"Imagine" или Все что нам нужно, это любовь..Часть 1

***       – Ну неужели ничего нельзя сделать? – Джонни смотрел на врача, который, выписав очередной рецепт на совершенно бесполезные теперь препараты, складывал инструменты в сумку. – Неужели в наше время не существует способа, если не спасти, то хотя бы облегчить страдания человека, который умирает от рака?       Он говорил с таким отчаяньем, что доктор Фростер, который прежде смотрел на него довольно косо, был явно тронут. Он был личным лечащим врачом Эрика последние два года, часто бывал у них в Йоркшире, но был явно далек от понимания специфики отношений своего пациента и его молодого супруга. Джонни старался не замечать сдвинутых бровей и наморщенного лба, когда обращался к врачу с вопросами о состоянии мужа. Однако теперь тот готов был сменить гнев на милость.       – Джонни, поймите, я делаю все, что в моих силах. Болезнь на этой стадии неизлечима. Эрик знает об этом, и он сам отказался повышать дозу морфина. Сказал, что хочет сохранить трезвость мыслей до конца. Я не стану пичкать пациента наркотиками помимо его воли. Поймите, это ЕГО выбор!       – Я не могу видеть, как он страдает… – прошептал Джонни, сжимая кулаки. – Сегодня вы уедете, а я останусь с ним. Я вижу все это день изо дня. Он умирает, черт возьми, и я ничем не могу ему помочь…       – Тогда уезжайте.       Джонни в изумлении вскинул на врача глаза.       – Что?       – Уезжайте. Об Эрике есть кому позаботиться. Есть медсестра и сиделка, есть дворецкий и другая прислуга. Вам не обязательно всё это наблюдать…       – Я знаю, что вы думаете… – Джонни горько усмехнулся. – Что я, жадный альфонс, только и жду, когда умрет мой старый муж, чтобы прибрать к рукам его деньги… Что я пользуюсь слабостью и беспомощностью больного человека и манипулирую им…       – Я этого не говорил, – доктор Фростер защелкнул чемодан и направился к выходу.       Джонни нервно вцепился в рукав его пиджака.       – Постойте… Как я могу ему помочь? Хоть как-нибудь? Я могу уговорить его согласиться принять морфин. Он послушает меня…       – Вы не можете ему помочь, – сухо произнес врач. – Эрик умирает. Вам лучше смириться с этим как можно скорее и начать приготовления.       – Какие… приготовления?       – Помочь ему привести в порядок все дела… выяснить последнюю волю… Эрик сказал, где хочет быть похоронен?       Джонни застыл, а потом указал рукой на дверь:       – Уходите.       Мужчина пожал плечами и вышел. Оставшись один в огромной гостиной, молодой человек постарался успокоиться. Он дал себе обещание, что Эрик не увидит его в разобранных чувствах. Лавджой и так был недоволен его возвращением, пытался отправить назад…       Господи… Почему человек должен так страдать? Если Эрик предвидел такой конец, почему он не сделал ничего, чтобы это предотвратить? Он ведь даже курить не бросил!       Джонни подошел к окну и прислонился к дубовой, пахнущей воском, раме. Он пытался заставить себя собраться и подняться наверх. Он должен быть с Эриком. Должен! Но иной раз, когда после очередного приступа муж терял сознание, начинал стонать или бредить, Джонни жалел, что не уехал. Эрик практически не вставал с постели, почти не ел и не разговаривал. Иногда, когда он подходил к изголовью кровати умирающего, Джонни казалось, что муж не узнает его. Это было страшнее всего. Прежде ясный и твердый взгляд голубых глаз как будто помутнел, стал рассеянным. Несколько раз, словно в бреду, он звал кого-то, называя неизвестные имена. Джонни понимал, что наивно надеялся и верил, что муж сохранит силу до конца, что он, несмотря на точащую его изнутри болезнь, останется прежним хотя бы в своих мыслях… но теперь молодой человек был шокирован произошедшими переменами. Он никогда не видел, как человек умирает. Ни разу. А ведь ему предстояло хоронить мертвое тело… Пусть и не своими руками, но он должен будет организовать все это, пропустить через себя, провожая Эрика в последний путь.       Когда в кармане зазвонил телефон, он ответил, даже не глядя на экран.       – Да…       – Джонни, привет, это я… – радостный голос Стефана в трубке заставил его на какое-то время прийти в себя. – Прости, что не перезвонил… у меня было столько дел! Джонни? Ты меня слышишь?       – Да.       – Не обижаешься?       – Нет.       На том конце провода повисла короткая тишина, а потом Стефан заговорил уже совершенно другим голосом, серьезным и встревоженным.       – Что-то случилось?       – Нет… ничего… просто немного устал…       – Брось, я же слышу, что что-то произошло… ты говоришь, как будто из могилы.       У Джонни вырвался непроизвольный смешок от этого сравнения.       – Где ты? В Швейцарии?       – Я… нет… В Париже… – с легким смущением, как будто извиняясь, ответил Ламбьель.       – О, Господи… Франция… – Джонни закрыл глаза, чувствуя, как с трудом сдерживаемые слезы покатились по щекам. – Там хорошо, да? Должно быть, потрясающе…       – Нормально. Я здесь по работе. Послушай… – он замешкался, – приезжай, если можешь.       – Что? – Джонни открыл глаза и посмотрел на ровно лежащий слой снега за окном. Уже начинало темнеть и на подъездной дорожке зажглись фонари.       – Ты забыл, что ты в Европе? Добраться до меня из Лондона не такое уж хитрое дело. Два с половиной часа на поезде… Я могу встретить тебя на вокзале Сен-Лазар.       Слова долетали, как будто сквозь вату. Джонни смотрел в окно, где в вечерней синеве скрывались очертания деревьев, конюшни, железных ворот вдалеке. Все как будто обесцветилось, стало одинаково мрачным, холодным, пустым.       – Стеф, а какая погода в Париже?       – Здесь? – тот ненадолго замялся. – Десять градусов тепла. А у вас?       – А у нас минус пять. Хотя, в городе, наверное, теплее…       Всего два часа – и он будет во Франции, в Париже, вдали от этого кошмара, запаха лекарств и предсмертных хрипов… Эрик дал ему разрешение уехать, более того, сам просил об этом. Ему не обязательно быть здесь… он может быть там, рядом с другом, вдыхать наполненный ароматом свежей выпечки и духов воздух, поднявшись на вершину Монмартра, спешить вверх и вниз по лестницам к белоснежной базилике Сакре-Кёр, есть устрицы, фуагра… пить вино. Он так четко представил себе пейзажи Парижа, знакомые места, где провел одни из самых счастливых минут своей жизни, что ему казалось, будто он даже чувствует запах одеколона Стефана, хотя тот находится за сотни километров, видит широкую, немного лукавую улыбку на его лице.       Из забвения его вырвал голос в трубке телефона:       – Я абсолютно серьезно, Джо. Приезжай! У меня свободен весь завтрашний день. Я соскучился и хотел бы тебя увидеть.       Он не поехал к Эвану в Нью-Йорк, и сможет поехать пить вино и ловить воздушных бабочек в Париже, когда Эрик умирает?       – Я тоже хотел бы тебя увидеть. Но я не могу… – тихо сказал он, вытирая слезы рукавом рубашки.       – Не хочешь, или не можешь?       – Не могу.       – У тебя все-таки не все в порядке…       – Да, не все… – Джонни сам не понимал, почему сказал правду: – Эрик умирает.       Стефан тихо охнул, явно пораженный этой новостью. Он ничего не знал о Лавджое, кроме того, что писали в прессе (ничего хорошего, разумеется), и у него могли быть свои версии произошедшего. Важным оставалось лишь то, что Джонни почувствовал: друг ни капли не осуждает его. Стефан не задавал ему неловких вопросов, и за одно это Джонни был ему благодарен. Он начал говорить, стараясь, чтобы голос не дрожал от рыданий, изредка делая паузы и прижимаясь лбом к холодному стеклу. Ламбьель слушал его очень внимательно, не прерываясь, хотя сбивчивый поток слов, который вырывался из Джонни, с трудом можно было назвать связным рассказом.       – Это ужасно… я не знаю, что сказать… я могу тебе как-то помочь? – голос у Стефана был действительно расстроенный. – Почему ты ничего не сообщал об этом?       – Спасибо, но здесь ничего нельзя сделать… Стеф, – Джонни почувствовал острую потребность сказать это, – я часто отталкивал тебя… по разным причинам… Но ты единственный, кто позвонил мне спустя долгое время… Спасибо! Ты не представляешь, как это важно для меня.       – Джонни, – голос Ламбьеля был как никогда серьезен, – я не уверен, что ты в порядке, как говоришь. Знаешь что? Если ты не можешь отлучиться хотя бы на пару дней… давай я приеду в Лондон. Послезавтра. Мы встретимся в городе. Тебе срочно нужно проветрить мозги.       – Нет, не нужно приезжать. Из меня сейчас плохой компаньон для развлечений…       – При чем здесь развлечения? Я даже голос твой не до конца узнаю! Кстати, – уже более спокойно добавил он, – ты знаешь про Эвана?       – Конечно, знаю. Мне позвонила Саша Коэн. А ей сообщила Кристина, его сестра.       – Я до сих пор не могу поверить. Это так чудовищно… В такие минуту начинаешь думать, что мир сходит с ума… Столько плохих новостей сразу…       Джонни казалось, что и сам он, как и мир, не очень далек от этого. Он прижимал телефон к уху, вслушиваясь в звуки знакомого голоса, хватаясь за них, как за спасательный круг, и беззвучно рыдал, прислонившись к оконной раме. После всего, что между ними произошло, Стефан последний, от кого он ждал сочувствия и поддержки. Ему нужно было поделиться с кем-то этой болью, почувствовать рядом человеческое тепло здорового, крепкого тела и духа. Ламбьель всегда удивлял его в этом отношении. Энергия и жизненные силы в нем как будто никогда не заканчивались, как и неисправимый внутренний оптимизм. Раньше Джонни считал это ребячеством, а теперь восхищался таким отношением к жизни. Там, где Стефан, казалось, всегда светит солнце.       Ему до дрожи захотелось сказать швейцарцу что-то нежное и ласковое, но Джонни побоялся, что тот решит, будто у него окончательно поехала крыша.       – Так ты точно не можешь приехать? – уточнил мужчина.       – Не могу. Прости. Я просто не могу… – Джонни понимал, что пора заканчивать разговор. Он чувствовал себя выжатым, как лимон. – Рано или поздно все это закончится…       – Послушай, не падай духом, хорошо? Никто не забыл о тебе, ты можешь писать или звонить в любой момент. Не пропадай. И если надумаешь приехать, сообщи…       – Спасибо… – он продолжал тихо плакать, но уже от благодарности. – Пока…       – Au revoir… A bientot… – мягкий, мелодичный звук французской речи прозвучал, как легкий поцелуй в щеку.       Джонни вспомнил, как давно сам не разговаривал на некогда одном из любимых языков, и невольно улыбнулся.       Разговор со Стефаном вырвал его ненадолго из тягостной реальности. Здесь, на чужом континенте, в Йоркшире, в конце января, он чувствовал себя как на краю света, и сейчас на него словно повеяло теплым ветром чего-то родного и близкого. Сразу же обрушилась буря воспоминаний. Прекрасных, ярких, заставляющих поверить, что все, что ни случалось, было не зря. Просто сейчас – это такая… черная полоса. Она не может длиться вечно. Она закончится. Обязательно закончится. И все будет хорошо. ***       Снова Ванкувер. Это слово, как заклинание, магический набор букв и звуков, который определял все существующее вокруг… Эван уже видел это однажды. Сон, который приснился ему накануне проката произвольной программы, в олимпийской деревне. Неделя кошмара…       Он знает, что победил. Он и тогда видел это, как наяву. Зрители поднимаются с трибун, чтобы приветствовать его, но восторг сменяется ужасом, когда он видит, кто перед ним. Дети. Целое полчище детей без лиц. Они хлопают в ладоши и как-то умудряются кричать, не смотря на отсутствие ртов. Почему-то сразу начинается церемония награждения, но на пьедестал он восходит в полном одиночестве. Зрители встают со своих мест и выходят на лед. Они откручивают свои головы и вышагивают с ними в руках победным маршем, словно на параде. Эвану хочется закричать от ужаса, но в голове возникает глупая мысль: это будет выглядеть неприлично. Если они это делают, значит, так должно быть. Маленькие человечки подходят все ближе и, остановившись возле него, складывают открученные головы на лед возле пьедестала, словно дань к его ногам.       Воздух вокруг вдруг становится очень холодным… просто ледяным. Он разрезает легкие, как лезвие конька оставляет царапины на поверхности льда. Эван в ужасе смотрит под ноги, где аккуратно, как цветы у подножья памятника сложены человеческие головы. Они все одинаковые, овальные, как яйца, а волос нет совсем.       На катке воцаряется тишина. Его охватывает жуткое чувство.       – Эван Лайсачек!       Он оборачивается назад. Несколько человек выносят что-то на лед. Что-то огромное, массивное. Через несколько мгновений он видит, что это. Огромный деревянный крест. Его устанавливают посередине ледовой площадки, и Эван понимает, что должно произойти дальше.       – Нет! Нет! – теперь уже он выкрикивает это громко, изо всех сил.       Трибуны снова аплодируют, словно пытаясь его подбодрить. Его награда – быть распятым на кресте славы.       Неожиданно он замечает, что каток в другой стороне совсем не пуст. В несколько рядов там стоят маленькие деревянные ящики. Не ящики… гробы…       – Я не хочу! Нет! – к нему подходят несколько человек и, подхватив под руки, тащат куда-то. У них нет лиц, но он буквально видит их сияющие, счастливые улыбки. Хватка так сильна, что он не может пошевелиться.       – Эван, поздравляем тебя! Ты победил! – крышка одного из гробов откидывается, и он видит там Алексея Ягудина, принимающего сидячее положение.       Русский фигурист приветливо машет ему рукой.       – Это большая честь, Эван!       Из второго гроба медленно, как в замедленной съемке, поднимается худощавая фигура. Евгений Плющенко. Он тоже улыбается.       – Давай, Эван. Иди к нам. Здесь хорошо.       Взгляд лихорадочно буравит третий гроб. Эвану нужно несколько секунд, чтобы понять, что тот пуст. Это… его гроб.       Тело поднимается над землей. Он чувствует спиной прикосновение холодной, твердой поверхности. Руки разводят в стороны.       Радостные возгласы и улыбки на лицах внушают призрачную надежду на то, что все происходящее правильно. Может быть, так и должно быть? Но почему? Неужели ради этого они идут на такие жертвы?       «Неужели, Господи, я должен быть распят перед людьми, как сын твой, за свои… грехи? Или это и есть истинное вознаграждение?»       Ноги обвязывают веревкой, потом каждую руку в отдельности. Он не может пошевелиться… совсем не может…       Взгляд обращается к одному из «экзекуторов».       – Это… больно?       – Нет, – Эван не может понять, почему слышит голос человека с безгубым лицом. – Ничего не почувствуешь…       В прошлый раз на этом месте было пробуждение. Но сейчас кошмар и не думает прекращаться. Неожиданно вперед из толпы выступает человек, в его руке Эван видит нечто, что заставляет его снова закричать от ужаса. Огромный меч. Такой в кинофильмах носили средневековые рыцари. Острый и беспощадный слиток холодного металла, который вонзается в тело, прошивая насквозь, снося головы с плеч, разрубая на части.       – Не надо, пожалуйста… – крик срывается на тихий шепот.       Незнакомец замахивается, подняв оружие высоко вверх и готовясь разрубить его на две половинки. Он поднимает голову, и Эван видит, что у него есть лицо. Он видит самого себя.       – Это для тебя! – улыбка озаряет лицо двойника.       Удар меча обрушивается со всей силы, и боль адской вспышкой вспарывает сознание. Связанные руки конвульсивно дергаются, стремясь закрыть рану от нового удара. Он видит ослепительный белый свет и, кажется, это и есть боль. Яркая, белая, жгучая…       – Эван! Эван!       Вспышка постепенно меркнет, и воцаряется темнота. Постепенно и она рассеивается. Над ним, склонившись, стоит мама. Взгляд лишь мгновение задерживается на знакомом лице и опускается ниже, на нависающий почти возле его лица блестящий золотой крестик. Он медленно раскачивается перед глазами, как в замедленной съемке. И на долю секунды Эвану кажется,что маленькая, крошечная фигурка на золотой поверхности, с раскинутыми руками – это он сам.       – Он пришел в себя, смотрите!       Боль. Она везде. Сквозь смутную пелену отходящего наркоза он постепенно узнает обстановку больничной палаты.       Больно. Как же больно…       Кто-то сует ему под нос стакан с водой, он делает один единственный жадный глоток, и стакан убирают.       – Нет, дорогой, больше нельзя…       – Мама… – он поднимает руку, словно ища, за что уцепиться. – Я не могу больше…       – Потерпи, все пройдет…       От груди и ниже тело будто налито расплавленным горячим металлом. Ему тяжело дышать.       – Я не могу… нет! – он произносит это совсем тихо, но ему, кажется, громко кричит.       – Лекарства действуют, Эван. Нельзя шевелиться…       Мама снова наклоняется над ним, целуя в лоб. Эван видит, что она плачет.       – Они все умерли… а я… не хочу…       – Ты не умрешь, Эван, все будет хорошо… – теплые руки с непривычной нежностью гладят его по волосам.       Он чувствует себя совсем маленьким ребенком, хочется свернуться в калачик, спрятав голову и закрывшись руками. Тело, буквально парализованное, терзает мучительная агония, словно на нем зияет открытая рана.       – Не уходи… пожалуйста…       Раздался шум, и Эван услышал женский голос, который просил Таню покинуть палату.       – Мама, не уходи… – ему так страшно и плохо, что голова почти не соображает.       – Я вернусь, милый. Я скоро вернусь. Постарайся поспать…       – Почему ты всегда меня оставляешь? – он пытается поднять руку и удержать ее, но не может из-за капельницы.       Чьи-то чужие руки заботливо поправляют одеяло и подушку. Тихий шорох… и его снова начинает опрокидывать в темноту.       Второе пробуждение оказалось не таким страшным, но все равно Эван чувствовал себя ужасно. Он проснулся в палате один, когда было уже довольно светло, и снова почувствовал боль. Правда, теперь она была локализована лишь в левом бедре. Чуть приподнявшись, Эван обнаружил, что лежит, весь опутанный какими-то трубками, одна из которых терялась где-то под одеялом.       Нащупав пальцем кнопку вызова, он нажал ее просто для того, чтобы убедиться, что о нем никто не забыл. В палату вошла медсестра, а вместе с ней врач, сообщивший, что процедура имплантации прошла успешно и теперь нужно подождать. Подождать…       Люди входили и выходили, что-то говорили ему, а потом снова хлопала дверь, и он оставался в одиночестве. Ждать…       – Мистер Джонни, – Альфред тронул мужчину за плечо, – вы бы шли к себе и поспали нормально хоть одну ночь…       Джонни посмотрел на грустное, такое же усталое лицо дворецкого. Эта простая фраза тронула его до глубины души.       – На вас лица нет… вы же третий день никуда не выходите…       Третьи сутки у постели Эрика. Состояние мужа резко ухудшилось во вторник утром. Тот начал задыхаться. Джонни, который в этот момент сидел в кресле рядом и читал вслух книгу, выронил том и в ужасе выбежал в коридор за медсестрой. Лавджою надели кислородную маску.       После этого Джонни то и дело выходил из спальни, где почти все время теперь царил полумрак, и в состоянии, близком к умопомрачению, бродил по дому. Он то молился, прося продлить Эрику жизнь, то, доведенный до отчаянья, просил, чтобы Бог избавил его от мучений и забрал в мир иной.       Когда он в очередной раз зашел в комнату, Эрик полусидел в кровати. В руке у него была снятая кислородная маска.       – Джонни…       – Эрик! – он подошел и положил руку мужу на плечо. – Ляг, пожалуйста… Зачем ты снял маску?       Мужчина взял его за руку. Впервые за долгое время взгляд его вновь был ясным и даже каким-то умиротворенным. Он улыбнулся.       – Бедный мой мальчик… что я с тобой сделал… Зачем ты должен видеть этот кошмар…       – Эрик, послушай, – Джонни сжал его ладонь и выдавил улыбку, – тебе вредно разговаривать.       – Мне уже ничего не вредно… – Лавджой, однако, покорно откинулся на подушки. Его взгляд рассеянно скользил по лицу мужа. – У меня к тебе только одна просьба… Не грусти слишком долго после моего ухода.       Джонни закрыл глаза, глубоко вздохнул и улыбнулся. Сквозь пелену слез лицо Эрика казалось ему фантомным, ненастоящим. Словно в комнате был уже его призрак, а не живой человек.       – Я… Я не хочу, чтобы ты уходил. Я даже не представляю… ты мне так нужен! Я не смогу…       – Я не нужен тебе, Джонни… – Эрик слабо пожал его ладонь. – У тебя есть ты сам.       Эрик устало закрыл глаза. Джонни поправил сползающее одеяло и поцеловал его в щеку. Неожиданно страх ушел. Словно Лавджой благословил его, отдавая часть своей силы. Джонни забрался с ногами в большое кожаное кресло и, свернувшись клубочком, уснул.       – Вы уверены, что это лечение ему помогает? По-моему, оно его убивает!       Кристина слышала, как мама разговаривает в кабинете с лечащим врачом Эвана. Лаура уехала домой, ей надо было возвращаться к детям. Утром перезвонил Люк, сказав, что сделал официальное заявление в прессе. Трубку у него перехватила рыдающая Настя. Звонки шли с самого утра, но ни у кого не было сил на них отвечать.       Эвана перевели из реанимации в обычную палату. Им сказали, что он хорошо переносит лечение, и у Кристины возникал вопрос: если ЭТО – хорошо переносит, то что значит переносить его «плохо»?       Увидев направляющуюся к ним по коридору элегантную женщину в узком черном платье-футляре, на высоких каблуках, Кристина быстро встала и шагнула навстречу.       Вера Вонг не появлялась в больнице с тех пор, как Эван вернулся к лечению, и девушка наивно надеялась, что у деловой мадам нашлись дела поважнее.       – Здравствуй, Кристина, – Вера улыбнулась. – Как ты?       Тот факт, что она спросила прежде о ее самочувствии, а не о состоянии брата, не мог не обратить на себя внимание. Очевидно, она все еще пыталась расположить ее к себе.       – Я в норме… Мы не включали телевизор и не читали газет, скажите, в новостях объявили о том, что Эван болен?       – Да, об этом сообщили на нескольких телеканалах. Вы правильно сделали. Моральная поддержка ему очень важна. Я убеждала Эвана сделать это еще раньше, не замыкаться в своей беде, но ведь он же такой упрямец…       Кристина молча кивнула, сложив руки на груди. Вера немного нервным жестом заправила прядь волос за ухо и спросила:       – Я могу его увидеть?       – Да, можете… – девушка пожала плечами. – Только зачем? Он спит почти все время. Ему дают снотворное, чтобы боли не так мучили.       – Я зайду ненадолго.       – Как угодно, – Кристина демонстративно развернулась к ней спиной и вернулась на свое место, где ожидала мать.       Эван сквозь легкую пелену услышал, как снова хлопнула дверь, и приоткрыл глаза. Вера ненадолго задержалась возле его постели, а потом отошла к окну. Ее стройная фигура в темном платье ярко выделялась на фоне белой стены.       – Я не сплю.       Женщина вздрогнула и резко повернулась к нему.       – Эван… ты меня напугал!       Лайсачек открыл глаза теперь уже по-настоящему и смотрел на нее долгим изучающим взглядом.       – Они сказали, что дали тебе снотворное, и ты спишь почти все время…       – Они… они думают, что в таком состоянии можно спать? Действительно? – на губах у него появилась кривая усмешка. – Я чаще притворяюсь, чтобы избежать ненужного общения.       – Если хочешь, я могу уйти. Если тебе тяжело принимать посетителей…       – Нет… почему же… останься… Я рад тебя видеть. Хотя и удивлен… – его голос звучал тихо и несколько монотонно.       Вера присела на стул рядом с кроватью. Они смотрели друг на друга, причем женщина первая не выдержала и отвела взгляд. Ей явно не хотелось показывать своего смущения и замешательства.       – Плохо я выгляжу, да? Слава Богу, у меня нет зеркала…       – Ты всегда хорошо выглядишь, Эван, – мягко произнесла она. – Даже когда тебе плохо.       – Возможно, в этом есть что-то притягательное для окружающих… – он медленно опускал и поднимал веки. – Но я же вижу. Ты была шокирована, когда вошла сюда. Знаешь… я всегда удивлялся… что ты во мне находила такого интересного… И находишь до сих пор, раз пришла сюда…       Постоянная боль сделала его удивительно нечувствительным к прочим эмоциям и переживаниям. Он впервые смотрел на Веру, не испытывая никакого благоговения или трепета, скорее легкое удивление и усталость. Болезнь и возможность скорой смерти будто возвысили его, заставив говорить вещи, о которых прежде он даже не задумывался, и на которые бы ни за что не решился.       – А мне странно, что тебя это удивляет. Сколько лет мы знакомы?       – Ммм… – он тяжело вздохнул, – почти девять.       – Мне не безразличны мои друзья.       – Друзья? – он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. – Ты занятой человек и находишь время навестить меня в больнице… да, это дорогого стоит. Я ведь давно уже не делал ничего выдающегося.       – Эван, неужели ты так плохо обо мне думаешь? – женщина покачала головой, и он уловил искреннюю печаль в ее голосе.       – Я хочу задать тебе один вопрос… – Эван сделал паузу, словно подготавливая их обоих. – Я бы не задал его никогда в другой ситуации, но сейчас… Я хочу знать… что ты чувствуешь ко мне?       Он видел, как на лицо Веры легла тень. Она не отвернулась, не вздрогнула, но его вопрос явно произвел сильное впечатление. Тонкие пальцы нервно вцепились в сумочку.       – Какой ответ ты ожидаешь услышать, лежа здесь, на грани жизни и смерти?       – Я не знаю. Может быть, я слишком нагл и безрассуден, задавая его тебе, но мне хочется знать. Не знаю, почему именно сейчас…       Вера некоторое время молча разглядывала его, ничего не говоря, а потом неожиданно привстала, и, наклонившись к его лицу, поцеловала в губы. В этом поцелуе не было ровным счетом ничего сексуального. Просто теплое, легкое прикосновение живого тела к полумертвому. Когда кто-то в последний раз целовал его? Когда целовал он сам? Кажется, еще Сашу. В тот вечер… накануне появления Джеффри… 27 января 2015 года. Он даже помнит день… Эван закрыл глаза, ощутив знакомый аромат ее духов и почувствовав, как длинные волосы щекочут лицо.       – Вера, какое сегодня число?       – 28 января.       – А год?       – Год? – она помедлила с ответом, как бы сомневаясь, всерьез ли он ее спрашивает. – 2017.       Нет, это было позже. С Джонни. Их последняя ночь. Значит, два года. Что происходило с ним все это время? Он пролетел его на бешеной скорости, словно за две минуты. И вот уже видна белая полоса финишной черты.       Эван снова открыл глаза. Вера уже отстранилась и снова сидела рядом с кроватью. Он подумал, что, несмотря на внушительную разницу в возрасте, ему всегда было легко с ней, хоть он и испытывал скорее благоговение, чем обычное расположение. И да, пожалуй, он мог бы назвать ее своим другом. В том, как Вера сейчас смотрела на него, Эвану чудилась удивительная мягкость и нежность, которые, как ему казалось, не могли быть свойственны женщине ее статуса и положения. Удивительно… просто удивительно…       – Ты так и не ответила на мой вопрос.       – Я ответила.       – Ты… любишь меня? – он улыбнулся. Потолок нависал над головой, идеально ровный и чистый. Хотелось слиться с этой безупречной твердой поверхностью, почувствовать его давление на себе.       Он ожидал, что вопрос ее смутит или разозлит, но Вера неожиданно улыбнулась.       – Конечно, люблю. Любой, кто узнает тебя близко, начинает испытывать это чувство. Ты удивительный человек.       Эвану казалось, что он плывет на волне странных глухих звуков, идущих изнутри него самого. Они кружились по палате, натыкались на стены и метались в неистовом вихре. То выше, то ниже, то ускоряясь, то замедляясь. В его голове играла музыка.       – Эван…       В легких перестает хватать воздуха. Перед глазами замелькали разноцветные пятна. Он больше не видел Веру.       – Еще просьба… Можно? – он протянул руку и, поймав, обхватил ее запястье, крепко сжав. – Ты сможешь сделать для меня гроб?       – Сделать… что? – женщина в изумлении и страхе посмотрела на него.       – Гроб. У них там такие ужасные, деревянные, дешевые гробы… – пробормотал он. – Ты ведь можешь. Ты ведь все можешь… Ты делала мне костюмы, ты выпускаешь любую вещь, которая тебе нравится… Я хочу гроб. Специально для меня. Ты ведь представляешь, какой он должен быть, правда? Ты знаешь мои параметры… Хочу черный…       – Эван, перестань, я прошу тебя!       – Черный… Я очень банален, правда? Но черный гроб – это так красиво… – он бормотал что-то уже в полузабытье. – Мне кажется, они будут удивлены. Ты еще не придумывала гробов… попробуй на мне…       – Господи… – женщина в ужасе посмотрела на него, вырвала руку и почти бегом вышла из палаты.       Им все-таки удалось это сделать. Засунуть его туда. Гребанные ублюдки…       Эван лежал в гробу. Вернее, он все еще был в больничной палате, но вместо кровати под ним было пахнущее свежим деревом жесткое дно похоронного ящика. Повернув голову, он увидел (каким-то образом прямо через стенки), что рядом стоит еще один катафалк, и изнутри стоящего на нем гроба ему весело ухмыляется Евгений Плющенко.       «Только этого мне не хватало… нас что, так и похоронят вместе?»       – Эй, скажи спасибо, что не в один положили!       Эван повернул голову в другую сторону. Справа от него, в точно таком же гробу лежал на боку, подперев щеку рукой, Леша Ягудин.       – Как дела, Лайс? Держу пари, что неважно, раз ты здесь… Ничего, привыкнешь. Все привыкли.       Эван недовольно отвернулся и посмотрел вверх. А ведь крышки нет. Можно сесть, как на постели… И он сел. Палата была погружена в сумрак, который не позволял разглядеть ничего, кроме «соседей».       – А остальные где?       – Внизу. У них нет отдельных. Так кинули. В яму. Ужас!       «Я не хочу! Не хочу здесь лежать!»       – Эй, ты куда собрался? – окликнул его недовольный голос как раз в тот момент, когда Эван вознамерился перекинуть ногу, чтобы вылезти наружу. – С ума сошел?       – Не нравится ему, ты смотри…       – Эй, Эван, лежи спокойно, – Ягудин ободряюще улыбнулся. – Быстрее привыкнешь.       – Я могу уйти.       – Не можешь.       – Почему?       – Потому что! – передразнил его Плющенко. – Мы лежим, и ты лежи. И не высовывайся, а то хуже будет.       «Вот еще… буду я лежать в гробу! Да ни за какие коврижки!»       – Леш, ты смотри-ка, а! Куда собрался, атлет? Назад давай! А то хуже будет…       – Эван, – Леша тоже сел и погрозил ему пальцем, – ты куда идти-то собрался?       – Домой.       – Домой? – тот хохотнул. – Домой нельзя. Никак нельзя.       – Ну вас к черту! Лежите, если хотите… – Эван вконец разозлился и стал выбираться наружу.       – Нет, ну он вообще не понимает по-хорошему! Придется по-плохому…       Эван увидел, как два парня проворно выбираются из своих «деревянных костюмов» и спешат к нему.       «Ну вот, вы, значит, наружу можете, а я нет?»       – Держи его, Женя!       За плечи с двух сторон хватают сильные руки и прижимают, опуская его обратно в гроб. Эван злобно смотрит на них, пытается вырваться и снова сесть.       – Лежи, тебе говорят!       – Я твой английский, Женя, вообще не понимаю! Он у тебя ужасный… – не выдержав, бросил он Плющенко.       – Леш, слыхал? У меня английский плохой! Ты скажи ему на его языке, что он дурак! – фигурист захохотал.       – Отпустите! – заорал Эван и дернулся изо всех сил. – Что я вам сделал, а?       В очередной раз ему удается принять полусидячее положение, но его снова опрокидывают обратно.       «За что? За что?»       – Эван! Эван! Успокойся! – Кристина попыталась уложить брата обратно в подушки.       На шум прибежала мама и медсестра.       – Он рвется куда-то уйти! – в отчаянье закричала девушка. – Сорвал капельницу…       – Я позову санитаров! – медсестра быстро покинула палату.       Кристина попыталась поймать расфокусированный взгляд брата. С огромным трудом, вдвоем с мамой, им удалось уложить его.       – Что я вам сделал, а? – он в отчаянье мотнул головой.       – Он не узнает нас… не видит… Эван! – Кристина взяла его лицо в ладони и развернула к себе. – Посмотри на меня!       Кожа под пальцами была такой горячей, словно под ней был расплавленный воск.       – У него жар… – девушка отодвинулась в сторону, уступая место подошедшим врачам.       Взгляд брата хаотично метался в разные стороны, потусторонний, невидящий. Один из санитаров что-то бросил медсестре, и та достала приготовленный заранее шприц. Эван сорвал капельницу, и ей пришлось колоть прямо так, в руку. Быстро и четко. Мужчина перестал дергаться и затих.       – Ну, все, ты доигрался! – один из ребят (Эвану показалось, что это был Женя) с силой стукнул его по голове, так, что на несколько мгновений он полностью потерял ориентацию и упал обратно в гроб.       – Сам виноват! Не хотел по-хорошему!       Он посмотрел наверх и увидел нависшую над ним деревянную крышку гроба.       – Нет!!!       – Да!       Они немного помедлили, смотря на него с довольной улыбкой, и, взявшись с двух сторон, подняли повыше свою ношу.       «Нет… только не это…»       – Ну, с Богом! Не скучай!       Раздался громкий хлопок, и на него навалилась темнота.       – Мы дали ему жаропонижающее, и он спит. Будем надеяться, до утра все пройдет нормально       – Что с ним такое случилось? – Таня смотрела на говорившего с ней мужчину в белом халате, и словно не видела его. Все, что они говорили, все они… эти врачи… все это ложь. Они ничего не делают… только говорят!       – Повышение температуры – это реакция… борьба организма с чем-то… с микробами, вирусами… В данном случае – с инородным телом.       – Сколько вы еще будете его мучить? – тихо спросила женщина таким голосом, что врачу стало не по себе.       – Еще одни сутки. Только тогда мы сможем оценить результаты.       – Эван может не дожить до ваших результатов…       – Послушайте, – он положил руку ей на плечо, – мы делаем все, что от нас зависит. Я понимаю ваши чувства, у меня тоже есть дети. Надейтесь на лучшее. Вы ведь верующий человек?       – Что? А, да, да, конечно… – немного рассеянно ответила женщина.       – Рядом с соседним корпусом есть церковь. Иногда люди, родные, идут туда… кто-то молится, кто-то сидит просто так. Может быть, сейчас это лучшее, что вы можете сделать. Верить и надеяться.       Таня кивнула и встала. Прекрасно понимая, что дальнейший разговор не имеет смысла. Кажется, в первый раз в жизни ей было недостаточно этого пожелания. Надежда и вера. Ведь это не одно и то же… Хотя одно не существует без другого. Любое горе проще пережить, если придать происходящему смысл, – это именно то, что делает любая религия. Осмысливает наши страдания. Если хотя бы на секунду представить, что все происходящее с Эваном просто череда случайностей и невезения, можно скатиться к настоящему безумию. То, что она пыталась назвать испытанием, скорее напоминало издевательство. Наказание не может быть таким. Эван еще ни в чем не успел так сильно провиниться. Конечно, у него, как и у всех людей, есть свои недостатки, но ведь, в сущности, он очень хороший человек. И, в отличие от многих других, всегда стремится стать еще лучше. Она никогда не понимала до конца этого его перфекционизма во всем, бесконечного стремления быть лучшим, хотя и поощряла неосознанно. Таня подумала про свою младшую дочь и ее такое удивительное отношение к Эвану. Они такие разные, все время ссорятся, все время недовольны друг другом… Но в то же время, Кристина так сильно любит брата, так привязана к нему, как не привязан больше никто из их семьи. Вот и сейчас она не отходит от него, несмотря на весь этот кошмар, словно охраняет от чего-то, готовая биться до конца за его жизнь, как за свою собственную. Кристина сильная. Сильнее нее.       В церкви было пусто. Таня присела на скамью и посмотрела на алтарь со скульптурой распятого Иисуса Христа. В этот самый момент она не испытывала привычного благоговения. Видеть воплощение величайшего земного мученика было почти физически больно. Когда Эван там, в палате, звал ее, а она не могла остаться… какой предательницей она в этот момент себя ощутила! Для нее он,прежде всего, ребенок, - ее сын, который испытывает ужасные страдания, в которых нет ничего божественного и великого. Сейчас для нее он подобен Иисусу, распятому на кресте, и она не может любить его меньше, чем любит Бога. Нет, не может.       – Я не помешаю?       Таня вздрогнула и, повернув голову, увидела стоящую рядом с ней Веру Вонг. Женщина целенаправленно гнала от себя мысли, касающиеся отношений Эвана и этой дамы: она не знала, как относиться к Вере. С одной стороны, та всегда была добра с ее сыном, помогала ему… взять, хотя бы, историю с судом… Но все-таки внутри сидел червячок сомнения, который еще больше раззадоривала Кристина. Что стоит за этой дружбой? Вера уже немолода, они почти одногодки. Но она женщина. И едва ли Эван вызывает у нее исключительно материнские чувства. И все-таки сейчас, увидев ее, Таня испытала благодарность.       – Нет. Присаживайтесь, если хотите.       Вера опустилась рядом, но так, чтобы между ними оставалось разумное расстояние.       – Я знаю, ваша дочь не хочет, чтобы я здесь находилась. Не хочу лишний раз раздражать ее, – мягко сказала миссис Вонг. – Я понимаю, что в такие моменты людям свойственно реагировать эмоционально.       – Не переживайте из-за Кристины. Она совсем не думает о вас плохо, – попыталась оправдать дочь Таня. – Она ревнует Эвана ко всем, кто получает его внимание.       – Это довольно странно, учитывая их отношения, правда?       Женщина явно хотела поддержать разговор, и Таня была рада возможности поговорить.       – Да, может быть… хотя в детстве они были очень близки. Лет до 12 у Эвана совсем не было друзей, он был таким закрытым… До того, как мы переехали в Иллинойс, мы жили в Чикаго, в маленькой квартире. Мой муж работал, я работала, а Эвану приходилось нянчиться с Кристиной… Я понимаю, что он сам был еще маленький… но у нас не было другого выхода… – Таня безразлично смотрела перед собой. – Сейчас я часто думаю: когда он все успевал? Он никогда не жаловался, что ему тяжело… но ведь не могло быть иначе, верно? Я всегда думала, что ему нравится такая жизнь. Ему нравится преодолевать препятствия… он не хочет ничего делать наполовину.       – Мне запомнилась фраза, которую он сказал однажды… – Вера печально улыбнулась и провела рукой по распущенным волосам. – Я что-то упомянула о принципе «золотой середины», к которой стремятся люди, как к некоему балансу в своей жизни. А Эван задумался, а потом сказал совершенно серьезно: «Середина не может быть золотой…» Таня, я думаю… нет, я почти уверена… Эван поправится! – последнюю фразу она произнесла очень горячо, слегка сжав при этом руку женщины. – У меня сильная интуиция, и я чувствую… он справится.       – Справится… но какой ценой? – миссис Лайсачек посмотрела на Веру потерянным взглядом. – После всего того кошмара, который свалился на него за последние годы… что может стать с ним после всего этого? Каким человеком он станет?       – Эван может стать только лучше.       Таня вновь повернулась к алтарю и, закрыв глаза, начала молиться.       Последний вечер терапии Эван провел спокойно. Доктор даже сказал, что они могут поехать домой, отдохнуть, но Кристина отказалась. Сейчас, когда брат тихо лежал в постели в состоянии, похожем на полусон, мирный, никого не зовущий, он казался ей уязвимым как никогда.       – Завтра сделаем повторное обследование, – жизнеутверждающе сказал врач, помахав перед носом папкой. – Думаю, что кризис мы миновали. Все побочные эффекты от лечения должны были бы уже проявиться.       Мама поехала домой. Вера, к счастью, тоже быстро покинула стены больницы. К десяти вечера коридоры клиники совсем опустели, только лениво перелистывала журнал дежурная медсестра за стойкой. Свет в палате погас, но Кристина предусмотрительно притащила из дома небольшой ночник, который поставила на тумбочку рядом с кроватью.       Некоторое время девушка наблюдала за попискивающим монитором кардиографа, к которому Эван был подключен уже третий день. Ее постепенно начинало клонить в сон. На потолке мигала красная лампочка противопожарной сигнализации… Эван часто смотрел на нее по ночам, если не спал. Кристина осторожно подошла к кровати и присела рядом на стул. Она смотрела на сильно похудевшее, бледное и осунувшееся лицо брата и мысленно отсчитывала минуты до утра. Завтра все закончится. Все ли? Никто из них не говорит об этом вслух, но ведь они понимают: лечение может не дать результатов. И что тогда? Эван вернется домой… и умрет?       Она выпила воды, взяла плед и перебралась на небольшой диванчик у противоположной стены. Хорошо, конечно, что они могут позволить себе обеспечить для него палату класса люкс, помещение, оснащенное всеми удобствами. Но так хочется поскорее убраться отсюда!       Кристина устроилась на диване и достала приготовленную книжку. Она проводила в больнице уже третью ночь, днем уезжая домой только принять душ и переодеться. Эти несколько дней были самыми тяжелыми, и она не могла проводить их где-то в другом месте, заниматься чем-то еще. Девушка полистала книгу, но читать не хотелось. Она прошлась туда-сюда по палате и вышла в коридор, решив выпить кофе из стоявшего в холле автомата. Дежурная медсестра улыбнулась, и Кристина ответила ей такой же улыбкой. Девушке явно было скучно, поэтому она обрадовалась, когда сестра Эвана подошла к стойке.       – Как самочувствие вашего брата сегодня? Доктор сказал, он держится молодцом…       – Эван всегда был стоиком… – Кристина вздрогнула. – Я сказала "был"? Господи, так говорю, как будто его уже нет в живых…       – Все будет хорошо, – медсестра ободряюще похлопала ее по руке. Это была совсем молодая девушка, лет 20-23, не больше, с темными, заплетенными в длинную косу волосами. Красивая. Она была очень похожа на Лори Свенсон, школьную подругу Кристины, которая в детстве была тайно влюблена в Эвана несколько лет. Да уж… он всегда нравился женщинам…       – Просто мы все немного устали. Эвана после 2010 года будто преследует злой рок… Может быть, все это здесь не при чем, конечно… но с тех пор, как он выиграл это золото… в его жизни одни неприятности.       – А знаете, я болела за него в Ванкувере… – девушка слегка покраснела. – Мне всегда нравилась его скромность и упорство. Мне кажется, спортсмен должен быть именно таким.       – Спасибо… Я ему передам, – немного рассеянно ответила Кристина. – Но мне нужно возвращаться в палату…       Взяв свой кофе, она пошла обратно. Войдя в палату, девушка остолбенела, едва не выронив пластиковый стаканчик. Эван сидел на постели. Идеально прямая, натянутая как струна, спина, руки сжаты в кулаки. Красный огонек, мигающий в темноте над его головой, вызывал жуткое сходство с чем-то инопланетным, нечеловеческим.       – Эван…?       – Вон там… В углу… – он показал рукой в сторону. – Видишь ее? Сидит.       – Кто? – Кристина поставила кофе, подошла и присела рядом на кровать.       – Ты ее видишь? Большая черная птица. Сидит на диване и смотрит.       Девушку окатило волной ужаса. Нервно сглотнув, она встала, подошла к дивану и указала рукой на пустое место.       – Здесь?       – Да… – Эван кивнул. – Не подходи к ней… это опасно… Откуда она здесь взялась?       – Эван, тут никого нет… – тихо сказала Кристина. – Тебе приснилось.       Мужчина помолчал, а потом упал на подушки.       – Подойди сюда…       Она подошла к постели, и брат схватил ее за руку. Лицо его было серьезным и сосредоточенным, глаза открыты, так что она не могла заподозрить, что он разговаривает во сне.       – Что, Эван? Тебе что-нибудь нужно?       – Прогони ее… Нужно ее прогнать. Она пришла за мной.       – Что ты несешь?       – Прогони, пожалуйста… если ты ее не прогонишь, к утру я умру.       Кристина выдернула руку и отошла в сторону. Нужно кого-то позвать. Дежурного врача… ещё кого-то… У него опять начался бред…       Она сделала шаг к двери, но Эван снова заговорил.       – Кристина! Не уходи! Не оставляй меня с ней!       Девушка выскочила из палаты и подбежала к стойке дежурной, быстро объяснила ей ситуацию, и та нажала кнопку вызова врача. Они вернулись в палату все вместе. Доктор внимательно изучил показание приборов, пульс, давление и успокоил:       – Все в порядке. Нет никаких оснований тревожиться. Сердечный ритм лишь чуть-чуть учащен, пульс в норме, давление тоже в допустимых пределах. Если хотите, мистер Лайсачек, мы можем дать вам успокоительное…       Эван посмотрел на них нечитаемым взглядом и уставился в потолок. Когда они с сестрой снова остались одни, он произнес:       – Вы ее не видите. Не можете видеть. Она пришла ко мне.       Он сказал это вполне спокойно, как будто просто ставя в известность. В палате снова повисла тишина. Кристина нервно ходила из угла в угол, то и дело бросая взгляд на брата. Лицо Эвана в темноте казалось совсем восковым. Ее обуял почти мистический ужас.       – Эван, поговори со мной!       Он молчал. Кристина подошла к постели и положила руку ему на плечо.       – Ты пугаешь меня… Мне страшно!       – Не подпускай ее ко мне, Кристи, не подпускай! – он вдруг широко раскрыл глаза от ужаса и посмотрел куда-то ей за спину. – Не подпускай!       Его лицо было искажено таким страхом, что ее тоже охватила паника. Девушка резко развернулась и, почти не соображая, что делает, закричала в пустоту:       – Кыш! Кыш! – Кристина бегала по палате, размахивая руками, гоняя невидимую птицу. – Кыш!       Она бросилась к окну, с трудом распахнула форточку. В палату ворвался поток холодного воздуха, немного остудивший ее пыл. Девушка сделала еще несколько резких движения руками, словно прогоняя кого-то, выпихивая наружу, а потом, тяжело дыша, посмотрела на брата.       – Ну? Что? Ты все еще ее видишь?       Он помолчал немного, обводя глазами палату, и тихо выдохнул:       – Нет… Улетела…       Кристина без сил опустилась на диван и закрыла лицо руками. Ее все еще трясло. Неожиданный звук сирены заставил нервно подскочить. Она выглянула в коридор. В их сторону спешили люди в белых халатах и дежурная медсестра. Они пронеслись мимо, не обращая на нее внимание, но Кристина успела ухватить девушку за руку.       – Что случилось?       – Парню из 120 палаты стало плохо внезапно… Понадобилась реанимация!       – Из 120? А что у него?       – Лейкемия, кажется…       – Он тоже на Эсмерале? – она продолжала сжимать руку медсестры.       – Он из группы плацебо… Простите, я должна идти!       Девушка побежала вперед и скрылась за поворотом. Кристина вернулась в палату, села возле кровати и прижалась губами к руке Эвана. Она была такой успокаивающе теплой и скоро стала мокрой от ее слез. Девушка крепко обхватила его запястье, переплетая их пальцы.       – Это была смерть… Кристина… я ее узнал… – голос брата был совершенно бесцветным.       Она подняла на него заплаканное лицо и прошептала:       – Я не пущу ее, Эван… Я больше не пущу ее сюда… Обещаю.       Когда рано утром Лаура и Таня поднялись на этаж, то первое, что они увидели, – это накрытую простыней каталку, которую вывозили из палаты. Миссис Лайсачек страшно побледнела и схватила дочь за руку.       – Это… это же палата Эвана… это…       – Мама, успокойся! Здесь же осталась Кристина! Если бы… что-то случилось… нам бы сообщили!       Они подошли к стойке регистрации и назвали фамилию Эвана.       – К нему как раз должен зайти врач, – сообщила медсестра.       – У вас что, кто-то умер? – спросила Таня.       Девушка нахмурилась.       – К сожалению. Сегодня ночью скоропостижно скончался один из пациентов от сердечной недостаточности. У него тоже была онкология…       – Как же вы допустили такое! – не удержалась женщина. – Почему никто не оказал ему помощь?!       – Мама, успокойся, – попыталась урезонить мать Лаура, – ничего уже не поделаешь…       – Он был стабилен еще накануне вечером… для нас всех это стало неожиданностью. Пациент не вызывал опасений… – немного растерявшись и как бы оправдываясь, ответила девушка.       – Мама, пошли… – Лаура взяла ее за руку и потащила прочь. Каталку провезли мимо них, Таня проводила удаляющихся санитаров взглядом.       Кристина спала, свернувшись на диване калачиком.       – Господи… какой тут холод! Как в могиле!       – Так окно же нараспашку! – воскликнула Лаура и, подойдя, быстро захлопнула форточку.       – И никто ни за чем не следит! Что за порядки в этой больнице! Они же могли простудиться!       – Думаю, сегодня им было не до этого… – Лаура подошла к постели брата и слегка коснулась его плеча. Эван пошевелился и медленно открыл глаза. Разбуженная их голосами, проснулась Кристина. Она выглядела совершенно разбитой.       – Как ты себя чувствуешь, дорогой? – Таня поцеловала сына в щеку и погладила по голове.       – Не знаю… А где папа?       – Папа на работе, он заедет вечером.       Эван смотрел на сестер и мать, медленно моргая, все еще пребывая в полудреме. В окно пробивались лучи утреннего солнца, наполняя помещение светом и разгоняя ночные кошмары. Днем ему, казалось, было нечего бояться.       Он ждал, что Кристина начнет рассказывать о произошедшем ночью, но девушка молчала. Показалось ли ему, или в ее темных волосах мелькнули серебряные нити?       – Что там за шум был с утра?       – Ох, какой-то парень умер ночью! Мы как раз видели, как его увозили! – воскликнула мама. – По-моему, он лежал через одну палату от тебя…       Эван чуть приподнялся.       – Шон? Шон умер?       – Успокойся, тебе нельзя нервничать… – Лаура улыбнулась. – Не думай об этом.       Шон Корнер… Двадцать три года… Они познакомились неделю назад. Милый, добродушный парень, любитель хоккея и куриных крылышек Баффало, которые приносила ему мама… Теперь Шона больше нет. И к нему больше никто никогда не придет…       – Я думал, она приходила за мной… – пробормотал он, откидываясь на подушки и закрывая глаза.       – Кто приходила?       – Никто… не важно… – он с трудом, но заставил себя улыбнуться. – Посидите со мной, пока будет завтрак, я что-то проголодался…       Таня просияла, тут же заявив, что это очень хороший признак. Эван и вправду уже не помнил, когда чувствовал голод. Вообще, чувствовал он себя довольно сносно, особенно с учетом прошедших дней. Боль, конечно, до конца не ушла, но чувствовалась как-то отдаленно и очень локально, его не тошнило, голова была свежей. Вдохновленный своим самочувствием, Эван не заметил, как Кристина тихо и незаметно вышла из палаты в коридор. Девушка присела в самом дальнем углу возле стены и расплакалась, впервые за долгое время не от боли или страха, а от облегчения.       – Ну-с… посмотрим…       Эван с замиранием сердца следил за выражением лица врача, пока тот внимательно изучал результаты анализов. Все молчали, напряженно глядя на него, застыв в таком же ожидании. Сейчас, казалось, решалась вся дальнейшая судьба их семьи.       – Эван, я тебя поздравляю! – на лице мужчина, наконец, появилась улыбка. – То, что я вижу здесь, говорит, что наше лечение действует. Показатели крови приходят в норму, на снимке МРТ видно, что опухоль уменьшилась в размерах. Конечно, пока рано говорить о выздоровлении, но эти данные обнадеживают. Думаю, мы можем запланировать операцию на самое ближайшее время.       – Вы сможете удалить опухоль? И метастазы?       – Да. После операции тебе предстоит пройти еще два курса химиотерапии, и если все пойдет успешно… Одним словом, есть повод надеяться на лучшее! – врач снова улыбнулся и вышел.       Кристина направилась вслед за ним, оставив Эвана, Лауру и маму сходить с ума от радости. В отличие от них, она не испытывала прилива энтузиазма. Страх все еще не покидал девушку. Ей нужно было удостовериться.       – Скажите, какова вероятность, что он поправится? – спросила она.       Мужчина тяжело вздохнул. Он явно не любил отвечать на подобные вопросы.       – Я могу только оценивать его ненышнее состояние, но знаете, на моей памяти и не таких вытаскивали. Тот несчастный парень, Шон Корнер, который скончался сегодня ночью… у него была вторая стадия рака, с хорошим прогнозом. Ему должны были делать пересадку костного мозга, уже найден был донор, его родной брат… и видите, как распорядилась судьба? Все мы ходим под Богом. Я думаю, что Эвану определенно не стоит терять надежду. Вы спрашиваете, есть ли у него шансы? Я думаю, определенно есть.       Лайсачек с аппетитом ел мясную лазанью, которую принесла с собой мама, пил кофе и слушал Лауру вполуха, поглощенный вкусной едой.       – Люк и Настя собиралась зайти на днях, еще Рэнди, тетя Элизабет и тетя Мириэль… Вера, я думаю, – Лаура ухмыльнулась, – придет уже сегодня. Господи, Эван, ты не представляешь, сколько писем пришло на твой электронный адрес, в твиттер, на фейсбук! Нам постоянно кто-то звонит и спрашивает о тебе.       – А Джонни? – Эван неожиданно перестал есть и посмотрел на родных. – От него ничего слышно?       Женщины переглянулись. Лаура кашлянула и ответила с легким смущением:       – Нет, от Джонни Вейра ничего… но я думаю, Эван, ему сейчас немного не до того…       – Да я так просто спросил, – он пожал плечами. – Мы ведь не общались все это время.       – Ты не знаешь, наверное… новости ведь не смотрел…       – А что случилось?       – Умер Эрик Лавджой, его муж… тот миллионер, который…       – Когда? – Эван отложил приборы.       – Вчера. Или позавчера… – сестра развела руками. – У него, оказывается, тоже был рак. Легких. Бедный Джонни…       Таня презрительно фыркнула, но своим мнением по этому поводу делиться не стала.       – Ладно, давайте не будем о грустном! Эван, не ешь с такой скоростью, обжора… Подавишься! – сестра засмеялась. – Мама, он точно приходит в норму.       Эван с нетерпением дождался, когда останется в палате один. Новость, сообщенная Лаурой, не сильно его поразила. Честно говоря, он был удивлен, что старик протянул так долго. Интересно, что по этому поводу думает Вера? Будет неприлично задавать ей такой вопрос… Но она, должно быть, подавлена этим известием. Так значит, Джонни теперь вдовец… Интересно, останется ли тот в Великобритании, или вернется обратно в США? Эван посмотрел на лежащий на стуле макбук. Может быть, попробовать написать ему письмо? Или позвонить по скайпу? Нет… еще рано… Если бы Джонни счел это нужным, он бы сам объявился. Возможно, момент еще не настал. Да и ему самому еще многое предстоит. Нельзя позволить себе расслабиться. И слишком радоваться. Он чудом избежал смерти, и это не просто так…       Эван посмотрел в покрывшееся морозным инеем окно. Джонни не забыл о нем, этого не может быть. Они еще обязательно увидятся однажды. И почему-то сейчас, не смотря на ждущие впереди трудности… операции… лечение… он больше не боялся. Что-то подсказывало ему: он будет жить. Худшее действительно позади.       Джонни раздвинул тяжелые занавески. Яркий свет ударил в лицо, заставив его поморщиться. Он подергал задвижку, которая изрядно проржавела за зиму, и толкнул ставни, настежь открывая окно. Снег лежал небольшими кучками вдоль подъездной дорожки. Воздух, свежий, вкусный, наполнил легкие. Джонни вдыхал его полной грудью, подставив лицо солнцу.       – Альфред… какой сегодня день?       – 1 февраля, мистер Джонни, – раздался позади него голос дворецкого. – Вы бы съели что-нибудь…       – Странно, а погода такая, как будто весна началась…       Мужчина развернулся и посмотрел на застеленную темным покрывало пустую постель. Она и занавешенное черной тканью большое зеркало в углу напоминали о том, что случилось. Завтра похороны. Но это завтра.       Он быстрым шагом прошел мимо Альфреда, вышел из комнаты, сбежал вниз по лестнице и через минуту очутился на лице. В одном только свитере и накинутом поверх пиджаке, но он совсем не почувствовал холода. Где-то поблизости капал водой подтаявший снег. А на небе – ни единого облачка. Кристально чистая синева. Он видел такое небо только однажды. В Энгельберге…       Вперед, быстрее к конюшням. Еще издали услышав лошадиное гугуканье, мужчина прибавил шагу.       – Чак, седлай Мерелин! – крикнул он конюху.       Уже немолодой сутулый мужчина, в как всегда грязных джинсах и футболке, вышел ему навстречу, слегка прихрамывая.       – Мерелин? Джонни… Мерелин нельзя… мистер Лавджой запретил…       – Эрика больше нет! – резко ответил молодой человек. – Теперь ты должен слушаться меня. Выводи лошадь!       В больших, широко расставленных глазах Чака мелькнуло нечто, похожее на страх. Он развернулся и бросился в конюшню.       Джонни стоял в ожидании, напряженно сжимая кулаки. Внутри него, грозясь вот-вот лопнуть, раздувался огромный шар.       Мерелин вышагивала навстречу нехотя, махая хвостом и недовольно фыркая. Пока Чак, дрожащими от волнения руками, смахивал с неё пыль, надевал уздечку, устраивал на спине седло, Джонни стоял напротив, глядя в темные, непроницаемые глаза животного.       – Джонни, может быть, все-таки не надо? – жалобно произнес конюх. – Дикая она совсем…       – Она – моя… теперь моя… – пробормотал мужчина. – Отойди!       Ему понадобилось каких-то пару мгновений, и вот он уже вскочил в седло, подобрал повод. Лошадь громко заржала и вскинулась на дыбы, удивленная, сбитая с толку таким напором. Чак испуганно отскочил в сторону.       – Давай, девочка, вперед! – если бы у него в руках был хлыст, он, не сомневаясь, огрел бы ее по крупу. Но вместо этого Джонни изо всех сил сжал ногами бока лошади. Мерелин опустила голову, одновременно резко и мощно вскинув задние ноги, и если бы не стальная хватка, он уже был бы на земле, под безжалостными копытами.       – Это не кобыла… Бык! – закричал Чак. – Она вас сбросить хочет!       – Не сбросит… – процедил Джонни сквозь зубы, потом подался вперед, обхватил Мерелин за шею и горячо зашептал: – Давай, дорогая… помоги мне… Давай!       Он хлопнул ее по шее и ослабил повод. Мерелин еще раз взбрыкнула и рванулась с места. Сразу же сорвавшись в карьер, она легко перемахнула через деревянную ограду, заставив сердце подпрыгнуть в груди, и понеслась вперед, в сторону поля. Адреналин кипел в крови, заставляя Джонни ускорять эту безумную скачку. Подставляя лицо хлесткому ветру, он кричал. Орал, как ненормальный:       – Быстрее! Вперед! Вперед!       Теперь он выбирает дорогу. Теперь он хозяин. Ее хозяин.