мог бы слушал в пол-уха, шарясь в телефоне, просто умиротворенный ее присутствием, которое словно само по себе давало ему надежду, что все будет хорошо. Она бы не стала размазывать сопли и приходить в ужас. Она бы просто была с ним столько, сколько это было возможно. А если бы действительно был ребенок? Мысль о смерти уже не казалась бы такой страшной. Да, у него есть сын, есть Александр, но он ему не принадлежит. Он не может жить с ним и воспитывать, как хотел бы… Если бы у него был ребенок от Саши, все было бы иначе…       Эван глубоко вздохнул и закрыл глаза. Бедро снова начало ныть, но мысль о том, чтобы встать и достать из тумбочки обезболивающее, казалась ему невыполнимой. Он привык к боли, но именно эта наводила на него панический ужас, как постоянное напоминание о том, что он стоит на краю пропасти. Неожиданно захотелось, чтобы в квартире был еще кто-то. Его охватил страх. Эван сел на постели, прислушиваясь к тиканью электронных часов. Его знобило и кидало в жар одновременно. Звуконепроницаемые окна не пропускали шума улицы, создавая впечатление, что он находится в вакууме. Эван зажег ночник и в панике оглядывал комнату. Он бы отдал все на свете за то, чтобы кто-то сейчас оказался здесь, рядом, хотя бы на пять минут. Но единственный человек, которому он мог позвонить с подобной просьбой, был навсегда потерян для него. Пришла безумная мысль: позвонить Вере. Он не сомневался, что та, если и не сможет приехать сама, обязательно пришлет к нему кого-нибудь. Но так не хотелось демонстрировать эту беспомощность и зависимость… Вера и так делает для него непозволительно много.       «Завтра… только бы дожить до завтра…» – Эван встал, стараясь не обращать внимания на пульсирующую в ноге боль, дошел до гостиной, достал из шкафчика бутылку джина и, открутив пробку, сделал несколько больших глотков. Он хотел напиться до бесчувствия, но боялся делать это один в пустой квартире. А вдруг ему станет плохо и он умрет?       Мужчина поймал собственное темное отражение в зеркале напротив. Господи, до чего он докатился… Как это произошло? От него осталась одна пустая оболочка… Жалкая, больная, страшная, уродливая… Эван, едва не уронив, поставил бутылку обратно в шкаф и со скоростью, какую позволяли силы, бросился обратно в спальню. Он лег на кровать и укрылся с головой одеялом, с силой сцепив зубы. Не нужно думать… не нужно… Просто терпеть. Рано или поздно это закончится… Завтра… Завтра приедет Кристина. Завтра будет новый день. Только не плакать, не надо.       – Эван, давай еще раз. Ты почти сделал это!       Краем глаза он видит, как учитель физкультуры Роб смотрит на зажатый в ладони секундомер. Сейчас он напоминает часовой механизм от бомбы. В его сторону направлены десятки пар любопытных глаз. Господи, им что, заняться всем больше нечем?       Эван зажмуривается, изо всех сил вцепляясь в металлическую перекладину над головой. Она уже стала горячей от его рук и - о ужас! - опасно скользит в ладони.       Руки болят от напряжения, но он глубоко вдыхает разреженный воздух и делает рывок.       Подбородок стукается о палку, и ему хочется в отчаянье вцепиться в нее зубами.       Во взгляде Роба усталость. Эван видит: он сочувствует и чувствует себя почти виноватым, что вынужден заставлять его проходить через все это.       – Давай, Эван! Почти! Подтянись один раз, и я засчитаю тебе норматив!       Ему хочется заорать. Собственное тело как будто весит сто килограммов, а вместо рук у него два маленьких тонких прутика. Он изо всех сил напрягает мышцы, и вот, кажется, сейчас должно получиться… Снова рывок. Он даже макушкой не достает до перекладины, а мокрые ладони скользят по железу… и через секунду он обрушивается на мат со всей силой земного притяжения.       Приглушенный смех эхом отдается в спортзале. Роб глубоко вдыхает, потом выдыхает воздух.       – Ладно, Эван. Вставай. Потренируешься и пересдашь. Я ничего не буду тебе ставить.       Он молча встает, проходит мимо уставившихся на него одноклассников и садится на скамью. Кто придумал все это? Такое чувство, что эти нормативы сделаны специально для того, чтобы издеваться и унижать. Почему он должен уметь подтягиваться на турнике? Ему это совсем не нужно, ведь он катается не на руках!       – Так, ребята, еще пятнадцать минут до конца… Может, сыграем в баскетбол?       Радостные вопли и галдящая толпа начинает разбиваться на две команды. Эван сидит, будто приклеенный к месту. Он даже не сомневается, что никто не позовет его к себе в команду после этого позора. Деревянная скамья рядом скрипит, и Роб присаживается рядом, слишком близко для того, чтобы не обратить внимания. Резкий свисток, пара командных выкриков.       – Эван, ты не будешь играть?       – Нет.       – Слушай, ну не расстраивайся… – Роб почти по-приятельски кладет руку ему на плечо. – Подтягивания – это один из самых сложных нормативов. Мало кому удается сдать его с первого раза…       – Я знаю.       – Слушай, я уверен, если бы существовали подтягивания на ногах, ты бы точно побил рекорд! – он засмеялся и хлопнул Эвана по коленке. – У тех, кто катается на коньках, сильные икроножные мышцы.       Если бы он мог подтянуться хотя бы один раз! Но один раз – это тройка. Чтобы получить пять, ему надо сделать не менее пяти подтягиваний. И это не просто поражение. Это так смехотворно, потому что по физкультуре у него стоит пять. Получается, ничем не заслуженная.       – Эван, не бери это в голову… – продолжает Роб, покусывая свисток. – И не обращай на них внимания… они просто гоняют мяч, а ты занимаешься серьезным делом. Из твоего класса больше никто не катается на коньках. У вас ведь там тоже есть свои нормативы… Держу пари, они бы и одного не выполнили. Каждому свое.       Роб хороший парень. Он добрый и понимающий. И Эвану начинает казаться, что все действительно совсем не так страшно. В раздевалку он возвращается почти успокоенный. Но настроение тут же обрушивается вниз, когда, выходя из зала, он видит… Нет, только не это! Роб разговаривает с его матерью. Эвану остается только гадать, мама сама решила зайти сюда после уроков, или Роб ее специально вызвал?       Его заметили. Эван быстро схватил рюкзак и бегом бросился из зала. Очутившись на улице, он нерешительно замер, размышляя, не пойти ли до дома пешком, но неожиданно его окликнули и, обернувшись, он увидел выглядывающего из машины отца.       – Эван, иди сюда!       Сегодня пятница, а он и забыл… По пятницам папа часто забирал их домой на машине. Он нехотя поплелся на зов, скинул рюкзак и забрался на заднее сидение.       – Надо подождать маму, она скоро выйдет, – отец выключил зажигание и откинулся на сидение. – Как прошла неделя?       – Хорошо.       – Здорово! Не хочешь мороженого?       – Хочу! – Эван оживился.       Мороженое… Пока папа еще не знает о его провале на физкультуре, можно воспользоваться ситуацией. Когда мама расскажет, мороженого ему, конечно, не видать… Из окна он увидел выходившую из здания школы Таню, которая, заметив их, направилась к машине. Не судьба…       – Эван, я разговаривала с мистером Хокинсом, – Таня села вперед, захлопнула дверцу и обернулась к нему. – Это правда, что ты не сдал норматив на турнике?       Теперь вся благодарность к Робу за поддержку испарилась. Он хмуро кивнул и отвернулся к окну, сделав вид, будто увидел там что-то интересно.       – Эван! Эван, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!       Пришлось нехотя развернуться. Лицо мамы было не то, чтобы недовольным, скорее удивленным и озадаченным.       – Я не понимаю. Ты что, вообще не мог подтянуться ни одного раза? Вообще?       Отец издал легкий смешок, словно эта новость вообще его не удивила.       – Я могу… я просто… устал…       – Таня, ему всего десять. В его возрасте я тоже не умел подтягиваться и отжиматься от пола…       Мама отвернулась, переключаясь на разговор с отцом, словно забыв про него. Эван выдохнул с облегчением.       – Но ты не занимался на катке по восемь часов в неделю, как Эван! У него индивидуальный график учебы… Все знают, как много он тренируется и считают спортсменом! Спортсмен, который не может ни разу подтянуться на турнике на уроке физкультуры!       Эван почувствовал, как лицо заливает предательская краска стыда.       – Подумаешь, физкультура! Никто на нее не ходит, начиная со средней школы.       – Дон, ты хочешь, чтобы наш сын стал посмешищем для всего класса? – с возмущением воскликнула женщина.       – Эван, – отец обернулся к нему, – не обращай ни на кого внимания! Они все дураки!       – Да, тебе легко говорить! Они же не видели, как он катается… Зато видели, что он не смог сделать элементарную вещь! Роб был так смущен!       – И что он сказал по этому поводу?       – Пробормотал какую-то успокаивающую ерунду про то, что это возрастное… что Эван еще не достаточно подрос и года через два все придет в норму само собой… Как будто я не знаю, что дело не в росте!       – Не понимаю, что ты предлагаешь?       – Дон, я не хочу, чтобы к тому, что делает наш сын, относились пренебрежительно! Хотя, фигурное катание – это была идея твоей матери. Если бы Эван занимался хоккеем…       – То сейчас бы поднимал штангу в сто килограммов!       – Шути, шути! Тебе легко говорить… ведь это я вожу его на тренировки, делаю с ним уроки… у тебя ведь нет на это времени! Зато есть на то, чтобы шутить!       Эвану казалось, что он испарился из машины. Родители спорили между собой, говоря о нем в третьем лице. Добравшись до дома, он хотел тут же отправиться к себе, но услышал властный голос матери:       – Эван, подойди сюда! Мы не закончили разговор!       Таня усадила его на диван и присела рядом, положив руки ему на плечи. Она была ужасно серьезна, и Эвану стало казаться, что действительно произошло нечто непоправимое. Он тут же решил, что его накажут.       – Послушай, дорогой… папа прав, что ты не должен принимать близко к сердцу то, что произошло сегодня…       «Зачем ты тогда опять говоришь об этом?» – он молча смотрел на мать.       – Тебе не придется краснеть перед одноклассниками. Я позвоню Роберту и договорюсь с ним… ты будешь дополнительно заниматься физкультурой после уроков. Отдельно от других… – Таня довольно улыбнулась, словно ожидая, что это известие должно заставить сына заверещать от счастья.       Дополнительно? После уроков?       – А как же каток?       – Мы будем ездить туда сразу после занятий.       То есть, он будет возвращаться домой только в девять вечера… делать уроки и… ложиться спать?!       – Мама, я не хочу дополнительно! – он упрямо мотнул головой. – Я уже забыл… мне все равно… я потом пересдам…       – Эван, проблемы нужно решать, пока они еще остаются проблемами, а не препятствием… – женщина твердо смотрела на сына. – Ты ведь не хочешь, чтобы все говорили, что ты слабак?       Он замотал головой.       – Если у тебя что-то не получается с первого раза, это не повод отступить и сдаться. Ты можешь сделать все, что захочешь…       «Но я не хочу подтягиваться на этом дурацком турнике…» – вертелось у него на языке.       Таня погладила его по волосам и снова улыбнулась.       – Представляешь… через пару месяцев ты обойдешь любого из тех, кто сегодня издевался над тобой!       – Мне обязательно нужно уметь подтягиваться? – использовал он единственный аргумент.       – Эван, ты же спортсмен! Ты должен уметь эти вещи. Ты должен уметь многие вещи, которые требуют физической выносливости. Посмотри на меня… – она взяла его за подбородок и внимательно посмотрела в глаза, – ты расстроен. Я понимаю. Но иногда нужно приложить усилия в настоящем, чтобы было легче в будущем.       – Таня, по-моему, это ты все принимаешь слишком близко к сердцу… – в комнату вошел отец, держа в руках банку с пивом. Сейчас он усядется смотреть телевизор и будет есть. Эван с завистью смотрел на отца. Счастливый… он может прийти и смотреть все, что захочет… и ему не надо делать уроки… и заниматься дополнительно физкультурой…       – Я хочу, чтобы наш сын научился решать проблемы, а не избегать их! – резко возразила она. – Думаешь, мне было приятно слышать это смущенное удивление в голосе Роберта? Нет уж, назвался груздем – полезай в кузов! Эван должен научиться соответствовать тому уровню, на который он претендует!       Довольная собой, она еще раз взъерошила сыну волосы и вышла из гостиной. Отец посмотрел на Эвана и развел руками:       – Ну что, будем тренироваться?       – Вы вызвали меня к себе так неожиданно, поэтому я предполагаю, что новости либо очень плохие, либо очень хорошие… – Эван старался говорить как можно более спокойным и уверенным голосом. С момента начала лечения прошел год. Во время последнего обследования результаты были довольно обнадеживающими. Опухоль не прогрессировала, и это был очень хороший признак. Правда, последние две недели его начали мучить боли, и нога часто немела, но это все казалось ерундой по сравнению с химиотерапией, от побочных эффектов которой он почти перестал чувствовать себя человеком.       – Мы внимательно следим за динамикой болезни, Эван. И до этого момента меня радовало то, что я наблюдал… – мужчина откашлялся. Так он делал всегда, когда должен был сообщить что-то не очень приятное, и Эван похолодел. – Я не хочу тебя пугать раньше времени. Но последний анализ крови показал резкое падение лейкоцитов. Причины могут быть самые разные, должен сказать…       – Скажите лучше сразу. И правду. Пожалуйста, не надо хождения вокруг да около… мне важно знать… – сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот оборвется. Он столько раз приходил в этот кабинет, и каждый раз это ожидание результатов заставляло его переживать адовы муки.       – В случае онкологии одной из наиболее частых причин первичной лейкопении является метастазирование опухоли в костный мозг… – врач замолчал.       Эван закрыл глаза и сглотнул.       – Нужно пройти обследование, и если результат окажется положительным…       – Вы же сказали, что болезнь регрессировала… – его голос звучал неестественно тонко, – еще месяц назад…       – Рак непредсказуем. Сегодня больной может чувствовать себя выздоровевшим, а через неделю у него диагностируют четвертую стадию.       – И что делать? Еще одна химиотерапия?       Взгляд, которым посмотрел на него доктор, словно говорил без слов: а толку? Она не помогает.       – Я знаю, что ты был против ампутации, и мы делали все, чтобы избежать этого. Но если опухоль начала прорастать в соседние ткани – это единственный способ замедлить течение болезни.       – Вы сказали… замедлить… – медленно повторил он. – То есть, даже отрезав мне ногу, вы не сможете меня вылечить…       – После операции химия может стать более эффективной.       Эван встал. Кабинет кружился перед глазами. Он чувствовал подступившие к глазам слезы и даже не пытался сдержать их.       – Вы откладывали операцию, когда я просил ее сделать, убеждая, что нужно подождать… что опухоль уменьшится, и тогда ее можно будет отрезать, сохранив мне ногу. А теперь я, скорее всего, умру в любом случае… еще одна химия… я не вынесу. Это слишком. Я превращусь в немощного инвалида, который не сможет даже самостоятельно добраться до туалета. Да еще с отрезанной ногой…       Доктор сделал то, чего не делал ни разу с момента их знакомства. Он встал, подошел к Эвану и обнял его за плечи.       – Эван, всегда есть шанс. Я бы не стал предлагать тебе операцию, если бы не думал, что она может помочь.       – Помочь что? Продлить мои мучения? – ему было все равно, что он, взрослый мужчина, плачет перед врачом, как ребенок.       – Для начала надо пройти обследование, чтобы знать наверняка, – успокаивающе сказал тот. – Мы можем все организовать в кратчайшие сроки. Завтра ляжешь клинику… анализы займут несколько дней… В самом крайнем случае, в конце следующей недели можно провести операцию.       – У меня только один вопрос… – Эван высвободился из этих участливых объятий и отошел в сторону, как если бы ему было неприятно стоять рядом. – Скажите… может быть так, что рак вызвали травмы, которые я получал за последние годы в спорте?       На лице доктора появилось растерянное выражение.       – Эван, никто не скажет тебе наверняка! Причины до сих пор неясны. У тебя была наследственная предрасположенность… не все спортсмены из тех, кто получает много травм, заболевают онкологией…       – Да, и не все курильщики умирают от рака легких… – саркастически заметил Эван. – Я помню, как мой отец сказал мне однажды, что результаты, которых я достиг, не стоят затраченных усилий… Представляете… золотая олимпийская медаль не стоит… она вообще ничего не стоит.       – Эван, мне очень жаль… но ты ищешь связь там, где ее может не быть…       Лайсачек глубоко вздохнул и вытер глаза, беря себя в руки. Он даже смог выдавить подобие улыбки.       – Спасибо вам. Спасибо за информацию. И за помощь… Но я, пожалуй, от нее откажусь.       На лице мужчины появилось недоумение. Он нахмурился.       – Ты отказываешься от операции?       – Не только от операции. И от обследования, и от химиотерапии… Вообще от лечения. Хватит.       – Эван, послушай, ты расстроен, но не горячись! Не делай глупостей!       – Глупости? Ну что вы. Это не глупости. Вы думаете, я в шоке? Не в себе? Не отдаю себе отчета? Я отдаю. И если мне суждено умереть от рака, я умру в любом случае. Вопрос только в том, в каком виде и состоянии. Я лучше потрачу оставшееся мне время на что-то более приятное, чем ампутация и еще одна химиотерапия. А если мне суждено поправиться… я поправлюсь. Вы верите в Бога? – неожиданно спросил он.       – Это довольно личный вопрос…       – Я спросил вас, потому что вы онколог. На ваших глазах умерло много людей. Я всегда думал, что среди врачей больше атеистов… – он часто и глубоко дышал, не переставая улыбаться, и доктор смотрел на него едва ли не с ужасом. Наверное, решил, что он спятил.       – Я верю в Бога.       – А я всегда думал, что верю. Но на самом деле нам всем хочется каких-то доказательств, верно? Чем лучше складывается наша жизнь, тем проще верить. А еще когда надеяться больше не на что, кроме как на чудо… Могу я надеяться на чудо, как вы считаете?       Тот немного помолчал и произнес.       – Конечно. Всегда нужно надеяться.       – До свидания, спасибо за уделенное время… – Эван встал, и, словно во сне, пожал руку врачу. – Где мне подписать отказ?       Тот проводил его взглядом человека, явно огорченного, но не слишком удивленного.       На улице вовсю светило солнце. Эван смотрел на знакомый район Манхэттена, словно впервые увидел его по-настоящему. Как же прекрасен Нью-Йорк! Сколько красоты в самых простых вещах… Почему, чтобы заметить это, почувствовать, как любишь жизнь на самом деле, нужно непременно оказаться на краю смерти? Он был там уже несколько раз и ничего, в сущности, не менялось. Словно Бог давал ему сигналы, которые он игнорировал, и вот теперь вынесен окончательный приговор. Он все делал неправильно. А сейчас? А сейчас так хочется жить! Господи… как же ему хочется жить!       В кармане завибрировал телефон. Увидев номер сестры, Лайсачек улыбнулся.       – Эван, я в Нью-Йорке! Только что прилетела! – заорала она. – Ты где?       – Только что вышел из клиники. Стою на стоянке.       – Отлично! Какие новости?       – Хорошие. Все идет как надо, – неожиданно соврал он. – Чувствую себя прекрасно… и погода замечательная… Я вот подумал, может нам… поехать, погулять?       – Эван… – в голосе сестры появились подозрительные нотки, – что ты от меня скрываешь?       – Ничего. Мне надоело валяться дома. Я хочу развеяться! Черт возьми, я имею на это право?       – Ты только что закончил химиотерапию…       – И это надо отпраздновать! Ладно, увидимся у меня. Не поверишь, но я соскучился по тебе.       – Эван, ты меня пугаешь, серьезно…       – Пока, Кристи… – он отсоединился и, глубоко вздохнув, надел темные очки.       Пока он еще жив, и это – самое главное. Пока обе ноги у него на месте, он должен ими пользоваться. Так же, как и всем остальным. Хватит с него лекарств, от которых отслаивается кожа и выпадают волосы! Он все же олимпийский чемпион, черт возьми! Пошло все на хрен! Он возьмет от этой жизни все, что успеет…       Как ни странно, в этот момент он действительно почувствовал себя лучше. Боль в ноге прошла, его не тошнило, не шатало… Значит, он все сделал правильно! Эвана охватило мистическое чувство: он может поправиться. Вот так, неожиданно… как в кино. Когда перестанет лечиться. Рак – это болезнь не тела, а души. Тело он научился контролировать, а с душой еще, видимо, придется поработать. Но он ведь не настолько безнадежен, верно?