***
Мозг Канды вообще отказывался комментировать произошедшее. Нет, даже не так. Он был физически не в состоянии это сделать. Спросил бы кто японца ранее о смысле подобной выходки, тот бы скептично выгнул бровь и послал все куда подальше. Сейчас…сейчас же хотелось морально удавиться. Канда не знал, что переменилось в нем за какие-то пару минут лобызания с воспитанницей Кросса, но нутром чувствовал, что это фундаментальный сдвиг, а не просто резкая и внезапная вспышка, подтолкнувшая его к такой причуде. Это что-то внутренне прописанной установки, четкая и алгоритмически-выверенная программа, которой юноша интуитивно следовал, сам того не осознавая. Не ведая, а то и вовсе отказываясь принимать тот факт, что он к этому шел. К этой точке, что и должна была стать отправной для развития их дальнейших отношений. Хотел её выгнать из дома, а чего в итоге добился? Да и сама Аллен хороша, уперлась в свое «никуда я не поеду». Зачем ей это? Не могла просто по-тихому собрать свои вещи и уехать? Хватит уже мозолить глаза и своим присутствием в поместье путать мысли Канды! Зачем она вообще вернулась? Не могла со своим Микком остаться, продолжить ворковать? Ей же так хорошо, так тепло было с ним. Так солнечно. А что она ищет здесь? Вечную мерзлоту и тьму, пропитавшую не сколько стены особняка Тидолла, сколько створки души Канды? Или она наивно верит в то, что тот откроется ей? Да было бы, чем похвастаться. Все, чем был богат с избытком, он ей показал. Неужели недостаточно? Неужели этого мало, чтобы разочароваться в человеке? За что такое цеплялась Аллен, что упрямо стояла на своем? Канда не хотел знать, чем она мотивировалась в принятии такого кардинального решения, и готов был поспорить, что эта правда ему не понравится. Да и как, как можно втемяшить в голову столь упертого и нелюдимого человека саму мысль о том, что кто-то может его любить? Не взирая ни на этот образ того ещё ублюдка, ни на поступки и тотальное безразличие, банальное желание взращивать в душе нечто прекрасное и теплое и прятать его укромно, точно первые подснежники, кутать в те ледяные сугробы, что Канда возводил вокруг себя в качестве стен от внешнего мира и людей? Если бы Аллен смогла ему признаться, то во что бы это вылилось? А главное, как вообще Канде объяснить этот нонсенс? Чтобы он понял и принял то, что кто-то может любить его просто потому, что это он и не кто иной? Со всеми его тараканами и закидонами, отвратительным характером, но такого одного? Японец бы точно назвал её полной дурой и даже слушать не стал. Не потому, что ему было бы противно. От этой правды он и сам бы зашелся мыслью, что и у него что-то пошло не так. Что и он что-то чувствует, но не знает, что именно. А как понимать и трактовать то, о чем не ведаешь? Как разобраться в этом хаосе и бедламе, что творился в его голове? Что за…что за любовь такая? И почему…почему сердце так заходится, а тело, словно сопротивляясь возникшему внутреннем конфликту, напрягается до предела? Желваки до изнеможения сводит, мышцы натягиваются, точно тетива, а руки машинально сжимаются в кулаки? Что за чувство такое дурное, что крыша медленно едет, а агрессия из тебя так и прет? «Где же я так просчитался?» Только дело тут не в арифметике. Сам того не понимая, Канда той злополучной закорючкой подписал себе приговор. Эта треклятая любовь сведет его либо в могилу, либо…либо изменит до неузнаваемости, перевернув все вверх дном.***
Осознавать свою ущербность и уязвимость Канда стал, когда вместо того, чтобы отрабатывать приемы с Мугеном, он бессознательно изрезал тем несчастный манекен, наобум делая выпады, лишенные и точности, и крепкости хватки. Со стороны могло показаться, что с мечом забавлялся какой-то юнец, а не человек, отдавший фехтованию почти десять лет своей жизни. Да у него даже руки тряслись, когда он Муген держал! Что-то надломилось в Канде и вместо того, чтобы анализировать причину и положить силы на ликвидацию последствий, он позволял этой бреши в доспехах его души разрастаться в геометрической прогрессии. Невозмутимость и безучастность к тем или иным мелочам попросту тлела, заставляя японца то психовать, то распаляться по пустякам. Если раньше он сохранял хладнокровие и лицо, то сейчас даже за маленькую провинность мог так отчитать своих работниц, что повышенный тон и сыпавшиеся в их адрес ругательства и проклятия производили впечатление, будто бы несчастные девушки родину продали, а не кружку случайно разбили. Проснувшийся в Канде зверь был зол и опасен, и любая мелочь доводила того до белого каления. Валерьяночки бы ему, что ли, пропить или же транквилизаторы… Только служанкам было совсем не до смеха. Хотя был во всем этом положительный момент: сия буря каким-то чудом обходила Аллен стороной. Простое ли совпадение или же и вправду присутствие оной будто высасывало из преемника Фроя и весь негатив, и вообще какое-либо проявление эмоций? Даже дышалось легче. Стоило Уолкер пропасть с горизонта, как весь этот нервный сгусток начинал бесноваться вновь. Канде все казалось, что прорвавшаяся плотина рано или поздно перестанет низвергать выливавшуюся гниль и придёт мир и покой в его ранее штильную гавань. Они-то пришли, но прежним отпрыск Фроя так и не стал. Его душа опустела. Она больше не была ни черствой, ни черной, ни какой бы то ни было ещё. Она стала пустой и бесцветной, лишенной не то что красок, самой жизни. Белый холст, на котором художник так ничего и не изобразил. И Канда тлел, таял как воск догорающей свечи. Он медленно умирал, хотя смерть даже и близко с ним не стояла. Он исчезал, а за душой ничего не оставалось. Неужели так убивают чувства? Нет, ничего подобного. Убивают не они. Убивает их отрицание. Юноша надеялся отмахнуться, спрятаться от них за засовами бесконечных дверей и бесчисленных коридоров, что вели в святая святых — в его душу. В саму суть его существа. Только что он хотел утаить? Ценности, что ставил превыше всего, или саму мысль о побеге от ощущений? От восприятия мира и анализирования его через органы чувств? Вломить бы себе промеж бровей да всю дурь из головы выкинуть. Перестать насиловать свой мозг и успокоиться. А покой…какой, к черту, покой, если по мироощущению ты просто труп с вынутыми внутренностями и желеобразными костями? Если и существовал радикально-правильный и безотказный способ прекратить эти адовы мучения, то старина-Муген вполне мог для этой ответственной миссии подойти. Даром, что ли, пылится в ножнах без дела вот уже хрен-поймешь-сколько времени и все без толку?! Канде все казалось, что он сможет пережить это, перебороть, переждать. Он все надеялся, но с каждым прожитым днем гранит надежды крупица за крупицей опиливался, не оставляя после себя ничего, кроме тучи каменной пыли. Почему-то мысли то и дело возвращались к Аллен и тому, как она безмолвно пребывала в его обществе, даже ни словом с ним не перебросившись, но в то же время украдкой таращась на него. Да неужели он так плохо выглядел? Даже спать практически перестал. Даже, даже… Да что за напасть?! Несчастная вилка оказалась согнута напополам от усилий, приложенных для того, чтобы унять противный, раздражавший до скрежета зубов гул в ушах и голове. Точно сквозняк там заплутал, а выйти вон не мог. А взгляд Аллен, которая, казалось, набралась смелости подать голос и что-то спросить, вмиг поблек, и девушка тут же поспешно одернула себя. Плохой день, плохой день… Да в какой уже гребаный раз это «плохой день»?! — Чего вылупилась? Как будто пропасть между ними могла стать ещё шире. А интерес и испытующий взгляд Аллен были вполне обоснованы, только вот говорить что-то, лезть со своими советами не следовало. Да и дерзить в ответ тем более. Вот, почему в компании Канды долго за столом она не задержалась. Её можно было понять: девушка смаковала послевкусие от их последнего разговора и от кульминационной развязки оного. Да и беспокойство касательно собственной психики, пошатнувшейся от внезапного прилива чувств к этой занозе в заднице, тоже ощутимо давало о себе знать. Ей все ещё было некомфортно в обществе Канды, но она игнорировала тревожные сигнальчики, старалась их не замечать. В конце концов, сама вызвалась остаться, так чего ж по углам прятаться и носом воротить? Нужно брать быка за рога, оживлять унылый быт и атмосферу. Да только тот, кто был источником крайне тленной энергетики, так просто на приручение в руки не давался.Даже если святой водой того окропить, дабы изгнать бушевавшего в нем демона, то вряд ли поможет. Хоть красной тряпкой у самого его носа маши. Только раздраконивать Канду не самая лучшая затея. Он и так не ровен час то ли поседеет, то ли полысеет. Столько психовать и толком не высыпаться. Даже кошмары его не пощадили: стали чаще сниться, чем сводили на нет элементарное желание найти в отключке какой-никакой отдых. Только где было видано, чтобы нечисть вообще знала, что такое покой?***
Когда, вконец истрепав себе и нервы, и мозг, Канда, точно примагниченный, оказался прямо на пороге комнаты Аллен после очередной неудавшейся тренировки, он уже и этому не удивился. Ну, а что его, собственно, гложило все это время? Мысли об этой глупой и дурацкой девчонке. Только что он здесь забыл, да ещё и находясь на взводе? Снова хочет пар спустить, поругавшись? Или, наоборот, внести какую-то ясность и в их непростые отношения, и в недавний инцидент? Между прочим, он её поцеловал и, безусловно, сам, по своему дознанию, а не с чьей-то указки. И, вправду, с чего бы это? Не насчет этого поцелуя Канда морочил себе голову, сколько касательно того, во что это для него вылилось. Раньше он не понимал этого странного желания то ей нахамить, то при любой удобной возможности заткнуть за пояс, точно меряясь, пардон, гениталиями, с каким-то давним закадычным товарищем. Юноша не видел в Аллен девушки: он видел лишь несуразно-бестолковое существо, которое, вместо того чтобы быть доморощенной леди, рьяно отстаивало свою независимость и легитимность, воображая из себя невесть что. Японец не воспринимал воспитанницу Кросса как нежное создание, он видел в ней упрямого и неотступно-настырного соперника, давать поблажки которому если не дурной тон, то бьющая по самооценке фривольность. Канда не спускал ей с рук ни её проступков и триумфов, что так зациклился на этой манере поведения, на ответной реакции со своей стороны, да позабыл о том, что бок о бок с ним жил не задиристый мальчишка, а всего лишь глупенькая, хоть и взбалмошная девица. Где-то она могла держать удар, но при других обстоятельствах — попросту опустить руки и забить, сдаться на милость судьбе. А Канда, разве ж, понимал это? Подобное озарение снизошло до него ровно в тот момент, когда он сгреб её в охапку. И кажется… кажется, нащупал в ней нечто по-девчачьи хрупкое, не свойственное каким-то пацанам с района. Он задел какую-то струну души Уолкер, от чего та позорно и сбежала. Не занимался ли все эти дни Канда этим же самым, игнорируя Аллен и не вступая с ней в разговор? Впрочем, раздавшийся стук в дверь и прозвучавшее в ответ: «Да, можете войти» — прервало калейдоскоп его мыслей, и японец, не отдавая отчета собственным действиям, переступил порог комнаты Уолкер. Переступил, не понимая, собственно, зачем. — Ты что-то хотел, Канда? Как будто сам факт его появления красноречиво не указывал на то, что, да, он тут оказался не бесцельно и наобум, а по точному расчету.Разглагольствовать на эту тему преемник Фроя считал выше своего достоинства, если не непомерной глупостью. — Ничего. Как будто нежданно слетевшие с его губ слова не предотвратили бы бесконечный поток вопросов, посыпавшийся из уст девушки. Наоборот, Аллен ещё пуще загорелась идеей — докопаться до сути. — И всё-таки? — Уолкер выжидающе уставилась на супруга, гадая над истинной причиной его прихода. Она никак не ожидала, что после стольких дней бойкота он вообще соизволит не то что заговорить с ней, но и заявиться в её покои так просто, видимо, даже не за тем, чтобы поругаться. То, как Канда стоял, кривя уголок губ и переминаясь с ноги на ногу… Да, он точно хотел что-то сказать, но не решался. Не мог решить, стоило ли вообще это делать и, главное, был ли смысл? — Я хотел бы извиниться. Японец не думал, что ему хватит сил выдавить из себя подобное и не выругаться благим матом, но, кажется, и его совести, и его самооценке это ничуть не навредило. По крайней мере, камень, лежавший на душе, стал несколько легче. Укорить свою упёртую натуру было не за что: поступил-то он, безусловно, правильно, но что-то все ещё не давало покоя, и это странное, непонятное ему чувство требовало только одного — объясниться. Выразить нечто важное и словно оголиться. Вскрыть порядком загноившуюся рану, и освободиться от этих треклятых оков недосказанности. Прояснить ситуацию и без того запутанную. Аргументировать ранее совершенные деяния и пролить на них свет истины. Аллен очень уж загорелась желанием поинтересоваться, а за что конкретно он приносил свои извинения, но вовремя прикусила язык. Не дай бог, ещё вспугнет своей настырностью, и потом эта узкоглазая задница так замкнется в себе, что и клещами ни слова из неё не вытянешь. Раз уж пробило на откровения, то пусть Канда говорит, что хочет, а уж потом девушка сделает из этого свои выводы. — Если захочешь собрать чемоданы и уехать, удерживать тебя здесь силой я не буду. А так… если хочешь, то оставайся. И это всё? Всё, что он хотел ей сказать? Признаться, Аллен была не на шутку ошарашена и не могла подобрать подходящих слов, чтобы выразить, что она чувствовала и что крутилось у неё на языке. Ругательства? Язвительные комментарии? Да если бы. Просто в голове не укладывалось. А ведь всё так лирично начиналось… «Вечно ты одергиваешь себя, Канда. Ещё не надоело… не надоело притворяться, что тебе и впрямь всё равно?» Так захотелось силой выбить из него всю подноготную, но Аллен вовремя стушевалась. Даже такую поблажку стоило бы принять за чистую монету и какой-никакой прогресс. Для юноши это, наверное, стоило недюжинных усилий. Потому следовало более не мучить парня и отпустить его с миром, а не начинать скандалить и выносить лишний раз мозг. Да и сам Канда чувствовал себя явно не в своей стезе: пришел без предупреждения и мелет какую-то чушь. У него с головой все в порядке или наметились провалы в памяти? Только правда все равно рано или поздно выплывет наружу. Догадается ли сама Аллен или же ей супруг откроется? Вся соль была не в тех уничижительных и оскорбительных словах, что он ей наговорил, а в мотивах, коими тот руководствовался. Канда не хотел выставлять Аллен за порог. Он хотел её спасти. Только её ли? Не себя самого?***
Ученик Книгочея, казалось, и думать забыл о своем горячо любимом «товарище». Потому, в общем-то, и не маячил, и не появлялся на горизонте оного. Это было крайне обманчивым впечатлением. Лави всегда незримой тенью точно следовал за Кандой, подмечая и анализируя упущения и совершенные ошибки. С таким усердием, словно собирался выпустить в печать пособие «Жизнь и косяки Канды Юу».А потом, на радостях, в эйфорическом опьянении, подарить один из экземпляров вдохновителю, являвшемуся по совместительству ещё и подопытным зверьком. Ну, и чем не труд всей жизни? Очевидность скапливавшихся проблем не могла не бросаться в глаза. Сначала измена Аллен, потом дурацкий слушок… и Нои, Нои, наконец, пришли в движение! Тут и гадать не нужно было, дабы сказать, кто так изощренно гадил Канде. Микк был лишь неплохой пешкой, которая хоть и преследовала свои интересы и удовлетворяла амбиции, но все же исполняла прихоть одного единственного человека — Адама. Того, кто и являлся тем самым Графом и сосредоточием всей ноевой семьи. Почему же при все своей любви к Канде Лави просто стоял и молчал, ни словом и ни делом не давая тому пищи для ума? Увы и ах, это была политика ведения дел, коей придерживался Книгочей, и которую он, грубо говоря, вдалбывал своему горе-преемнику чуть ли не с малолетства. Чувства и симпатии в их работе ни в коей мере не являлись доминантными, лишь обязательства и выгода от обговоренных сделок. Даже если заключенный союз и производил впечатление долгоиграющее, наивно полагать и верить в незыблемую вечность оного не приходилось: дорогого стоит подобное соблаговоление. Лави и так делал все, что мог, и даже больше, чем ему в принципе было позволено. Очень много полунамеков и конкретных фактов прозвучало из его уст, но Канда… ох, этот упрямец, точно слепец и глухонемой, не внял его столь жизненно-важным речам. За что, по сути, и расплачивался. От этого юному книжнику было не легче: к сожалению, при огромной охоте и сильном рвении тот собственноручно не смог бы разрулить ситуацию и исправить последствия, минимизировав урон от них по репутации друга и его отца Тидолла. Возможность удачно вклиниться была с треском упущена. И всё-таки Аллен, спевшаяся с Микком, была и впрямь так слепа или сделала все назло Канде, преследуя свои интересы? Зная подноготную Уолкеров, Лави всё не мог уразуметь, как девушку вообще занесло на столь скользкую дорожку: давным-давно Мана очень крепко разругался с членами ноевой семьи, на что те клятвенно пообещали испортить жизнь и ему, и его потомкам. А, может, по их вине он и умер? Вся соль анекдота крылась даже не в этом, а в том, что в последний момент покойный Уолкер попросту сбежал. Из-под венца. Он не явился на собственную свадьбу, на которой он, шутки ли ради, собирался связать свою жизнь с одним из них — из семейки Ноя. Так что проклятия, изрыгаемые всеми её членами, являлись слишком уж обоснованными. А обиженная девушка вполне могла избавиться и от матери Аллен, о которой и так было ничего неизвестно, и от самого Маны, что скоропостижно скончался от сердечного приступа. Да и то, что творилось с избранницей Канды на протяжении процесса её взросления, тоже могло быть отголоском ноевой мести. А сейчас они чего хотели? Убить двух зайцев одним махом? Насолить неугодному Фрою и отплатить Уолкер за проступок её отца? У них, между прочим, это практически получилось. Разорванный меж супругами брак станет апогеем, завершающим штрихом столь гнусной авантюры. — Ох, что же у меня за непутевый друг! Вечно вляпывается во всякие передряги… Как будто можно было все исправить. Как будто можно было вообще что-либо нащупать во взаимоотношениях Канды и Аллен и отговорить их от непоправимой ошибки. Лави доподлинно не знал, какие страсти кипели в стенах особняка Фроя, но голову бы на отсечение дал, что повисшее затишье предзнаменовало если не бурю, то развязку. Сокрушительный и беспощадный финал всей этой кутерьмы. Слухами земля полнится, ведь если бы Канда уже пришел к какому-то решению, то весть об этом не заставила бы себя долго ждать. «Что же ты решишь, Юу?» Странно было вообще думать об этом и ломать голову. Отношения между супругами были слишком прозрачны, чтобы делать какие-никакие выводы, но рыжий готов был поспорить, что нечто, не являвшееся частью их брака по расчету, имело место быть. Канда был донельзя упрям, чтобы это признать. А Аллен — обижена на опекуна, вследствие чего и видела в каждом представителе сильного пола потенциального тирана и диктатора. Только что-то было ещё. Незримая нить, которая паутинкой разрасталась меж ними, словно бы давая тот редкий шанс. Но на что? На пересмотр собственных устоявшихся взглядов на мир? Или же…на любовь? На что-то светлое и настоящее, являвшееся редкостью в светском и элитарном обществе? Лави, конечно, посмеялся бы над такой оказией, но здравый рассудок упрямо твердил: «Ну, а вдруг?» Хоть Канда и напрочь отрицал всю эту сентиментальную чушь, но та вкрадчиво все равно рано или поздно постучалась бы в его дом. То есть в его душу. Или даже в крышу — та, что подразумевалась под несколько сбрендившей головой. И не имело бы значения, что его Упрямое Величество об этом думало. Пожалуй, Лави стоило нанести внезапный визит в поместье Тидолла. А там — будь, что будет. Да и как преемник Книгочея он обязан, просто обязан быть в курсе всех последних новостей и присутствовать при них лично.