"Imagine" или Все что нам нужно, это любовь..Часть 1

      Последние шесть лет после Олимпиады в Ванкувере Эван редко приезжал домой, а когда приезжал, то практически не испытывал эмоций вроде тех, что испытывает путник, возвращаясь в родной дом. Это были краткосрочные наезды по обязательным официальным семейным поводам, или когда Таня слишком уж начинала пенять ему за долгое отсутствие. Эван никогда и никому не говорил об этом, но он не очень любил приезжать домой и оставаться там дольше нескольких дней. Как говорила Кристина, приезжая в Иллинойс, он снимал свое "перфекто" за ненадобностью и вешал в шкаф, как парадный костюм. В родительском доме он становился тем же мальчишкой, каким был когда-то, а людям здесь было совершенно не важно, какой статус он теперь занимает. Здесь он чувствовал себя слабым.       Эван прекрасно помнил ту атмосферу, когда болел папа. Никто не будет поднимать эту тему вслух, но, если на тарелке останется последний кусок, мама однозначно определит его несчастному, умирающему сыну. Любая болезнь, какая она есть в реальности, совершенно лишена пафосного трагизма, с которым ее представляют в кино. Это боль, это унижение, это отвращение, это грубая физиология. Никто не хочет, чтобы однажды ему подтирали зад, пусть даже и самые близкие люди. Быть больным отвратительно. А быть больным в его возрасте – почти что стыдно.       Не смотря на это, он все-таки приехал в Иллинойс. Подъезжая к родному дому, Эван неожиданно поймал себя на мысли, что может быть, видит его в последний раз. Каждая мелочь приобретала новый смысл. Он с удивлением смотрел на знакомые предметы и словно просыпался от глубокого сна. Привычные вещи вокруг были тем, что пока еще составляло его реальную жизнь, он существовал за счёт них.       Второй раз за неделю ему приснился все тот же сон. Боксерский ринг, страх и позорное бегство. Он рассказал об этом доктору Льюису, и тот сказал, что в этом сне не хватает какого-то важного связующего звена. Возможно, лица его тренера, того, кто выбрасывает его под ноги противнику, кто предает его. Эван предполагал, что это может быть Фрэнк Кэррол, который никогда с ним не церемонился. Почему он видит это именно сейчас?       – Эван, ты будешь обедать? – он стоял посреди своей комнаты, когда туда заглянула Кристина.       – Да… Чуть позже… – машинально ответил мужчина, даже не услышав ее вопроса.       Не смотря на обезболивающие, у него по-прежнему болела нога. Иной раз он абстрагировался от этой боли, словно она уже стала чем-то естественным, а иногда вдруг начинал ощущать ее необычайно остро, и тогда мука становилась невыносимой. Теперь он начинал плакать почти каждый раз на приеме у Роджера и перестал даже стесняться этого. Это доктор Льюис посоветовал ему поехать домой хотя бы на несколько дней.       – Ты не должен избегать своей семьи. Делая это, ты не оградишь их от страдания.       Эван смотрел на знакомые предметы: наградные грамоты, кубки, медали… и словно видел их впервые. Неужели все это он получил когда-то? Неужели тот парень, который улыбается ему с фотографии, чуть прищуриваясь от яркого солнца во время церемонии награждения выпускников, – это он? Эван смотрел на самого себя шестнадцати-семнадцати летнего и не узнавал. Ему стало страшно. Мужчина взял рамку с фотографией и поднес к лицу. Неужели он так изменился? Взгляд упал на другой снимок. Там он совсем маленький, лет семь, не больше. Как жутко смотреть на самого себя спустя почти двадцать пять лет… Он снова вспомнил слова психотерапевта:       – Обычно я не даю советов во время терапии. Но я думаю, тебе это может помочь. Возьми свою фотографию, где ты еще совсем маленький ребенок, и попробуй поговорить с самим собой в том возрасте. Опыт показывает, что всегда находится что сказать…       Эван присел на кровать, держа в руке фото. Ему было нечего сказать. Единственное ясное чувство, которое он испытывал, глядя на этого мальчика, совсем не похожего, как казалось, на него, была жалость. Он не жалел себя, стараясь уйти от этого даже в самые трудные минуты, но этот маленький человечек, который уже давным-давно перестал существовать в этом мире, заставлял сердце сжиматься от боли и сострадания. Почему ему так жаль его? В семь лет он был счастливее, чем сейчас. Он был наивен и счастлив, потому что не видел того, что видит он сам каждый день, смотря в зеркало. Эван закрыл глаза и отложил снимок. Ему захотелось убрать фотографию подальше от глаз. Мужчина поднялся с видимым трудом, опираясь рукой на спинку кровати. Он чувствовал себя столетним стариком.       – Эван, пожалуйста, давай поговорим! – взмолился Тим, пытаясь удержать его за руку.       Парень вырвался и отскочил на несколько шагов.       – Не подходи ко мне, понял? – его крик эхом отразился от стен раздевалки, и Гейбл нервно вздрогнул, озираясь.       – Эван, тише, не кричи, ладно? Тебе надо успокоиться…       – Не надо меня успокаивать!       Тим замолчал, глядя на буквально задыхающегося от волнения юношу. Ему было жаль Эвана до слез, но все, что произошло в последнее время было слишком ожидаемо. Другой бы на его месте радовался возможности выступать на взрослых соревнованиях, но для Эвана двенадцатое место – это трагедия.       – Ты не послушал меня, когда я советовал тебе сделать перерыв. После такой травмы головы, какая была у тебя, что ты вообще делал на льду? Эван, ты ведешь себя так, будто совершенно сошел с ума. Ты сам это понимаешь?       Эван ничего не ответил и стал резко запихивать вещи в сумку.       – На меня-то ты за что так злишься? Я тебе пытаюсь помочь!       – Знаю я прекрасно, что ты пытаешься… Я все знаю, Тим. Слышишь? Я знаю.       – Тебе надо успокоиться. У меня есть опыт в этих делах… – очевидно, что он имел в виду соревнования, но Эван резко вздрогнул от этой фразы и повернулся к Тимоти.       – Я не хочу, чтобы ты даже близко подходил ко мне, понял?       Гейбл тяжело вздохнул, встал и взял свою сумку с вещами. Слова Эвана как будто совсем не обидели и не огорчили его. Он уже привык к этим бесконечным перепадам настроения. Тим подошел и, как ни в чем не бывало, положил руки ему на плечи.       – Эван, ты скоро сам поймешь, что я прав. Не будь таким упрямцем. У тебя кризис, а это со всеми бывает. Это не конец света.       – Я все это ненавижу… – тихо сказал тот, однако вырываться перестал.       От рук Тима на плечах шло успокаивающее ровное тепло, и Эван уже забыл, что минуту назад запретил тому прикасаться к себе.       – Я твой друг… я хочу тебе помочь…       – Ты мне не можешь помочь, – он развернулся к Гейблу лицом. Они в упор смотрели друг на друга.       Когда Тим был совершенно серьезен и не улыбался, его лицо было более симпатичным, по крайней мере, Эвану так казалось. И все-таки было в нем что-то… Что-то пугающее. Отталкивающее. Неправильное. Может быть, потому что он знал? Знал, чем Тимати занимается?       Разница в пять лет сейчас казалась просто огромной. Эван отвел взгляд и отошел в сторону. Ему не нравилось, что у Тима лицо взрослого мужчины, а ростом он даже ниже него. Это тоже неправильно. Но Гейбл так добр к нему… Только вот ему совсем не хотелось думать о том, что может скрываться за этой заботой на самом деле. За этой дружелюбной улыбкой и этими… такими осторожными… прикосновениями… Когда Эван начинал думать об этом, ему становилось страшно. Он не мог признаться Тиму, что ведет себя так глупо, потому что боится его. Боится чего-то еще совсем неявного, скрытого, но зависающего в воздухе между ним двумя каждый раз, когда они оставались наедине. Гейбл не делал ничего такого… Он просто дотрагивался. Иногда. Почему эти прикосновения заставляли Эвана нервно вздрагивать и замирать в напряжении?       – Я домой, – он взял свои вещи и направился к выходу.       – Тебя подвезти? – как ни в чем не бывало спросил Тимати.       Эван резко обернулся и бросил:       – Нам не по пути.       – Да, Саманта, да… Я ужасно расстроена… Не знаю, что делать с Эваном, – Таня тяжело вздохнула и облокотилась на стол, прижимая телефонную трубку к уху. – Он сам не свой в последнее время… Так изменился… Он стал просто не управляем! И к учебе совсем потерял интерес…       – Может быть, ему стоит отдохнуть?       – Да он ведь и так ничего не делает! – всплеснула женщина руками. – С той самой ужасной аварии на сноуборде… Он же все лето сидел дома и отдыхал! Никаких нагрузок, никакой учебы! Врачи уверяли, что он полностью оправится к новому сезону, но этого не произошло… Я думаю, что надо показать его другим специалистам.       – Таня, а может быть дело не в травме? – осторожно заметила подруга. – Может быть, ему просто разонравилась кататься? Такое ведь может быть…       Миссис Лайсачек опешила от такого заявления.       – Саманта, он восемь лет буквально живет на льду. Ни о чём другом слышать не хотел… А теперь разонравилась? Теперь перестало получаться? Нет-нет, тут что-то другое… Ох, он стал такой нервный, такой раздражительный… лишний раз к нему ни с чем не подойдешь! С Кристиной они постоянно ругаются!       – Это нормально в его возрасте. У него гормональная перестройка, – Саманта усмехнулась. – Наберись терпения!       – Он через год заканчивает школу. Пора бы уже закончится этой перестройке…       Таня услышала шум открывающейся в прихожей двери и быстро сказала:       – Он вернулся! Значит, договорились… я скажу, что ты ждешь его сегодня в семь часов.       – Таня, я ничего не могу обещать, – предупредила Саманта. – Не думаю, что Эвану действительно нужно дополнительно заниматься химией.       – Ты умеешь хорошо убеждать, я же знаю. У тебя настоящий талант в работе с детьми! – искренне сказала женщина. – Ты знаешь подход к подросткам…       Саманта рассмеялась.       – Не думаю, что есть какой-то специальный подход… Каждый ведь индивидуален. Но я постараюсь.       – Если он не исправит оценки по химии в этом году, в следующем не видать ему золотой медали, как своих ушей.       Эван чуть не поскользнулся в ванной, когда туда зашла мама, и, быстро прикрывшись занавеской, закричал:       – Что ты здесь делаешь? Уйди!       – Эван, я тебе положила на кровать чистую одежду, – она повесила полотенце на крючок. – И не надо так кричать! Я же не посторонний человек!       Он не нашелся, что ответить на это.       – Сегодня вечером зайдешь к Саманте. Надо уже решить этот вопрос с химией.       Сердце испуганно забилось. В последнее время Эван только и делал, что избегал ее, а теперь его отправляют сразу к ней домой?       – Зачем мне к ней идти? Я могу сам разобраться…       – Эван, не можешь. В последнее время ты, – она сделала паузу и жестко закончилала: – НИЧЕГО не можешь сам сделать нормально.       Миссис Крафт-Джонсон жила всего в двух кварталах от их дома, и Эван уже бывал у нее вместе с мамой несколько раз. Саманта была разведена и жила одна в небольшом доме с невероятно красивым палисадником. Летом здесь зацветала самая настоящая оранжерея. Иной раз, проходя мимо ее дома, можно было застать учительницу, подрезающей кусты или копающейся на клумбах. Эвану это зрелище всегда казалось довольно странным для такой, еще, в сущности, не старой, женщины. Хотя и сама Саманта казалась ему странной. Он не хотел идти к ней… тем более, один.       Уже начало смеркаться, когда он остановился перед знакомым крыльцом в нерешительности оглядываясь и испытывая большой соблазн смыться куда-нибудь. Но Саманта тогда скажет маме, что он не приходил, и дома ему устроят вселенский разнос.       Тяжело вздохнув, он нажал на звонок. Миссис Крафт-Джонс открыла дверь не сразу, а когда открыла, то почти сразу исчезла внутри дома, крикнув ему:       – Заходи и располагайся! Я на минутку…       Навстречу ему вышли два огромных персидских кота – рыжий и черный. Они ходили вокруг ног, обмахивая его пушистыми хвостами. В доме пахло немного странно: чем-то пряным и сладким, похожим на выпечку… вот только, насколько он помнил, Саманта ненавидела готовить. В комнатах царил полумрак. Эван прошел в гостиную и встал возле большого обеденного стола. На стенах играли лучи света фар от проезжающих на улице машин.       – Эван…       Он обернулся и увидел Саманту. Один из таких лучей как раз упал на нее, осветив белым светом лицо. Парень вздрогнул. На женщине был домашний халат, длинные темные волосы распущенны и лежали на плечах.       – Я не вовремя? Вы ложитесь спать? — ляпнул он в смущении. Не каждый день увидишь учительницу из школы в таком виде, что ни говори.       Саманта засмеялась и зажгла торшер.       – Сейчас половина восьмого, Эван!       – Вы кого-то ждете?       – Только тебя, – она улыбнулась и прошла мимо него к столу.       Эван нахмурился, подумав, что его маме и в голову бы не пришло встречать кого-то из учеников в домашнем халате…       – Не стой, Эван, присаживайся. Хочешь чего-нибудь?       – Нет, спасибо. Вообще-то я хотел сказать, что мне не нужна помощь с химией. Я уже сам во всем разобрался…       – Оставим химию. Я не собираюсь тебя ею мучить…       Он вздохнул с облегчением.       – То есть я могу идти? Не скажете маме?       – Не торопись… Из гостей не уходят так быстро. А ты – мой гость… – Саманта, к его изумлению, достала из шкафа бутылку вина и два бокала.       Эван остолбенел, глядя, как женщина совершенно спокойно ставит на стол бокалы и наливает спиртное. Ему это что, сниться?       – Как дела, Эван? – она дружелюбно улыбнулась и протянула ему бокал. – Почему у тебя такой испуганный вид? Я не кусаюсь.       – Спасибо, но я не пью.       – Эван… – Саманта снисходительно посмотрела на него, – ну передо мной-то можешь не притворяться… Думаешь, я поверю, что вы с друзьями не балуетесь алкоголем на вечеринках? Тебе шестнадцать, ты уже достаточно взрослый, чтобы немного выпить…       Парень не знал, как быть. Все это выглядело так странно… Что, если это какая-то проверка? Она учительница, и она не может наливать ему вино в своем доме просто так! Конечно, он соврал, сказав, что не пьет. Но у него и так хватает проблем дома, чтобы вернуться с занятий по химии, распространяя запах спиртного!       – Я позвала тебя, чтобы поговорить, как со взрослым человеком. Присядь и не волнуйся… – Саманта плавно опустилась на диван, положив ногу на ногу. – У меня нет намерений тебя напоить, дорогой… Не переживай…       В последней фразе прозвучала явная насмешка, и Эван, взяв свой бокал, присел рядом. Его раздирали страх и любопытство одновременно. Он ждал, что Саманта начнет читать ему мораль, как мама, уговаривать снова заняться учебой…       – Ты стал такой взрослый… Как быстро летит время… даже не верится… Знаешь, ты очень красивый молодой человек… Эван вскинул на нее глаза и тут же опустил. По спине пробежали мурашки. Вот как ему реагировать на это странное заявление?       – Спасибо…       – Послушай, – Саманта сделала глоток из своего бокала и оставила его в сторону, – я хочу, чтобы ты мне доверял. Обещаю, что ничего не буду рассказывать Тане, но ты можешь всем со мной поделиться…       Он пожал плечами.       – Да мне, вроде, нечем делиться…       – Ты боишься меня, Эван?       Он нахмурился.       – Нет, с чего вы взяли?       – Ты сидишь, как за партой. Такой напряженный… – она положила руку ему на плечо, и Эван залпом выпил сразу половину содержимого бокала. – Ну вот, а говоришь, что не пьешь…       Ее унизанная кольцами узкая ладонь и не думала оставлять его руку. Саманта слегка сжала пальцы, потом снова разжала, словно массируя ему плечо. Он хотел отодвинуться, но побоялся, что это может ее задеть, поэтому сидел, как приклеенный, стараясь не смотреть в сторону жещины.       – Расслабься. Все хорошо… – она с улыбкой смотрела на Эвана. – Как, кстати, твоя голова? Больше не кружится?       – Немного…       – Это от вина… – она коснулась рукой его волос и медленно спустилась вниз, поглаживая по щеке.       "О нет, Господи!"       Его бросило в жар. В полутьме лицо Саманты казалось моложе, но его всё равно охватил страх и отвращение.       – Мама сказала, вы хотели поговорить со мной по поводу химии… – тихо произнес он, сглатывая.       – О… Да… Химия… — она откинулась на спинку дивана и, согнув руку, подперла ею голову. Получилась очень открытая поза, прекрасно демонстрирующая шею и зону декольте.       – Мисс Краф…       – Боже! Не называй меня так! Это ужасно звучит…       – Саманта… я не понимаю… Что вы хотели…       Он не успел договорить. Женщина плавно подалась вперед и, обхватив его за шею рукой, поцеловала. От неожиданности Эван чуть не выронил бокал. Мягкие губы, буквально вжавшиеся в его рот, казались обжигающе горячими. Он инстинктивно дернулся в сторону, отрываясь от ее губ, и шумно выдохнул. Шок от происходящего буквально парализовал, не давая вымолвить ни слова.       – Эван… Что с тобой? – сейчас она смотрела на него совсем по-другому, он никогда еще не видел такого взгляда не то, что у учительницы, вообще у женщины. Чуть одурманенный, томный, покорный.       – Что вы делаете?       – Доверься мне, милый. Ничего не бойся. Я обещаю, что не сделаю ничего такого, что бы тебе не понравилось…       Она снова обняла его и прижалась всем телом. Пояс от халата слегка распустился, обнаруживая, к ужасу Эвана, совершенно обнаженное тело. Парень не знал, как реагировать на происходящее. Саманта – его учительница, она – подруга его матери… Ей почти сорок лет, в конце концов! Это же безумие! Она с ума сошла! Прохладные пальцы коснулись его лица, очерчивая линии скул. Она стала целовать его, одновременно касаясь пуговиц на рубашке. От ее волос и кожи пахло сладкой ванилью, чем-то приторным, душным… Какая-то часть Эвана совсем не была удивлена, он слышал подобные истории… Может быть, он должен… вот сейчас, с ней… Некоторые парни считают это лучшим опытом… Вот только он не чувствовал сейчас ничего, кроме омерзения.       – Перестаньте! – в отчаянье воскликнул парень, отталкивая женщину от себя.       Саманта отстранилась. На лице ее было написано удивление.       – Вы не должны… Мы не должны… Это же… – он задыхался от возмущения, ужаса, брезгливости. На губах все еще был привкус ее помады. Он пару раз целовался с девочками до этого, но их губы не были такими… Такими… Горячими… Наглыми… Поцелуй оставил неприятный привкус чего-то вязкого и сального. Хорошо, что она хоть не успела засунуть язык ему в рот…       – Эван, ты девственник? – Саманта приподняла одну бровь.       Он залился краской. Хотелось одновременно разрыдаться от стыда и ударить ее от злости. Но не мог же он сказать, что находит ее отвратительной… что все это гадко…       – Не в этом дело…       – Я тебе не нравлюсь?       – Нет, вы очень красивая… – искренне сказал он, потому что действительно считал ее красивой. До этого момента. Но ему бы даже в голову… даже на секунду… не пришло посмотреть на нее в таком ключе!       Она взяла его за руку и ласково заглянула в глаза.       – Ничего страшного не происходит. Ты ведь уже взрослый мальчик, правда? Тебя пугает мое положение? Не думай об этом, прошу тебя. Нет ничего страшного в том, что ты еще не был с женщиной… Меня это совсем не волнует.       Нужно было сказать что-то… Что-то… что не оскорбит ее и позволит при этом отделаться. Отделаться раз и навсегда. Если он скажет, что не хочет ее, она ведь может обозлиться и устроить ему неприятности… А что она может сказать маме! Мысль о том, чтобы переспать с Самантой, показалась немыслимой. Как это гадко… извращенка! Неужели ей ни капельки не стыдно? Эван некстати вспомнил, что у нее есть взрослый сын, всего на два года старше его самого, который учился в колледже. Как это ужасно…       – Послушайте… Я не могу… Я вам должен сказать… Но вы пообещаете, что никому не расскажете? – он пристально посмотрел на Саманту.       В глазах женщины мелькнула заинтересованность.       – Конечно, Эван. Я обещаю.       – Я… Я, кажется… гей, – выдохнул он. – Меня женщины не привлекают. Совсем.       – Что значит, ты не хочешь заниматься с Самантой?       Эван поднял голову и посмотрел в суровое лицо матери. Есть вопросы, на которые не существует ответов…       – Это значит, что я не буду с ней заниматься. Мне все равно, что она поставит мне по химии.       Таня была так поражена этим ответом, что некоторое время молчала, не зная, что сказать. Может быть, она ждала объяснений, комментариев, чего-то, за что можно было уцепиться. Но ей не оставалось ничего другого, как просто спросить:       – Почему, Эван? В чем причина? Ты можешь объяснить мне?       – Я просто не хочу. Она мне не нравится. Так же, как и химия. Я даже не знаю, кто из них больше…       – Это не ответ. Мне тоже не нравится, как ты ведешь себя в последнее время… – голос матери дрожал, как всегда перед тем, как она начинала терять терпение. – Тебе ни до чего нет дела. Тебя как будто подменили! Что это за капризы? Тебе придется исправлять оценки, иначе…       – Что иначе? – у него снова закружилась голова.       – Иначе… никаких больше соревнований, Эван.       – Ты это серьезно? – он усмехнулся.       – Абсолютно, – ледяным голосом сказала Таня. – Мы забираем тебя из сборной, раз ты не можешь нормально учиться из-за спорта. Я предупреждала тебя, что если начнутся проблемы… ты слишком много времени проводишь вне дома… Слишком! Твои друзья плохо на тебя влияют…       – Вы не можете меня забрать! Мне не десять лет! Только я могу принять такое решение! – он злобно посмотрел на мать.       – Можем, конечно. Ты несовершеннолетний. Решение о твоем участии принимаем мы с отцом.       Эван застыл, словно окаменев от этих слов. В этот миг ему казалось, что мама ненавидит его и ищет способ уничтожить, унизить еще больше. Он даже начал думать, что она была в курсе всех планов Саманты… А почему нет? Они ведь подруги… Что если она сама одобрила этот… «нестандартный» способ воздействия? Раз он не может начать учить химию, значит должен начать хотя бы спать с учительницей, может быть, это будет стимулировать его заниматься?       – Ты понял меня, Эван? Никто не будет с тобой церемониться. Решать тебе. До летних каникул осталось не так много времени. Либо ты исправляешь оценки, либо это твой последний сезон. Разговор закончен! – она вышла из комнаты, оставив его одного.       Эван присел на кровать в каком-то отупении. Хотелось заплакать от бессильной злости, но слез не было. Он был зол не только на мать, но и на себя, на Саманту, на Тима… на весь мир. Перед глазами снова встало лицо женщины в тот момент, когда он сказал ей, что гей. Недоверие, шок, а потом отвращение… Она попыталась как-то скрыть это, разглядывая его, словно ища во внешнем виде своего ученика какое-то подтверждение его словам.       «Эван, ты понимаешь, что это ненормально?»       Хотелось спросить ее, можно ли считать нормальным то, что она пыталась сделать несколько минут назад, но он просто сидел молча, сгорая от стыда и от того, что вынужден был сказать все это. Это ведь не было правдой! Никакой он не гей. Ему нравятся девушки. Просто он пока еще не встретил свою… которая бы ему подошла… Может быть, надо было так и сказать ей? Что она просто не вписывается в эту возрастную категорию? Почему ему вообще пришла в голову такая безумная мысль? Все из-за Тима… все из-за него…       Маме нравился Тим. Она уже три раза приглашала его к ним домой, и Эван подумал, что Тане почему-то часто нравились те, от кого ему самому так хотелось отделаться. Но даже Тим не вызывал у него такого неприятия, как Саманта. Он хотя бы не пытался напоить его и трахнуть у себя дома.       К ужину он не стал спускаться, и сидел в комнате, с наслаждением отстреливая головы зомби в компьютерной игре, пока к нему неожиданно не зашел отец. Эван удивился. Тот крайне редко заходил в комнату к нему и сестрам, обычно они встречались на кухне, в гостиной или на улице.       – Ты не занят?       Эван оторвался от монитора компьютера и покачал головой, щелкая мышкой, чтобы закрыть несколько окон. Дон присел на кровать и пристально посмотрел на него.       – Мама мне передала ваш сегодняшний разговор. Что происходит, Эван? Зачем ты так расстраиваешь ее?       – Я не знаю, – честно сказал он.       В качестве безумства, можно было бы рассказать отцу правду о Саманте, но почему-то, в глубине души, Эвану казалось, что папа, даже если внешне и выразит негодование и встанет на его сторону, внутри себя удивиться его поступку и перестанет уважать. Как мужчину. Потому что нормальный мужчина не то чтобы не рассказал о такой ситуации, он бы вообще в нее не попал. Или уцепился бы за возможность потерять девственность с красивой, опытной женщиной и был бы счастлив. Поэтому Эван начал говорить какую-то ерунду про то, что он устал от бесконечных дополнительных занятий, что школа ему надоела, как надоела и мама с ее вечным контролем во всем.       – Эван, а фигурное катание тебе не надоело? – поинтересовался отец. – Не надоели бесконечные тренировки, режим, диеты?       – Надоели. Но не так сильно. Я понимаю смысл всего этого. Так нужно, потому что это настоящий спорт.       – Ты учишься не для мамы. Конечно, можно забросить учебу и все остальное… но придет время, и ты пожалеешь об этом. Карьера спортсмена, даже очень хорошего, не вечна. Тебе нужно получить образование хотя бы как гарантию того, что ты не останешься без работы потом. Слушай, Эван, я понимаю, - мужчина тяжело вздохнул, - что с мамой бывает нелегко, и что она иногда перегибает палку. Но тебе надо быть умнее. Сколько осталось до получения аттестата? Чуть больше года. Закончишь школу, поступишь в университет и сможешь жить отдельно. И тогда делай, что хочешь! Гуляй, развлекайся, приводи друзей… Никто не будет тебя контролировать. Главное, не спейся от радости…       Эван удивленно улыбнулся.       – Будешь сам себе хозяин. Заниматься ли дальше фигурным катанием – это тебе решать. Но ты ведь сам говорил: если делаешь что-то – делай это хорошо, или не делай вовсе. Ужасной глупостью будет сейчас испортить аттестат назло маме.       – Она сказала, что если я не исправлю оценки, вы заберете меня из сборной… – тихо произнес он.       – Ради Бога, Эван, не принимай это близко к сердцу! Мама сказала это, чтобы напугать тебя… – небрежно бросил отец, похлопал его по плечу и встал. – Что касается соревнований… Тебе надо понять, ради чего ты это делаешь. Ради чего жертвуешь своими лучшими годами жизни. Если с учебой мы разобрались, то теперь реши, зачем тебе нужно кататься… и кататься на таком уровне. И нужно ли вообще. Можно все бросить, сколотить собственную рок-группу, отрастить волосы и поехать в Мексику… Это как крайний вариант, если ты хочешь допечь маму. Эван понимал, что папа шутит, но ему было не смешно.       – Ты тоже не веришь в меня… – горько сказал он.       – Я верю, Эван. Но будет обидно, если ты вложишь много сил и ничего за это не получишь. Просто если бросать, то лучше сейчас. Сосредоточишься на учебе, закончишь школу…       …поступишь в университет, найдешь работу…       – Но тогда я никогда не узнаю, смогу ли я… смогу ли я что-то получить…       – Тогда не узнаешь, да. Это серьезное решение, и принять его ты должен сам.       – И когда мне надо его сообщить? – поинтересовался Эван.       – Не торопись. Время до каникул еще есть… Займись лучше химией… – засмеялся отец.       Когда мужчина спустился вниз, его уже ждала Таня. Она выглядела нахмуренной и встревоженной.       – Ты поговорил с ним?       – Поговорил. Все будет хорошо.       – Я разговаривала с Самантой… – женщина закрыла глаза и глубоко вздохнула, как бы успокаиваясь. – Дон, я считаю, Эвана надо показать врачу. Специалисту… Возможно, психиатру.       – Таня, если бы за двойки по химии сразу отправляли в психушку, человечество давно бы остановилось в своем развитии.       – Я серьезно. Химия тут ни при чем. У Эвана проблемы.       – Она вдруг начала интересоваться моей личной жизнью. Ни с того ни с сего. Спросила у меня как-то за столом, есть ли у меня девушка. Это был ужасный вопрос, потому что мы никогда с ней не касались подобных тем. Не знаю, что сказала ей Саманта. Вряд ли она сказала ей открытым текстом, что я сделал ей камин-аут, но на что-то такое, видимо, намекнула… – Эван сидел в кресле, закрыв глаза. – Я перепугался, потому что надо знать мою маму, чтобы понять, как бы она отреагировала, скажи я ей нечто подобное… Она бы умерла на месте. И я с дуру ляпнул, чтобы она от меня отстала, что есть у меня девушка. И прекрасно понимая, что нельзя называть никого из нашей школы, я сказал, что это Саша. Безумием было говорить так, но больше ничего не пришло в голову. Я должен был ее успокоить.       Он открыл глаза и поcмотрел на психотерапевта. Они оба одновременно улыбнулись друг другу.       – Я сказал, что это Саша Коэн, и забыл про это. Мама знала Сашу, но не общалась с ее семьей. К тому же, они жили в Калифорнии. А потом… Потом был полный кошмар. Мне позвонила сама Саша, ужасно рассерженная. Я сначала не понял, что произошло… Оказалось, моя мама… – Эван говорил медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, – она позвонила ее родителям. Представляете? Не знаю, что она им сказала… или спросила… Вот только я не поставил Сашу в известность, что мы с ней встречаемся… В общем, для нее это была та еще новость. Мне было до ужаса стыдно… Я боялся следующего сезона, боялся в глаза ей посмотреть. Ну, вот представьте себе, какой нормальный человек выдумает такое? А главное, зачем? В общем, я окончательно все испортил. Тогда меня и отправили к этому психологу. И я думаю, он потом все рассказывал моим родителям. О чем мы говорили. Правда, я старался помалкивать. А когда он спросил меня про то, занимаюсь ли я сексом, у меня возникло желание сказать, что занимаюсь ещё с двенадцати лет, что я спал с Самантой и еще с кучей народу, а вечером понаблюдать за реакцией мамы.       – Ты очень злишься на нее, Эван? – спросил доктор Льюис.       – На кого?       – На свою мать.       Эван замолчал. Роджер знал, что еще пару месяцев назад этот вопрос вызвал бы протест и негодование.       – Я не знаю. Сейчас мне кажется, что нет, я уже не злюсь. Но когда я вспоминаю о чем-то, меня охватывает такое чувство… и вот тогда я как бы злюсь на нее в прошлом… – он серьезно посмотрел на Роджера. - Она очень много сделала для меня. Я знаю, КАК ей было тяжело. Нас было трое детей, понимаете? И как бы то ни было, мы все чего-то достигли. А она от много отказалась ради нас.       – Но ведь вы не просили ее об этом, верно? Ты думаешь, без нее ты бы не стал тем, кем ты стал? – мужчина чувствовал затаенный страх, с каким Эван искал оправдание собственным чувствам.       – Я знаю только то, что она очень любит меня и сестер. Может быть, я и зол на нее… – мужчина закрыл лицо руками и вздохнул, – но она моя мать, понимаете? Я люблю ее.       – Конечно, любишь. Но порой самую сильную боль нам причиняют наши самые близкие люди. К сожалению, это так.       – Вы думаете, если я признаюсь себе и вам, что ненавижу ее за что-то, мне станет легче? Моя жизнь изменится? Ничего уже не изменится. Я не собираюсь перекладывать на них ответственность за свои собственные ошибки. Сейчас, когда я вспоминаю что-то, эти обиды и ссоры кажутся мне ерундой. У меня нет реальных причин злиться на мать.       – Тебе сейчас, в этом возрасте – да. Но тот маленький мальчик, который переживал это тогда… для него это события совершенно другого масштаба. Ты можешь справиться с этими чувствами сейчас, но они уже поразили тебя тогда. Как бы ты ни старался их рационализировать, Эван, в глубине тебя по-прежнему живет ребенок. Как в каждом из нас. И очень часто этот ребенок обижен, испуган… У него нет столь высокого уровня организации, он живет чувствами и эмоциями. Если ты хочешь быть счастлив, ты не можешь его игнорировать.       Эван молчал, уперев взгляд перед собой.       – Может быть, тебе съездить домой? Побыть с семьей? Я хочу, чтобы ты знал: не бывает идеальных семей и идеальных родителей. У всех у нас есть свои обиды и травмы, но важно понимать, что если кто-то из нас не получил в свое время чего-то, что было так нужно ему, это не означает, что он не сможет дать того же своим собственным детям и близким. Любовь удивительна в том смысле, что ее можно дарить, и она все равно останется у тебя. В тебе есть любовь, Эван. Я вижу ее. Осталось только, чтобы ты сам смог ее почувствовать.       Когда они прощались у двери, молодой человек неожиданно сказал «спасибо». Он никогда прежде этого не говорил, очевидно, считая, что денежная плата за сеанс является достаточной благодарностью. Роджеру бросилось в глаза, как Эван благодарил его сейчас, – искренне, совсем не из вежливости. Доктору Льюису захотелось сказать ему что-то ободряющее в ответ, вроде того, чтобы он не терял надежды, что обязательно поправится, и все будет хорошо. Иногда очень хочется сказать эти вещи некоторым клиентам, даже если про себя считаешь, что они обречены.       Эван подошел и снял со стены аттестат, который мама после его переезда вставила в стеклянную рамку. Благодарственное письмо и поздравление с подписью самого президента. Несколько наград за выдающиеся успехи в учении. Значок лучшего ученика школы.       С такими результатами он мог бы поступать в Гарвард, если бы захотел. Отец был расстроен, когда он сделал выбор в пользу спорта. Дон хотел, чтобы его сын получил лучшее высшее образование, которое он не смог сам получить когда-то. Гарвард… там Эвану было бы нелегко оставаться лучшим. Вся его доблесть держалась на том, что Джеффри научил его гениально списывать на контрольных работах. Его доблесть была в том, чтобы печально вздыхать на уроках химии, заглядывая в голубые глаза Саманты, и поддерживать глупые разговоры мистера Стивенса, директора школы, о спорте и марках машин. Он хорошо запомнил слова отца о том, что надо быть умнее. Ум не в том, чтобы по-настоящему понимать и блестяще сдавать всю школьную программу, а в том, чтобы научиться нравиться учителям и демонстрировать свою старательность даже там, где ее нет и в помине. Не спорить с мамой, доказывая ее неправоту, а, промолчав, потом сделать по-своему. Сначала с мамой, а потом и со всеми остальными этот метод сработал. Смысл имеет только цель. И если для ее достижения нужно попридержать свой характер и амбиции, то это стоит того. Зачем спорить с людьми, если это время можно потратить на действия?       «Поменьше болтай языком и побольше работай, Эван. Твои слова быстро забудут, а вот твои дела останутся с тобой навсегда. Не создавай себе лишних трудностей своим упрямством. Все успешные люди были гибкими и умели идти на компромиссы».       Папа был прав… Эван оглядел комнату, напоминающую мемориальный музей. Он послушался его – и вот результат. Вот благодарность за оправданные надежды.       Взгляд остановился на большом снимке, где он был изображен в Ванкувере. Церемония награждения. В руке золотая медаль олимпийского чемпиона. Сбывшаяся мечта. Эван вдруг с внезапным ужасом подумал, что, не дай Бог, именно этот снимок выберут для погребальной церемонии, прикрепив к нему черную ленту.       «Ты даже не представляешь, как мы гордимся тобой, Эван…»       «Мы всегда гордились тобой…»       «Мы будем помнить тебя…»       Почему? Ну почему? Зачем было все это? Эти награды, медали, кубки, хвалебные речи… И это была конечная цель? Всего лишь металл и бумага? Он действительно так хотел этого? Это была ЕГО цель?       Эван на мгновение замер, затем медленно размахнулся и, вложив всю силу, смел с полок наградные реликвии. Они с грохотом обрушились на пол, и этот звук отозвался сладостным эхом, напоминая стон удовольствия. Еще один удар смел со стены грамоты и «фотографии славы». Каждая из них, разбиваясь, словно освобождала в нем что-то, заставляя кричать. Он орал, снося все, что попадалось ему на пути, пока крик не перешел в громкий хохот.       На шум испуганно сбежались родные. Таня в ужасе замерла у двери, не решаясь зайти в комнату и обратиться к сыну. Кристина посмотрела на усыпанный осколками пол, потом на Эвана, который смеялся, стоя посреди комнаты, словно не видел более забавного зрелища.       – Кристи… – тихо прошептала Таня, обращаясь к дочери, – это ужасно… но у Эвана, возможно, метастазы распространились на мозг…       – Тогда это безнадежно, – Кристина странно посмотрела на мать. – Никто не станет удалять ему мозг.       Какое унижение… Они все смеялись над ним, как над клоуном в цирке.       Джонни зажмурился, стараясь прогнать из головы навязчивые фразы, словно застрявшие в ушах.       «Этот парень напоминает провинциальную девчонку, которая, приехав в город, как сорока нацепляет на себя все блестящее, стараясь казаться модной, даже не подозревая, что выглядит жалкой…»       «Эрик окончательно сошел с ума, надо полагать! Привести сюда этого… даже не знаю, как назвать… Ты видела его фотографии в интернете? У парня такая скандальная репутация…»       «Какую же надо иметь несусветную наглость, чтобы прийти сюда в качестве спутника Эрика! Он же просто дешевка! И, кажется, невероятно глуп! Манерами напоминает неопытную французскую кокотку…»       «Поверить не могу, что в прошлом его считали выдающимся фигуристом… Сколько помню его появления на публике – он всегда был ужасно вульгарен…»       – Джонни…       Мужчина нервно вздрогнул, почувствовав, как Эрик накрыл его руку в перчатке своей теплой ладонью. Джонни повернулся к мужу. Шофер вез их домой после «званого ужаса», как мысленно он окрестил сегодняшнее мероприятие. Неужели Эрик не понимал, на что идет? Кому нужна была эта демонстрация? Он давно не чувствовал себя настолько униженным…       – Я же вижу, что ты расстроен. Не обращай внимания. Большинство тех, кто говорил о тебе плохо сегодня, не стоят и цветка из твоей петлицы… – Эрик поправил воротник его рубашки и улыбнулся. – Они все завидовали твоей красоте.       – Нам не надо было туда приходить. Мы стали посмешищем.       – Джонни, ты меня удивляешь! Ты был им большую часть своей жизни, и тебя это вполне устраивало! С чего вдруг тебя начало волновать мнение каких-то заплесневелых английских матрон? – удивился Эрик.       – Не то чтобы оно меня волнует… но знаешь, я никогда еще не пытался понравиться мужчине твоего возраста. Ммм… должно быть мне следовало надеть что-то винтажное… – ехидно заметил молодой человек. – Я уверен, ты сделал это намеренно. Хотел, чтобы меня пропесочили эти снобы. Тебе ведь никогда не нравилось, как я одеваюсь… Впрочем, это не нравилось никому из моих любовников. Знаешь великую фразу о том, что женщина должна быть одета так, чтобы ее хотелось раздеть? Я всегда искренне следовал этому правилу!       – Должно быть, оно применимо только к женщинам… Машина остановилась у ворот, и они вышли на улицу. Холодный декабрьский ветер заставил Джонни поежиться. Стены особняка мрачно вырисовывались на темном фоне, словно декорации из фильма ужасов. Он шел рядом с Эриком, чувствуя, как холод пробирается под пальто. Лавджой, напротив, шел нараспашку, словно нарочно подставляя грудь ветру.       – Ты же не слушаешь моих советов по поводу своей красоты и способов ее подачи… – Лавджой хмыкнул. – Не надо тебе было так зализывать волосы… они напоминали синтетический парик, приклеенный дешевым клеем к пластиковой кукольной голове…       – Спасибо тебе большое! – возмущенно воскликнул Джонни, однако, не удержался от смеха. – Неужели я и правда так выглядел?       – Я не знаю, чего ты добивался, но получилось именно так… А вообще, твоей главной ошибкой была попытка разговаривать с английским акцентом… Вот уж глупость! И выглядело смешно!       Они прошли мимо конюшен, где горел слабый свет. Джонни подумал, что ждет не дождется, когда вновь потеплеет, чтобы приняться за укрощение Мэрилин.       – Ты хотел послушать, что обо мне скажут, и ты услышал. Я – вульгарная дешевка…       – Ты бываешь достаточно вульгарен на людях, но отнюдь не так дешево мне обошелся… – они остановились под фонарем, и Эрик навалился на столб, обхватив его рукой. Вид у него был необычайно веселый, словно его порадовало все произошедшее сегодня.       – Обычно я нравлюсь пожилым людям, но вряд ли этот номер пройдет с твоими друзьями. Смирись. И никому меня не показывай…       Эрик протянул руку и погладил Джонни по прохладной щеке. Несколько снежинок застряли в серебристой шевелюре и, подтаяв, тускло мерцали в свете фонаря. Джонни неожиданно захотелось все исправить. Если бы их счастье зависело от того, как он одевается, он бы носил что угодно, хоть монашескую рясу, лишь бы Эрик был доволен. Сегодня впервые в жизни он подумал, что, возможно, его желание придерживаться экстравагантности в одежде не стоит затраченных усилий… В одном они правы: он провинциал. Золушка на их балу. Раньше ему нравилось обращать на себя внимание с помощью одежды и прически, а сегодня… сегодня он бы предпочел стать невидимым.       – Джонни… – Эрик подошел и обнял его, – когда меня не станет, тебе придется общаться с некоторыми из них. От этого зависит твое благополучие. Ты ведь не будешь вести себя, как подросток?       – Я чувствую себя действительно глупо в этом костюме… – Джонни коснулся кончиками пальцев шелковистой отделки пиджака Лавджоя. – Знаешь… я бы хотел, чтобы смокинги смотрелись на мне так же представительно и шикарно, как на тебе, но увы…       – Ты просто еще не научился их носить… Резкий порыв ветра заставил Джонни вспомнить о погоде и поспешить в дом.       Войдя, Лавджой сбросил пальто, пиджак и включил музыкальный центр. Зал наполнился звуками Баха. За год, что они провели вместе, Джонни привык слушать классическую музыку, которая практически не замолкала, когда Эрик находился в гостиной.       – Я не был особым почитателем классики лет до пятидесяти… а сейчас она меня успокаивает и дарит ощущение гармонии.       Тихие, меланхоличные звуки плыли по комнате, освещенной только светом огня в камине. У Джонни вновь и вновь возникало ощущение, что он попал в другую эпоху. Лошади, балы, кучера в ливреях, столовое серебро и потрескивание факелов. А сам Эрик – прекрасный граф или герцог, чье благородство соткано веками старинного рода. Он наблюдал, как Лавджой наливает себе виски и кладет лед, облокотившись на столешницу. Его темный силуэт бросал на стену большую тень, немного жутковатую, но величественную.       – Давай потанцуем…       Эрик удивленно повернулся к нему.       – Ты серьезно?       – Конечно. Я тебя приглашаю.       Джонни снял свой пиджак, отвесил демонстративный поклон и протянул мужу руку.       – Позвольте, ваше величество.       -Мое величество уже не так велико, как раньше… – в глазах Лавджоя вспыхнули веселые искорки. Он в два глотка допил содержимое своего стакана и подошел к Вейру.       Несколько мгновений они стояли, как будто в замешательстве, потом Эрик взял его ладонь в свою и торжественно приподнял.       – Ты умеешь танцевать вальс?       – Нет, не умею…       – Я тоже не умею. И сейчас жалею об этом. Мы бы выглядели очень мило… Два танцующих мужчины… очень трогательное зрелище, правда?       Они шагнули навстречу друг другу. Джонни положил вторую руку на плечо мужа и закрыл глаза. Перед ним тут же, как картинка на экране кинотеатра, возникло воспоминание. 2011 год. Он и Эван. Благотворительный вечер в GLAAD. Их первый танец, который окончился трагедией и скандалом. Их первый танец на людях, как открытая демонстрация собственных чувств. Начало их конца. Сейчас он не испытывал тоски и грусти, вспоминая об этом. Удивительным образом в памяти сохранились и всплывали самые лучшие моменты их романа. Странно… Он с удовольствием думал об Эване, а вот о Джеффри старался не вспоминать. Боль постепенно утихла, и сейчас их отношения казались ярким, но слишком печальным эпизодом, чем-то совершенно невероятным. Словно он спрыгнул с парашюта или искупался в ледяной воде. Это чувство не забыть уже никогда, но едва ли захочется пережить нечто подобное еще раз.       – Эрик… – он поднял на Лавджоя испуганный, но вместе с тем решительный взгляд, – я люблю тебя.       – Джонни, не шути так со старым человеком… – мягко сказал тот. – У него может не выдержать сердце.       – Я не шучу… – они остановились. Джонни подался вперед, чуть приподнимаясь на цыпочки и, обняв мужа за шею, поцеловал того в плотно сомкнутые губы.       Эрик не сразу, но все же отстранил его. Вместо ожидаемой радости на лице была тревога.       – Не надо.       – Почему?       – Почему? – Лавджой отвел взгляд в сторону, выпустил Джонни из объятий и отошел в сторону. – Это неправильно. И слишком рискованно. Для меня.       – Эрик, послушай… – молодой человек глубоко вдохнул и выпалил: – Я буду готов пойти… до конца, если ты захочешь. Мне безразлично, сколько тебе лет. Для меня ты… ты самый удивительный и прекрасный человек во всем мире. И я счастлив с тобой. Может быть это неправильным? Я не знаю.       – Жизнь поставила тебя в такие суровые условия, подталкивая к нетрадиционным сексуальным отношениям с женщинами, стариками…       – Если сейчас скажешь «детьми», я тебя стукну, Эрик! Серьезно!       Джонни снова подошел к нему и положил руки на плечи. Он первый раз видел Эрика таким растерянным и сбитым с толку, и ему это нравилось. Собственные чувства пугали и удивляли только первое время. Все, кто был сегодня на приеме, и так не сомневаются, что они спят вместе. Это выглядит пошло? Возможно. Некоторое время назад он и сам так считал. А сейчас… сейчас это уже не казалось ему таким невероятным.       – Послушай… – Лавджой отошел в сторону, словно от греха подальше, и налил себе еще выпить, – у меня появилась идея! После нашего последнего разговора мне пришла в голову мысль позвонить Вере… А что, если нам встретиться всем вчетвером, а?       – О чем ты?       – Я о том, что ты мог бы увидеться с Эваном, если бы захотел… Думаю, Вера не будет возражать. Джонни начал понимать, к чему он клонит. Его охватила злость.       – С чего ты взял, что я хочу встречаться с Эваном?       – Вы, два молодых человека, могли бы развлечь друг друга лучше, чем мы с Верой… пожилые люди…       – Перестань, я не желаю слушать это! Это… вот это действительно пошло, Эрик!       Он сказал это с таким возмущением, что Лавджой смутился. Джонни не мог понять, почему… почему тот так упорно сопротивляется? Или его чувства носят исключительно платонический характер? Не может быть, чтобы такой мужчина, как Эрик Лавджой, чья красота не померкла с годами, мог действительно так стесняться разницы в возрасте! Или может быть… дело в другом? Джонни сам слегка смутился, подумав о другой причине, по которой Эрик сознательно держал его на расстоянии, причине, имеющей вполне объяснимую физиологическую природу. Что, если он просто… не может? Неизвестно, как несколько курсов химиотерапии сказались на его возможностях, тем более в таком возрасте. И в таком случае нет ничего удивительного, что его признание сейчас испугало Эрика.       – Ради Бога, не надо предлагать мне с кем-то переспать… тем более с Лайсачеком… Ты меня обижаешь.       – Прости… Я не хотел тебя расстраивать.       Эрик подошел к нему и приподнял лицо за подбородок. В голубых глазах мужчины буквально светилась такая радость, что они делали лицо моложе разом на десяток лет. Джонни снова видел его таким, каким оно было в молодости. Красивым, волевым.       – Тогда поцелуй меня, пожалуйста… – прошептал он, плавно подаваясь вперед.       Эрик наклонился к его губам. Почувствовав ласковое, теплое прикосновение, Джонни закрыл глаза. Их окутывала тишина, нарушаемая только слабым потрескиванием огня в камине. Сердце нежно билось в груди, и оттуда по всему телу разливалось тепло. Оно окутывало, словно облако, наполняя удивительным ощущением счастья.       – Ни с кем и никогда я не чувствовал себя так хорошо, как с тобой… – тихо произнес Джонни, когда они отстранились друг от друга. – Я не думал, что это возможно, но я действительно люблю тебя.       Эрик слегка сжал его плечи, вглядываясь в лицо.       – Ты удивительный. Джонни… я совсем не боялся умирать до того, как встретил тебя. А сейчас… сейчас я только жалею о том, что это произошло слишком поздно. Ты моя награда и мое наказание.       – Наказание? Почему?       – Потому что теперь я очень хочу жить. Чтобы видеть тебя. Чтобы не разлучаться с тобой… – Эрик отпустил его и направился к выходу из гостиной, бросив на ходу: – Спокойной ночи.       – Спокойной ночи… – растерянно повторил Джонни.       Он проснулся, разбуженный звуком хлопающих дверей. В комнате было темно. Джонни глянул на наручные часы: 3.40.       В доме кроме них постоянно жил дворецкий Альфред и домработница. Вся остальная немногочисленная прислуга в виде садовника, повара и охранника, приходила днем. Почувствовав неприятный озноб, Джонни накинул халат и вышел в коридор. Эрик жил в противоположном крыле на этом же этаже. Пройдя несколько метров вперед, он увидел, что из-под двери его комнаты пробивается свет и доносятся приглушенные голоса. Он уже хотел войти, но наткнулся на Альфреда, который выходил из комнаты, держа в руках поднос. Увидев Джонни, он вздрогнул.       – Вы меня напугали!       – Что случилось? Почему вы не спите? – взгляд Джонни упал на поднос, где лежали шприц и несколько разбитых ампул.       – У мистера Эрика поднялась температура. Похоже на сильную простуду.       Джонни тут же вспомнил их сегодняшнюю дорогу до дома под пронизывающим ветром и тихо застонал. Эрик шел нараспашку, неудивительно, что его могло сильно продуть.       – Вызвали врача?       – Да, конечно, но он не сможет добраться сюда раньше, чем к семи утра.       – Господи, что за средневековье! – воскликнул Джонни. – Он что, поедет на деревянной повозке?       – До ближайшего населенного пункта двадцать миль. Ночью там ничего не работает.       – Можно, я зайду к нему?       – Не надо… – Альфред остановил его рукой. – Я сделал ему укол, и он уснул. Пусть проспит спокойно до утра…       Джонни прислонился к стене, чувствуя предательскую дрожь в ногах.       – Ложитесь спать.       – Альфред… скажи, ты обратил внимание… что Эрик опять начал кашлять?       Дворецкий серьезно посмотрел на него.       – Конечно.       – Господи…       – Мистер Джонни… – он звал его так же, как и Эрика, по имени, – вы же все прекрасно понимаете сами. Есть вещи, которые от нас не зависят.       – Ему стало лучше! – он готов был убеждать в этом Альфреда, как будто тот был совсем не в курсе происходящего.       – Давайте подождем до утра. Ложитесь спокойно… – дворецкий положил руку ему на плечо.       Альфред был лишь немногим моложе самого Эрика, и Джонни испытывал к нему уважение, совершенно не воспринимая того как прислугу. Он не хотел уходить, но не мог не подчиниться, потому что сейчас чувствовал, что Альфред сильнее и спокойнее его самого.       Вернувшись к себе в комнату, Джонни лег на кровать и укрылся одеялом до подбородка. Он даже не надеялся больше уснуть, охваченный страхом. Почти все время, что они были вместе, Эрик вел себя, как здоровый человек. Джонни никогда еще не приходилось быть рядом с тяжелобольными, ухаживать за ними… и хотя он не сомневался, что готов и может делать все это в случае необходимости, ему было страшно. Хотелось, чтобы в доме было больше народу, чтобы был врач. Он знал нежелание Эрика ложиться в больницу. Но если ему станет хуже, им всем придется быть здесь, рядом с ним… чтобы ждать… Чего? Неужели конца? Джонни вдруг понял, что по-настоящему не верил, вернее, не думал о том, что Эрик умрет, и тем более о том, как это будет происходить. Молодой человек гнал от себя эти мрачные мысли, которые казались совершенно далекими от реальности. Но сейчас он был вынужден подумать об этом. Здесь, в Йоркшире, он оказался слишком оторван от людей, здесь у него не было друзей, не было никого, кроме Эрика. Конечно, он мог написать кому-нибудь из знакомых. Он мог… но не хотел. Уехав из Америки, он словно порвал со всем прошлым, обрубил концы, обрекая себя на то, чтобы справляться со всем самому. Одного Джонни не мог понять: почему его друзья, вернее, те, кто так называли себя, так быстро забыли о нем? Почему теперь, когда он переехал и перестал сам писать или звонить им, большинство из них так легко смирились с этим? Рядом с ним всегда было столько людей… он никогда не боялся одиночества… Неужели это его вина? Он же никому не сделал ничего плохого… или сделал? Как теперь разобрать? Определенно, расстояние убивает не только любовь, но и дружбу. Раньше он четко разделял эти понятия, а теперь так хотелось, чтобы рядом был кто-то, кого не надо звать, просить о помощи, кто готов был сам оказать ее, вспомнив о нем просто так.       «Никто никогда не любил меня так, как любит Эрик… – неожиданно подумал Джонни, глядя в темный потолок. – Господи, не забирай его у меня, умоляю! Не забирай!»       Он снова был на боксерском ринге… Эван смотрел на скрытую в темноте угрожающую толпу, в ужасе ожидая нападения. Он всегда ждал его в этом сне. Самым удивительным было то, что теперь он понимал, что все происходящее – не реально, но все равно испытывал панический страх. Все повторялось из раза в раз. Неизвестный противник, его бегство, мольбы о помощи, падение, позор, поражение… В прошлый раз он был в паре метров от заветной двери с табличкой «выход», когда упал. Эвану казалось, в этом и состояло главное испытание. Вовсе не вступить в неравный бой, а прорваться на свободу, убежать.       – Эван, посмотри назад…       Он увидел Роджера Льюиса, который стоял в углу ринга, протирая очки полами пиджака. Лайсачек обернулся.       Он знал, что произойдет дальше: его тренер вышвырнет его на арену.       «Нужно увидеть его лицо»       – Подойди и посмотри, кто это. Ты видишь?       Эван с опаской смотрит в сторону доктора Льюиса и оглядывается назад. Ему надо бежать, а не идти в руки этому монстру. В голосе психотерапевта слышится такая решимость, словно он готов сам подойти и толкнуть его точно так же… навстречу врагу.       В голове возникает странная мысль: если он увидит и узнает, кто это, он сможет уйти. Уйти…       Он подошел ближе к скрытой в полутьме фигуре, шагая осторожно, словно боясь спугнуть…       Роджер сосредоточенно смотрел на своего пациента, который сидел в кресле, запрокинув голову и закрыв глаза. Он был напряжен, словно боялся, что Эван прямо сейчас, перед ним, может рассыпаться в прах, не выдержав того, что увидит или почувствует. Они снова вернулись к гипнозу, когда Лайсачек рассказал ему про тот странный сон, который не давал ему покоя уже больше двух месяцев. И каждый раз, просыпаясь в холодном поту, он чувствовал усиливающуюся боль.       – Давай, Эван… не бойся… он ничего тебе не сделает…       Лицо молодого человека странно дернулось, он вздрогнул, как будто проснулся, но глаза оставались закрытыми.       – Нет! Нельзя оставаться! Я туда больше не вернусь! – голос прозвучал неестественно, словно Эван кривлялся.       Роджер резко встал и подошел к нему, понимая, что процесс отклонился от заданного курса.       – Эван, вернись на арену. Эван, ты должен подойти к нему! Эван, ты меня отчетливо слышишь!       – Где ты был?       Паршивка. Он знает, что она сдала его. Сказать правду? Почему бы и нет… ради разнообразия…       – Курил марихуану.       Резкая пощечина, рассекая воздух, обрушивается на лицо. Тихо ахает сзади сестра. Он замирает, не поворачивая лица. Перед глазами темно.       – Я тебя НЕНАВИЖУ. Ты слышишь? Никогда тебя не прощу.       Слова срываются с губ, буквально падают, мягко, с тихим шлепком, и разбиваются насмерть у ног.       – Эван, пожалуйста, вернись!       – Никогда. Не прощу.       – Эван! Три! Просыпайся!       Доктор Льюис даже положил руку ему на плечо и потряс.       Молодой человек моргнул несколько раз, открыл глаза и удивленно посмотрел на него.       – Что?       – Что произошло? Я ничего не понимаю… – Роджер вернулся на место и выключил диктофон. – Все шло хорошо, но потом тебя явно унесло куда-то в сторону!       – Я не знаю, не помню… – Эван поморщился и дотронулся до головы. – Мне так плохо…       – Вот что, давай вернемся к тому, что мы имеем. Я предложу тебе свое объяснение этого сна. Если у тебя нет никаких соображений…       Лайсачек покачал головой.       – Все это тесно связано с твоей болезнью. Я предполагаю, что противник, который навевает на тебя такой ужас – это рак. Ты чувствуешь, что ваши силы не равны. И в данном случае «выход», который ты видишь и к которому ты стремишься – это выздоровление. Скажи, во сне тебя ведь никто не удерживает силой, верно?       – Да. Я просто… я просто не могу добраться до него. Потому что падаю. И он настигает меня… все они… Это ужасно!       – Очень жаль, что ты не можешь увидеть и вспомнить человека, который заставляет тебя остаться. Твой тренер, верно? Сначала он заставляет тебя устыдиться, а потом бросает навстречу врагу. Смерти, в данном случае. Он предает тебя.       – Что там делает Джонни, я не пойму… – пробормотал Лайсачек. – Куда он меня тащит?       – В некотором роде, он ведь спасает тебе жизнь, верно? Он спокоен, и он смеется, как бы говоря тебе, что все хорошо. Нам нужно продолжать разбираться с этим… Неожиданно дверь в кабинет открылась, и на пороге появился Шон, один из постоянных клиентов Роджера. Вид у него был страшно недовольный.       – Я звонил вам и звонил…       – Эван, извини, пожалуйста, – Роджер встал и направился к двери. – Шон, выйдите из моего кабинета! Вы не можете заявляться сюда вот так!       – Вы не отвечали на мои звонки!       Роджер вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Из коридора донеслись недовольные приглушенные голоса. Некоторое время молодой человек сидел неподвижно, потом взгляд его уцепился за лежавший на столе диктофон. В глазах вспыхнуло любопытство. Он знал, что это недопустимо. Но, с другой стороны, ведь это же его собственный сеанс, верно? Он же не собирается подслушать чужие записи… Дав разрешение доктору Льюису записывать их беседы на диктофон, он ведь оставил за собою право быть в курсе всего происходящего. Он не помнил, что происходило во время сеансов гипноза, что он говорил. Возможно, если бы он прослушал хотя бы кусочек…       За дверью было тихо. Очевидно, говорившие отошли в сторону от кабинета. Эван быстро встал, подошел и взял диктофон. Он действовал почти инстинктивно, не давая себе времени сомневаться. Прокрутил запись на несколько секунд назад и нажал кнопку…       – Шон, если вы впредь позволите себе что-то подобное, я перестану вас принимать, ясно? – строго сказал доктор. – Нельзя врываться ко мне в кабинет. Тем более, когда у меня посетитель! Выпроводив невоспитанного клиента и дав указание секретарю не пускать его впредь ни при каких обстоятельствах без предварительной записи, мужчина направился обратно в кабинет. Открыв дверь, он застыл на пороге. Эван, с изменившимся до неузнаваемости лицом, стоял возле его стола.       «Я тебя ненавижу! Ненавижу!»       – Эван! – в отчаянье воскликнул Роджер. – Что ты делаешь?       Он подлетел и выхватил у того диктофон, моментально отключив его. Лайсачек стоял, не двигаясь, смотря перед собой остекленевшим взглядом.       – Господи, Эван… – мужчина так растерялся, что не знал, что сказать. Подобное случалось впервые, и это было ужасно.       – Это… это все говорил… я?       – Эван, ты не должен был это услышать… не должен!       Он трижды проклял себя за оставленный диктофон. Но ему и в голову не могло прийти, что Эван решится на такое. В его состоянии, на данном этапе услышать все это… услышать от самого себя… Никто не готов к такому. Роджер смотрел в испуганные, полные ужаса глаза.       – Мне… нужно идти.       – Нет, нет! Мы еще не закончили! – он сделал то, чего не позволял себе еще никогда: схватил Эвана за руку, пытаясь усадить обратно в кресло. – Тебе никуда нельзя идти сейчас!       – Отпустите меня! – тот вырвался, схватил свою куртку и выскочил из кабинета со скоростью, какую только позволяла его нога. Дверь хлопнула.       Доктор Льюис некоторое время смотрел туда, где только что стоял его пациент, а потом с громким стоном упал в кресло, закрыв лицо руками. Это была катастрофа.