* * *
Мыслями Аллен была за тридевять земель, а по факту – за столом в компании нерадивого муженька, завтракала. Особого аппетита юная леди за собой не наблюдала: кусок в горло не лез. Посему бесцельно, чисто механически она ковырялась вилкой в тарелке, периодически накалывая что-либо из съестного на столовый прибор и, бросив белый взгляд на свой «улов», вновь скидывала всё обратно. Еда просто-напросто до рта не доходила. Ни понюхать, ни глаз порадовать. Одна скука и расстройство. Во всём была виновата непосильная «пища для ума» - размышления о том странном незнакомце, что она повстречала на устроенном Кандой приёме. Этот мужчина занял все её мысли, не давая ни нормально дышать, ни вообще о чём-либо думать, анализировать. Аллен была девушкой неглупой, прекрасно понимая, что будь она свободна и даже если бы ответила взаимностью, то ничем хорошим это не обернулось бы. Больше нервов и слёз, чем реальной теплоты, какого-либо постоянства, юная дева только и увидела бы. Пусть это и было бы одним из самых ярких воспоминаний в её жизни, но вряд ли эта авантюра того стоила. Уолкер и не раз, и не два видела, как многие дамы и даже совсем не зрелые девушки, от которых воспитанница Кросса не так далеко уж ушла, сохли по её опекуну. Были влюблены бесповоротно и безнадёжно, без каких-либо шансов на взаимность. Максимум, что он мог предложить своим воздыхательницам, так это лёгкую интрижку. На ночь, на две, но никак не на всю жизнь. Короткий миг, всего лишь взгляд, комплимент, одну встречу, но никак не любовь до гроба. Аллен, прожив с Кроссом под одной крышей с десяток лет, уяснила для себя две вещи: первую – опекун не был связан узами брака. Даже если такое и имело место быть, то давно, возможно, когда он был юн и горяч, таким же гулякой, коим и являлся по сей день. Второе – единственной постоянной «женщиной» в его жизни была выпивка. Или даже две женщины – выпивка и сигара. По крайней мере, они не какие-то там продажные дешёвки, никогда не предадут. Всегда с ним по жизни - хоть какое-то постоянство. Аллен ни разу не спрашивала о том, почему опекун вёл такой образ жизни. Почему не женился и не завёл детей. Может, и была веская причина, если не сделанная по юности ошибка, то моральная травма, но Кросс явно не походил на того, кто был обделён в жизни. Скорее, это в его натуре было дурить людей. Дон Жуаны сродни Мариана могли ходить по свету и обрюхативать женщин, но опекун Уолкер не казался таким глупцом и простаком. Он просчитывал каждый свой шаг, дабы не опростоволоситься, не оступиться. Не наделать делов, за которые и шкуру спустят, и отметелят безбожно плетью. Да и дети не шило в мешке, не утаишь. Если бы Кросс прокололся, то Аллен готова была поспорить, что рано или поздно узнала бы об этом. Не такой уж хитрожопый опекун, при том ещё и вместе под одной крышей прожили немало лет. - Ты есть собираешься или так и будешь продолжать ковыряться в тарелке? - голос Канды прозвучал неожиданно громко в висевшей между супругами тишине, настолько, что девушка даже вилку выронила, и она с громким лязгом упала на пол. Преемник Тидолла впился раздражённым взглядом в разиню, которая и глаз на него не подняла. Уж не оглохла, часом, или, быть может, разучилась понимать человеческую речь? Конечно же, Аллен не настолько деградировала, чтоб уж совсем не внять услышанному. А спустила колкость только потому, что брось она нечто встречное и вновь завяжется очередная перепалка. Девушка морально очень сильно вымоталась, чтобы вообще на что-либо реагировать. Объяснять причину опустошённости и недуга, одолевших её? Канду это никоим образом не касалось. Это всё он…тот таинственный незнакомец. Почему так хочется пересечься с ним опять? Она не знала ни его имени, ни его фамилии, но образ прочно засел в её памяти и всплывал перед мысленным взором, стоило только закрыть глаза хотя бы на долю секунды. Юный разум был слишком утомлён свалившейся на него «неприятностью», чтобы вообще отвлекаться на что-либо постороннее. Или кого-либо. Канда же просто-напросто устал от того, какой в последние пару дней представала перед ним его супруга. Сама не своя. Ни поцапаться по обыкновению не хочет, ни номеров никаких не выкидывает. Думаете, с того званого бала в особняке Фроя прошли всего сутки или даже двое? Да как бы не так! Неделю, грёбаную неделю «обожаемая» супруга ходит как в воду опущенная. И ладно бы, если б этому существовала конкретная причина. Веская и такая, чтоб прямо не в лоб, а в глаз. Канда не знал. Канда не понимал и не мог понять, ума приложить, что творилось с этой девицей в последнее время. Не то чтобы воцарившееся затишье юношу напрягало. Скорее, наоборот – и нервы целы, и психику его никто не сотрясает, да кровь не пьёт. Неужели и вправду перебесилась и с судьбой своей смирилась? Верилось в это слабо, но других версий у Канды не находилось. Тишина казалась подозрительной, не более, посему он старался держать ухо востро и не расслабляться ни на секунду. Сего рода напряжение сказывалось на нём и серьёзно: из особняка он выбирался за минувшие дни два раза и то не надолго. Нутром чувствовал, что если оставит девушку чуть больше, чем следует, без присмотра, и она обязательно выкинет какой-нибудь фокус. Даже при огромной охоте Аллен вряд ли отчебушила бы пакость: всё это померкло, отошло на второй план. Перестало будоражить её трепетное существо, да и вообще в подобных выходках пропал смысл. Если раньше положение заложницы хоть и тяготило, но в несколько извращённом понимании забавляло, то сейчас Уолкер не покидало ощущение, словно бы к её ногам привязали булыжники и выбросили в бушующее море. Держаться на плаву было так тяжело, так непросто, а борьба со стихией не приносила весомых плодов. Положение удручало, а без того и пропащая ситуация не сулила ничего, кроме бесполезных потуг, не приносивших положительных результатов – одни страдания. Душа Аллен стенала и рвалась, выматывая свою обладательницу, выпивая все жизненные соки и лишая рассудка, разума. Здравый смысл помахал воспитаннице Кросса ручкой. Умом она понимала, что если поддастся, то пути назад не будет. Никто не обещал, что подобное может вылиться во что-то стоящее – настоящие чувства. Аллен не знала толка в любви и хоть сожительство с Кроссом и зоркий глаз позволяли ей вникнуть в азы, на деле же бедная девушка ощущала себя сущим дитя, глупышкой, ничего не смыслящей ни в жизни, ни в мужчинах. Ставить на себе крест только из-за брака? Аллен боялась прожить всю свою жизнь, так и не узнав, каково это – любить. Стремиться всеми фибрами души к этому человеку, не спать ночами и лить слёзы в подушку если не от страданий и боли, а просто потому, что верить в подобное, в то, что это не дурацкая фантазия и красивый сон, а на самом деле. Реальность. Вера казалась непозволительной роскошью, да и без того больно била по самолюбию девушки, но приободрять себя, разбавлять мрачные и пессимистичные мысли было привычной необходимостью – отдавала дань своей врождённой и неунывающей натуре. Опустить руки и отступить? - И долго это будет продолжаться? Терпение терпением, но долго выносить затяжной игнор со стороны своей «дорогой» супруги Канда был больше не в силах. Надоело. Эта бледная, почти призрачная тень, передвигавшаяся по особняку точно приведение, бесшумно и медленно–ленно, еле влача свои конечности. Словно каждая из них весила целый пуд. Ещё и голодовку объявила, что и не поймёшь, чего этим добивается. Кончину свою приблизить хочет или, наконец, решила поубавить аппетиты и устроила себе разгрузочную неделю? Причина была достаточно прозаичной, да такой, что узнай о ней Канда, то наверняка посмеялся бы. Позлословил над несчастной, усугубляя и без того непростое положение вещей. А по факту – воспитанник Фроя не воспринял бы заявление Аллен всерьёз. Какая там любовь, чувства в её-то годы?! Мелочь, что совсем недавно в люльке укачивалась, да только на ноги встала. Молоко на губах у неё не обсохло даже. Какая влюблённость у этого ребёнка возможна?! Скорее, братская привязанность, не более. Хотя сам Канда не был спецом в этом вопросе: у него и в помине не возникало сего рода порывов. Да и к кому? Надутым дурам, которые лелеют с пелёнок мысль выйти замуж за богатого? Или к тем, кто непомерно оголяет свои прелести? Канда бы себе харакири сделал, если бы такое приключилось. Или сначала прикончил ту несчастную, а потом себя. Сама мысль претила, вызывала рвотные позывы. Возможно, что где-то в глубине души он понимал: привяжусь к кому-то – закую самого себя в кандалы и на шею хомут надену. Потому что юноша знал – это его убьёт. Любовь разрушает, ломает изнутри и выворачивает наизнанку. Перемывает косточки, раздрабливая каждую до такой степени, что не выть от отчаянья, чуть ли не на стену лезть и зубами камни дробить, невозможно. Она достигает твоей сути, переворачивает мир с головы на ноги, буквально ослепляя так, что искры сыплются из глаз. Ты можешь плеваться кровью, ибо это чувство всё равно что яд. Словно серная кислота. Разъедает. Желание вырвать, растоптать, изничтожить своё собственное сердце будет так сильно, что боль от когда сломанной конечности покажется сущим пустяком. То, что внутри, нельзя вытащить, вывернуть, выжечь из души и забыть. Любовь – это помешательство. Маниакальное желание быть всегда рядом, безвозмездно обладать объектом своих симпатий. Ты становишься одержимым маньяком, и твоя психика буквально машет тебе на прощание ручкой. Эта привязанность сродни клейму, коим метят рабов и скотину. Ты как привязанный, безвольный, ведомый лишь этим ослепляющим, сводящим с ума желанием – хочу. Хочу им обладать. Хочу, чтобы он был рядом. Смотрел только на меня, думал обо мне. Держал так крепко, цепко впиваясь как кот в мебельную обивку, словно я рядом, даже если и в данный момент далеко. Были ли чувства, вспыхнувшие у Аллен по отношению к тому незнакомцу, настолько сильными? - Наверное, мне лучше уйти. Я что-то не хочу есть. Жалкое оправдание своей слабости, неспособности выдавить конкретную, объективную причину, которая если бы не оказалась змеёй, брошенной в лицо, то более-менее сносной версией того, что сошло бы за правду. Истину, читавшуюся между строк. - Морить себя голодом не выход, - Канда и сам не понял, зачем произнёс эти слова. Банальная потуга приободрить Уолкер, разбавить напряжённость сложившейся ситуации. Кто-то же должен вправлять мозги этой горе-девице! - Чего ты пытаешься этим добиться? На жалость давишь? Я вроде не изверг, не трогаю тебя и пальцем. К чему подобный бунт? - А тебе не всё ли равно? – от рьяных попыток докопаться до сути Аллен всё же не стерпела и завелась не на шутку. Внутри закипела скопившаяся за неделю «отшельничества» желчь. – Ну, живу и живу подле тебя и что? Это повод лезть в душу? – наконец, после такого периода затворничества она, не стесняясь, взглянула на своего супруга в упор. Глаза в глаза. – То, что со мной творится, касаться тебя не должно никаким образом. Кто ты такой, чтобы приставать ко мне с расспросами? Муж? Ха, как же. Такой же фальшивый, как и «благие» намерения моего опекуна. Может, и на бумаге мы близки как никто, но в жизни совершенно чужие, не знакомые друг другу люди. А доверять, по сути, тому, кто кого я и знать не знаю, свои мысли и переживания? Нет уж, увольте. - Я ни слова не сказал о том, чтобы ты, чуть что, плакалась мне в жилетку и распиналась в словоохотливых речах, - Канда не понимал сего рода негодования. Можно даже с уверенностью заявить, что причины для этого он и вовсе не видел. - Впрочем, мне плевать. Можешь молчать, сколько влезет, и злословить за моей спиной, - не то что бы юноша ожидал вселенскую благодарность и низкий поклон, но хотя бы банальное смирение и отсутствие гадких, едких высказываний в его адрес скрасило и без того напряженную обстановку между молодыми людьми. - Я проявил тактичность, спровадившись о твоём самочувствии. Продолжишь в том же духе, и, полагаю, твой дядя об этом рано или поздно узнает, - японец и не пытался угрожать, просто констатировал факт. - Шантажировать вздумал? Как подло и низко. Думаешь, упоминание о Кроссе подействует на меня как чудодейственная пилюля, и я вмиг одумаюсь? Не для того я прожила с ним бок о бок, чтобы, покинув его, продолжать опасаться и от одного упоминания имени меня била мелкая дрожь от страха? Потому оставь свои жалкие попытки манипулировать мной посредством такого гадкого приёма. Я на это не куплюсь. Ложь, с лёгкостью срывавшаяся с языка, заставила Аллен поначалу пребывать в некоем удивлении от из ниоткуда взявшейся храбрости. Говорить такое и не думать о последствиях? Голодовка сказывалась и на умственных способностях, видимо. Кросс бы за такую беззастенчивость если бы не ударил её, - а он бы и руки на юную леди не поднял – но своим отношением к ней и словами, что как стрелы впивались в кожу и били не хуже розог, дал понять, где истинное место девушки, и что он, собственно, думает о столь фривольных речах. Канда же не отличался подобным качеством – демонстративно «казнить» человека за те или иные неугодные вещи. Проще было промолчать, сделать вид, что сказанное так и не достигло его ушей, чем заострить внимание. В спорах рождается истина, но когда они перетекают в беспардонные склоки, препирательства, выяснение отношений, то путь наименьшего сопротивления – встать и уйти. Что и было сделано, но не самим Кандой, а Аллен. Всё, что могла, сказала. Хотя этого ей казалось непозволительно много. Общество преемника Фроя – само нахождение с ним в одной комнате – утомляло даже больше, чем показная голодовка. Чувство раздражения, порождённого очередной, уже готово было перевоплотиться в желание насытиться, вкусить пищи, в коей она себе отказывала, но упрямая, мятежная натура Уолкер гнула свою линию. Посему, в душе облизнувшись тому, чем бы она попотчевала себя, если бы разговора между ней и Кандой априори не состоялось, расстроенная девушка поплелась обратно в свои покои. Мысленно она искусала собственные локти и наваляла себе нехилых тумаков. «Если я отброшу копыта, то только благодаря своей глупости». Впрочем, в планы Канды не входили похороны пусть и вредной, несносной, но всё же супруги. Не прошло и получаса с той «задушевной» беседы пары, как в комнату Аллен чуть ли не вломилась одна из служанок, да не с пустыми руками – с тележкой, набитой овощами, фруктами, выпечкой…да, Господи, всем, чем только можно было! Уолкер предприняла попытку открыть рот, дабы выдать что-то в духе «я не приемлю подачек», как тут же раздавшееся громогласное урчание её собственного желудка прервало так и не слетевшие с языка возражения. И Аллен Уолкер, птица гордого полёта и характера, что зыркнешь не так и глаза выцарапает, подскочила к кладезю с вкуснятиной, а после, даже толком и не поблагодарив за то, что снизошли до её скромной персоны, бесцеремонно вытолкала прислужницу за дверь. «Когда я ем, я глух и нем. А между мной и едой встать – медленно и мучительно умирать!».* * *
Встреча с Лави для Канды была необходимостью. Не острой, но сего рода промывкой мозгов. Особенно после пылких речей своей горе-половинки. Не ровен час и в гроб лечь от её дифирамб, но толика оптимистичности всё же держала на плаву – сервизы не бьёт и шут с ней. Хотя лучше бы била. Об собственную голову. Отличалась ли черепушка Уолкер крепкостью и прочностью сродни тому, с какой лёгкостью находила на свою крайне везучую пятую точку приключения, доподлинно неизвестно. Попытка убедиться или же опровергнуть собственные домыслы может обернуться весьма плачевно – вдовцом останешься, да и клеймом убийцы обзаведёшься, что очень и очень некстати. Не то что бы Канда Аллен настолько на дух не переносил, что решился бы в одночасье оборвать её и без того не лучшую жизнь. А какой могла бы быть она ещё? Апогеем всех мечтаний? Надежда отравляла сознание похлеще реальности, но, впрочем, речь сейчас явно шла не об этом. Состыковаться с рыжим прохвостом вышло на редкость проблематично. Где это было видано, чтоб у того и не нашлось хотя бы пары минут на рьяно обожаемого «лучшего» друга? В действительности причиной столь затруднительного контакта стал тот факт, что преемник Книгочея оказался по-зверски завален бумажной волокитой и делами, не терпящими отсрочек. В любой другой ситуации Канда с огромной охотой позлорадствовал бы, - в кои-то веке какая-то справедливость – но сейчас юноше было не до смеха и воспевания похвал за сего рода удачу. Свободные уши огненношёрстого «кролика» на поверку оказались забиты берушами под завязку. Хотя на встречу он всё же согласился и не в стенах своей конторы, в которой либо из принципа, либо по элементарной ненадобности и не торопился проводить ревизию, избавляться от ненужного хлама и скопившейся не то что за недели и месяцы, за годы, пыли. Нейтральной территорией и точкой соприкосновения ребят стала одна из городских библиотек. Поначалу Канда собирался воспротивиться, буквально наседая на своего напарника и заставляя изменить сего рода скоропалительное решение. - Ты издеваешься надо мной? Не то, чтобы японец не любил книги. Обилие книжных полок само по себе не вызывало у него панической реакции. Скорее, один маленький штрих рушил всю магию «храма знаний» - пыль. Как мы уже ранее имели честь убедиться в том, что преемник Тидолла страдал если не острой аллергией на подобного рода «недоразумение», но всё же страдал. И это его бесило. Выводил из себя сам факт того, что какая-то там пыль и может так вывести его из равновесия. Посему Канда старался избегать тех или иных публичных мест, где за чистотой и порядком и не следили вовсе. В особняке же уборка делалась несколько раз на дню – с этим было строго, но без особого фанатизма. Воспитанник Фроя не был до омерзения мелочной, щепетильной натурой, с лупой по дому не расхаживал, выискивая и высматривая проколы и несовершенства проделанных трудов. В приступах безостановочного чихания не заходился, да и ладно. Прислуга на совесть отрабатывала собственные, кровно заработанные деньги. - Ну, Юу-у, думаешь, я из вредности? Меня Старикан завалил работой по самые уши, - заметив, как Канда в издевательском ключе изогнул бровь, Лави прибавил: - Не кроличьи, успокойся. - Тч. Сдался ты мне, как моряку лопата. Весьма странное сравнение, но даже в этих, казалось бы, бредовых словах, преемник Книгочея отыскал скрытый смысл, который и поспешил раскрыть в своих последующих речах: - Если бы это было не так, то ты бы так рьяно не уламывал меня на встречу. И ещё – лопата не так уж и бесполезна в плавании, - палец, который Кроль с завидной частотой стал задирать вверх, уже пора было либо сломать, либо отрубить и засунуть ему в одно место. - Ей, между прочим, можно и огреть. - Заканчивай умничать и пошли уже в твою библиотеку, - Канда хоть и был инициатором этой встречи, но терять драгоценные минуты просто, точа лясы касательно всякой ерунды, не собирался. А слушать то, как его слова буквально по винтикам растаскивают и ищут завуалированный подтекст, тем более. - А минуту назад ты в неё не хотел, - Лави хоть и насупился, но больше потому, что сам не горел шибким желанием идти в упомянутое место. В конце концов, не в бирюльки играть отправился, а с четкой целью – просидеть до потери сознания, до тех пор, пока все дела насущные не разрешатся. - Нарываешься, Усаги? - Что ты, Юу! - И прекрати по имени называть, Крольчатина. Бесит. - Знаю, знаю. Слышал и не раз. Под весёлое улюлюканье и придирки эти двое, наконец, добрались до пункта назначения. - Что вообще ты, преемник Книгочея, мог забыть, да ещё и этой старой халабуде? – Канда окинул беглым взглядом средних размеров строение, которое выглядело обшарпанным и с явным дефектом в виде накренения в бок. Иными словами – перекошенное так, словно кто-то его в своё время сильно пихнул, что оно, бедное, и застыло в этой абсурдной, больше похожей на следствие серьёзной травмы, позе - человеку однажды сломали ногу, а она взяла и срослась неправильно. - Уж кто-кто, а ты должен знать, что встречать по одёжке, крайне опрометчивое решение, - одноглазый прохвост мог бы и промолчать, но на то он и ученик Книгочея. Интеллект и знания из него так и прут. Да вот только Канда рано или поздно терял способность игнорировать сего рода всплески, оттого и закипал. Бурно и с последующей саркастично-разозленной, доведённой до кондиции реакцией. - Это просто старый и убогий дом, который всем своим видом так и кричит: «Снесите меня!», - слова слишком циничные, но по-другому и не скажешь тут. - А вот это было грубо с твоей стороны. Он может взять и обидеться. - Намекаешь, что у него откуда-то возьмутся ноги, и эта рухлядь пинками погонит нас отсюда? – Канда впылил в своего собеседника испытующий взгляд, так и говоривший, что он явно ставит под сомнения адекватность и наличие в мозгу извилин оного. - Да ты просто смешон, Кроль. Серьёзно. Ты уверен, что Букман тебе ничего не подмешивает в напитки галлюциногенное? А то если у тебя дома сродни живым людям, кто знает наверняка, что спектр твоих фантазий ограничен лишь такой узкой специализацией. Может, ты одушевляешь ещё и столы, стулья, да и любую другую мебель. - Да ну тебя, Юу, - преемник Книжника вмиг стал будто бы меньше, втянув голову в плечи так, словно прозвучавшие слова не на шутку его ранили. Причем не просто наобум, а точно в цель. - Бука ты. Даже пошутить немного нельзя, - и без того крайне драматичную картину дополнили шмыганья носом, будто юноша в любой момент мог взять и пустить скупую мужскую слезу. Канда не мог похвастать милосердием и всеми теми качествами, которые помогают людям быть ласковей по отношению друг к другу, приходить на помощь, да и вообще утешать в те или иные моменты жизни, но он точно знал, что назначал встречу с Кролем не ради того, чтобы лишний раз поглумиться, поугрожать, попинать того за излишнее словоблудие, потому и несколько смягчился. Правда, в своей излюбленной манере. - Пошутить можно, да и немного тоже, но какова вероятность, что после этого я оставлю тебя в живых? - Ты и мухи не обидишь, я же тебя знаю, - в подтверждение своих слов Лави, который заметно приосанился и приободрился, весьма рискованно похлопал напряжённого, начавшего постепенно закипать от подобных вольностей Канду по плечу. Японец с удовольствием и превеликим отправил бы своего товарища в увлекательное путешествие бороздить подобно кроту землю-матушку во фундаменте этого, внезапно приравнявшегося к какой-никакой личности дома. Может, и этот «горбун» недоделанный воспрял бы духом и принял более-менее приемлемое положение. Сам же Усаги, то ли задницей чуя, то ли шестым чувством – скорее всего, в его случае это одно и то же – припустил в сторону злосчастного строения, что в любую секунду могло стать его могилой. Весьма вовремя подсуетился, на что Канда чертыхнулся, лишь тихо, с жаром, выругавшись. «Лопоухий проныра и трус», - в сердцах воскликнул он, пытаясь настигнуть оного, но не за тем, чтобы одарить щедрыми, заслуженными люлями. В конце концов, преемник Тидолла был тут ради дела, а не кровавых разборок. Да и в этот раз встреча «закадычных друзей» происходила по его инициативе, а не Лави, и крыситься на то, что он сам, собственно, подписался, как минимум нелогично и глупо. Сама же библиотека встретила своих новоиспечённых посетителей крайне холодно: ни здрасте, ни до свиданья. Никакого надзора, никаких лишних глаз и бдительниц порядка. Одни бесчисленные стеллажи с книгами, да и только. Заходи и бери, что хочешь и сколько хочешь. Одним словом – проходной двор и типичная ярмарка халявы. Будь Канда менее обеспечен и прельщён тягой к прекрасному то, возможно, это странное на вид место стало бы его вторым домом. Книги он любил, но не случайно попавшуюся под руку гадость, а толковые, заставляющие задуматься о тех или иных вещах, творения. За всю свою, пусть и недолгую жизнь под крылом Фроя юноша осилил более чем достаточно литературы. Благо, что в библиотеке Тидолла с этим не было проблем. Да и редкие экземпляры, которые просто нереально встретить в сего рода упадочных, не прельщавших ни лоском, ни опрятностью обителях знаний, были далеко не в диковинку. Так что преемник Тидолла не имел сомнительного счастья засорять свой мозг низкопробным чтивом. Царившей халатности в месте, куда прибыли Канда и Лави, нашлось весомое объяснение - ученик Книгочея приходил сюда не раз, да и, между прочим. Своим собственным ключом открыл дверь, которая и вела в внутрь библиотеки. Канда не стал задавать лишних вопросов на этот счёт: его это никоим образом не касалось. Так зачем же лезть, бередить то, что, в принципе, очевидно? Наверняка Лави – хотя с большей вероятностью, что за таким беспрепятственным проникновением стоял ни кто иной, как Книжник – был знаком с тем, кто тут работал или же владел этой библиотекой. - Ну, и вот, мы на месте, - ученик Книгочея пришпилил свою пятую точку к одному из стульев, найденных рядом со столом, который впоследствии юноша планировал завалить бесчисленной кипой книг, и облегченно выдохнул. - Можешь начинать излагать причину, по которой, собственно, и настаивал на нашей встрече. Наверняка, это что-то важное, что-то, что не терпит каких-либо отлагательств. - Вообще-то, я просто поговорить хотел, - ничуть не смутившись собственным словам, откровенно признался Канда. – О жене своей, об Аллен Уолкер. - О-о, Юу, да это прогресс! – реакция Кроля была настолько бурной, что, того и гляди, в ладоши захлопает на радостях. - Чтобы ты и спрашивал о девушках… Хм, а что конкретно тебя интересует? Информация о её родственниках? В этом деле Книгочей специалист побольше моего, сам я знаю значительно меньше, но всё же помогу, чем смогу. - Нет, меня это мало интересует, - честно признался японец. - Тогда что вообще ты от меня хочешь? – Лави искренне не понимал, что от него требовалось. Чем он ещё тогда мог бы помочь своему товарищу? - Скажем так – в последнюю неделю она ведёт себя…странно. Тихая, даже ни разу не попыталась меня уколоть или укорить в чём-либо, - всё это было сказано спокойным и бесцветным голосом, что его собеседник поймал себя на мысли: подобная минимизация эмоций являлась частью той холодной маски, которую Канда любил носить и частенько. Такая отстраненность и некий пофигизм являлись лишь ширмой, тем, где бы юноша хотел спрятать свои искренние переживания и чувства. - Да тут и голову ломать не о чем – влюбилась твоя зазноба! – скоропалительно выдал Лави, ничуть не покоробившись в лице. Слишком просто, что становится невольно смешно. Канда, ей богу, как дитя малое! - Она не моя, - стиснув зубы, прошипел преемник Тидолла в ответ. Что он заладил-то? - Я бы на твоём месте радовался, - собеседник, казалось бы, и забыл об усталости, что недавно отягощала его. Такая новость не повод для того, чтобы сидеть, понурив нос, жалеть свою судьбинушку и сетовать на то, что, возможно, проторчать в стенах этой библиотеки придётся вплоть до самой ночи. - Знаешь, ведь редко бывает, чтобы в браках по расчёту у супругов вспыхивали искренние чувства друг к другу. Лави и сам бы хотел такого. Чтобы в его жизни тоже появилась любовь. Не легкая интрижка, а серьёзные чувства. Наверное, он по-своему даже завидовал Канде: его молодая жена не была такой, как все те девушки, которыми был измозолен один-единственный глаз нерадивого Кроля. Она не падала в ноги своему мужу, не билась челом и не пыталась навязать оному своё общество. Её буйный дух не утихомиривали ни уговоры, ни принципы, ни нормы морали. Эдакая неотесанная чурбанка, пусть и аристократка, но со своим неповторимым шармом. - Я ничего к ней не чувствую, дурья ты башка! – Канда выпалил эти слова чересчур громко, да так, что они эхом разнеслись между стеллажами с книгами и ещё в течение доли секунд звенели в воздухе подобно колокольчику. - И мне вообще плевать, ясно? - Жестокий ты, Юу, - не констатация факта, скорее, просто искреннее сочувствие тому, что Аллен «посчастливилось» отхватить такого мужа. Хотя они оба были хороши. Два сапога пара прямо. - Задрал по имени звать, Усаги! - Так это и есть то, что так подгоняло тебя на встречу со мной? – пропустив мимо ушей порядком избитое замечание, ученик Книгочея продолжил как ни в чём не бывало: - Да это пустяк, право слово, но раз ты так беспокоился, то, возможно, не всё так просто. Может, очевидных вещей ты не замечаешь, но чуйка у тебя отменная, - Лави задумчиво пожевал губу, в уме прикидывая, выстраивая логические цепочки, выдвигая очередные догадки и вынашивая возможные варианты касательно разрешения насущной проблемы. Когда же результат был достигнут, то слова слетели с языка без каких-либо угрызений совести: - В случае с твоей супругой возможен и ещё один вариант – она влюбиться-то влюбилась, но не в тебя. А это, друг мой, самое неприятное. Должен ли был Канда как-то отреагировать на подобное заявление? Если уж не рвать на себе волосы, так бросить встречное противопоставление. Попытаться оспорить сказанное, да и вообще отстоять свою честь, которая немного-немало, но оказалась замаранной. Он не испытывал к ней ничего, но и её чувства – к нему или же нет – можно было бы счесть преступными. Ей будет тяжело. Ей будет больно. Канда не хотел вникать – поверхностного знания вполне достаточно. Отругать за подобную «выходку» попахивало верхом глупости, да и этот порыв ещё более усугубит их непростые отношения. Какое ему дело до чувств Аллен к кому бы то ни было? Главное, чтоб в громкий скандал не вылилось, а на остальное, мягко говоря, наплевать. «Люби, кого хочешь, Аллен Уолкер, если любишь и впрямь, а я на твою удочку не поймаюсь». - Ну, раз ты всё равно здесь и немного-немало отнял моего времени, - начал словно бы издалека Лави, таким хитреньким-хитреньким тоном, подразумевавшим под собой, что если не гадость задумывалась, то определенно пыльное, хлопотное дельце, - думаю, было бы справедливо отработать тебе мою бесценную услугу – помоги мне разгрести эту кипу запросов, что мне весьма учтиво Книгочей насоставлял. - А ты не охренел ли? – но, впрочем, это был вопрос риторический. В конце концов, он обратился к Кролю в кои-то веки из-за пустяка, а расплата рано или поздно должна была его настичь за сего рода услугу. Уж лучше сделать это сейчас, быстро и безболезненно, чем потом встрянуть по уши и надолго. Да и больше шансов, что за таким безропотным порывом Канда поутихомирит Лави, дабы тот никому не сболтнул лишнего. Может, этот рыжий прохиндей и отличался памятью вкупе с хитрожопостью, но отработанный долг он бы точно не слил ни одной живой душе исподтишка. Иначе почти-шутливые угрозы о расправе с оным Мугеном из обычных страшилок превратятся в угрожающую реальность.* * *
Холодное, совсем не августовское утро, пришло с веянием осени, снизойдя до жителей Англии крайне настораживающим знаком – тёплые деньки вот-вот должны были пойти на убыль, а то и вовсе станут непомерно бесценной редкостью. Дождей станет больше, а ветер, ещё недавно ласкавший сочно-зелёную листву, прибрежные морские волны и игравший кокетливо с волосами простого люда, сводя их попытки навести марафет на голове на нет, превратится в жёсткую плеть, пробирающую всё твоё существо до костей. Тут и воспаление лёгких подхватить не ровен час. Впрочем, нашему герою это вряд ли грозило – он водил за нос свою жизнь, людей, окружавших его, так почему же какой-то там рок снизойдёт и покарает его за всё? Такие, как он, так просто не умирают. Они ходят по земле, дышат в своё удовольствие. Портят житьё-бытьё другим. Смерть от болезни при таком раскладе кажется несусветной околесицей. Скорее, мужчина поверил бы, что получит пулю в лоб и на этом существование его душонки закончится. Но, даже если он хоть раз заглянет в глаза костлявой с косой, кто сказал, что так просто сдастся ей на милость? Мариан Кросс не наивный простак и дуралей, который с лёгкостью и превеликой радостью бросился бы в забвение. Считал ли он себя лучше других? Нет. А особенным? Тоже нет. Мариан такой же обычный человек, как и все остальные. Те добрые миллиарды людишек, что населяют эту Землю. Просто он знал, как отсрочить свой конец. Как с таким же успехом, с коим он выигрывал в покер, начислить на свой счёт ещё денёк-другой. Отсрочить свою кончину. Если не он, то кто? Да и, вообще, ради кого он живёт и зачем? Кросс не мог похвастаться благочестивыми намерениями и кристально-чистой душой. Совесть не драла его, ровно как с особым энтузиазмом можно было бы подмять под себя пару-тройку красоток, которые и в ус не дули – авантюристки, ищущие любовных утех. Почти не драла. За одну промашку, одно прегрешение кошки всё же скребли. Если бы не образный аспект, то тело Кросса вполне могло бы стать наглядным полотном, исполосованным когтями. Года летели, но один образ вышибить из собственной памяти никак не удавалось. Кросс не был сентиментальной личностью, но даже на него порой накатывала ностальгия по былым временам. Правда, и вспомнить-то хорошее, задушевное, казалось непосильной задачей. Вся его жизнь была как праздник, как азартная игра, но в этой феерии событий не находилось ничего такого, за что его пытливое сознание могло бы зацепиться. Заострить внимание. Но он помнил её. Ту, которую когда-то звал своей сестрой. Юную деву, нераскрывшийся бутон, который, так и не превратившись в цветок, увял. Столь быстротечно, неожиданно, внезапно, что завяжи себе глаза, а то и вовсе ослепни, но всё равно не поверишь в это. И он не верил. Даже после того, как её тело поглотила земля. Даже после того, как она стала мерещиться прямо перед глазами. Образ, тусклая картинка, будто спроектированная под чёрно-белое кино. Знакомое лицо и такое родное. Болезненно бьёт под дых лишь один факт – она мертва и больше не вернётся. Её больше нет, равно как и покоя в бунтующей душе Мариана Кросса. Это случилось по юности. Во цвете младых лет, когда Мариан был всё так же горяч, пронырлив и импульсивен. Ещё более ядрёная смесь, полная искр, из коих разгоралось нешуточное пламя. Плещущий через край азарт, яркие всполохи которого, казалось, затмевали всех и вся. Буквально заражали окружавших его людей. Сестра всегда была подле него. Надёжно закрытая спиной своего брата, она не знала горя – все насущные проблемы, тёрки и прочие конфликты решались непосредственно Кроссом в независимости от того, была ли в том его вина или нет. Несмотря на то, что он и его сестра – её звали Мария – были двойняшками, считать себя старше и умнее было как воздух необходимо. Да и Кросс мужчина, в конце концов! Чтобы он и был вторым? Соплежуем, что прятался за женской юбкой и, чуть что, плакался в плечо? Пусть и эталоном, – идеальным - манерным джентльменом Мариан себя не позиционировал, но постоять за Марию, спасти от задиравших её мальчишек-хулиганов ему и силы, и ответственности хватало. Однажды такая бравада и гиперопекаемость Кроссу дорого обошлись. В какой-то момент Марии надоело, что брат и шагу не даёт ступить из-под своего крылышка, бдит за ней, да глаз не спускает. Контролирует настолько, что и вздохнуть спокойно не даёт. А потом она сбежала. Вот так запросто, собрав свои немногочисленные пожитки. Скрипнула зубами, оглушительно хлопнула дверью. Сбежала как трусиха. Когда Кросса не было дома, уличила подходящий момент и улизнула, оставив на столе лишь записку, где гласило, что несмотря на всю его любовь к ней, жить так дальше невозможно. Мария ценила брата как ниспосланное ей сокровище – родителей ни у неё, ни у Мариана не было. Они были всего лишь сиротами. Братом и сестрой. Двойняшками. Их подбросили ещё грудничками в захудалую хижину, в коей жила старушка, что обоих и воспитала, и приютила. Долго, правда, женщина не протянула: как только детям минуло десять, она скоропостижно скончалась. От болезни или же в силу возраста, особой разницы не играло. Дети остались одни и прожили под крышей её дома ровно до того момента, когда жизнь Марии оборвалась. После Кросс просто-напросто не смог более находиться в столь родных и знакомых стенах, что буквально пропитались её запахом. С тех пор он и запил. Адски. Беспробудно. Так, что пойло могло не удерживаться в желудке и вылазило наружу через рот и нос. Его тошнило и рвало. Он мог накачаться, а проснуться где-нибудь под забором. Словно отброс, отребье, мусор. Весь провонявший блевотиной, смрадом, пьяный, даже лыка не вяжущий. Он чувствовал, как смерть шла за ним по пятам. Мариан видел её тень у себя за спиной. Она, словно коршун, что взгромоздился на его плечо, засела и выжидала, когда же сего рода выходками он убьёт себя. А уж тогда можно будет поживиться и душонкой, и человечинкой. Что же стало с Марией после того, как она ушла и почему умерла? Кросс, заметив её исчезновение, пулей кинулся на поиски. Да и куда ей было идти? Жили ребята небогато, буквально сводя концы с концами. Мария продавала цветы, что поутру набирала на поляне в десяти минутах от их дома. Кросс же был на подхвате, то там отремонтирует что-то, то подтянет, поможет с тяжестями. Правда, разгильдяствовать и мухлевать он предпочитал больше. Отсюда и любовь к лёгким деньгам, азартным играм. Мариан знал Марию слишком хорошо, но даже этого не было достаточно, чтобы помочь с поисками. Полдня парень пробегал, сбивая ноги в кровь, набивая синяки, шишки, расцарапывая руки, лицо, ноги. Он всё бегал и бегал, просматривая каждый закоулок их скромного городка – жили они не в самом Лондоне, а в предместье. Сильно тут не разгуляешься. Когда, казалось, надежда на успех в поисках стала покидать его, тогда-то судьба, видимо, и решила смилостивиться над ним. Кросс нашёл Марию в подворотне. Лежавшую в неестественной позе. С перерезанным горлом и разорванным, буквально пропитанным кровью платьем. Её вещь-мешок валялся рядом, а всё то, что некогда лежало в нём, было разбросанно вокруг тела. Будто бы тот, – или те - кто это сделал, сначала убил её, а потом принялся за пожитки, наверняка надеясь чем-нибудь поживиться, но жестоко обломился. Зачем было убивать девушку? Мария дала грабителю отпор или, быть может, ограбление не являлось целью преступника, и он всего лишь хотел хладнокровно убить её? Кросс и по сей день задавался этим вопросом. Кто это сделал и зачем? Было ли это роковой случайностью или заранее спланированной расправой? У него существовало немало недоброжелателей – а разве ль у драчунов и задир бывает иначе? Кросса недолюбливали многие, но посмел бы кто из них совершить это ужасающее деяние? Вид собственной мёртвой сестры, её синюшная кожа, перепачканная в крови одежда и длинные, спутанные, казавшиеся при таком раскладе карминово-красными волосы; открытые, застывшие с выражением ужаса, леденящего душу, стеклянные глаза. Тут у кого хочешь, сдали бы и нервы, и психика. Мариан плохо помнил, как смог тогда забрать тело сестры, привести его в порядок, а после в полнолуние похоронить. Для него это казалось сном, детской страшилкой, что навеяла непрошеный кошмар. Ужас, буквально насквозь промораживавший всю его сущность до костей. Мариан был бы рад забыть, стереть эти воспоминания, но сколько минуло лет, а ни на йоту легче не стало. Урывками прошлое преследует его. Не даёт спать, не даёт спокойно жить. Да и как такое возможно, раз человек, который был тебе дорог, лежит в земле, а ты даже не знаешь, кто в этом виноват? Чувство ненависти уже давно изжило себя, покрылось плесенью, после и вовсе сменившись откровенным похуизмом в отношении окружающих и мира в целом. Мария умерла, когда ей было семнадцать лет. Мариан был жив, и на данный момент возраст его равнялся сорока пяти годам. К чему тут излишние сантименты и попытки взбередить давно застаревшую рану? Что бы Кросс себе ни думал, как бы ни считал и ни хотел считать, но реальность была такова – наступая на горло собственным желаниям и принципам, он приходил сюда. На её могилу. Могилу Марии. Не для того, чтобы вспомнить. Не для того, чтобы воспрять духом и возжелать мести. Не потому, что это трогало его душу, не затем, чтобы пожаловаться или, наоборот, похвастаться своим житьём-бытьём, успехами, коих он добился в жизни. Кросс Мариан приходит на могилу своей сестры Марии только по одной причине: - Видишь, Мария? Я всё ещё живой. И лишь промозглый ветер вторит его словам, будто пытаясь сказать что-то в ответ. Ну, а что он шепчет? Что же хочет донести шелестом листвы на деревьях? Одному Богу известно. Да только в него Мариан Кросс не верил.