***
На очередной тренировке Канды, временем выпавшей на сумерки, Аллен ждал сюрприз. Причем, можно отметить, весьма и весьма обезоруживающий и крайне экстравагантный. — Что, прости? Ты мне предлагаешь…подержать это? Под «этим» святая невинность и просто душка-Уолкер подразумевала деревянный меч, с которым её супруг отрабатывал своей мастерство, а не то, о чем могли подумать некоторые. — От твоей сопящей тушки в углу дурно становится, — скривился юноша. — Ну, знаешь ли, не всем быть такими жаворонками, как ты, — потянувшись, дабы размять затекшую от неудобной позы спину, резюмировала девушка и зевнула. — Я сова, между прочим. О чем явно свидетельствовала ее излюбленная привычка — посвящать ночь чтению. Поутру же отражение в качестве подлянки демонстрировало то, какие фингалы расцвели под глазами из-за такого режима сна. — Да хоть дятел, — неумело и совсем как-то по-ребячьи парировал фроев пасынок прозвучавшую в качестве оправдания реплику.- Если ты сюда приходишь дрыхнуть, то делай это хотя бы незаметно. — Можно подумать, я оскверняю священный храм, а не убого обставленную каморку. Ты никогда не думал о том, чтобы сделать здесь ремонт, Канда? — Нет, и не собираюсь, — окрысился японец в ответ. Ох, уж эта заноза в одном распрекрасном месте! Какая, черт ж её подери, Мояши! Он ведь ранее обронил, общаясь к ней, нечто такое, и девушка не на шутку взбесилась, точно белены объевшись. А потом об этом запамятовал, и случайно вырвавшееся словечко больше не маячило на задворках сознания, не напоминало о себе. А сейчас…а что сейчас? Как будто и вправду что-то между ними фундаментально изменилось, и сам Канда, того не заметив, раскрепостился в присутствии Аллен. Перестал лишний раз одергивать себя и морочить голову дурными изысканиями. Ему ведь даже дышаться легче стало, что уж говорить о критичном, негативном взгляде на жизнь, который перестал так остро и явно проявляться в желании выискивать, вычленять несовершенства и грехи общества. Если не всего человеческого рода в целом. Ну, и заодно запал поубавил самыми красочными и громкими эпитетами поносить светскую знать. Не то что бы они стали его меньше раздражать… Аллен, с пару минут потаращившись на палку в руках Канды, которую тот больно уж трепетно обнимал, взвесила все «за» и «против» такого чудаковатого, не лишенного своей подковырки предложения и, мысленно чертыхнувшись про себя, вспоминая всех известных ей богов, перекрестилась. Пожалуй, оружия в руках за всю свою жизнь Уолкер ни разу-то и не держала. Что тут говорить, она ж, в конце концов, девушка, да ещё и леди. Ну, и в придачу ко всему — знатная аристократка. Сейчас это не имело никакого веса. Всё, чего хотела Аллен, так это не спасовать. Правда, платье, в которое та была облачена, внесло в решимость девушки свою каплю дегтя. Не очень удобно стоять, когда ты расставляешь ноги на ширине плеч, да ещё и в юбке. Большая часть энергии уходит не в концентрацию на самом бокене, а на борьбу с массивно-неудобными, путающимися в нижних конечностях складках. Желание посверкать панталонами было в разы сильнее банального приличия, да и испытующе-разочарованный взгляд Канды, коим тот сверлил несчастную, пытавшуюся продемонстрировать хоть что-то стоящее, больно бил по самолюбию оной. Аллен хотелось попросту под землю провалиться. Или съездить по высокомерной роже некоторых узкоглазых типов этим же самым деревянным мечом. Чтоб не ухмылялась так нахально. Когда-нибудь она покажет ему, где раки зимуют. Ну, а сейчас приходилось жестко огребать. Да кто ж придумал эти дурацкие платья?! На следующее занятие Уолкер зареклась раздобыть мужские штаны, в которых, она была уверена, уже не ударит в грязь лицом. Уж тогда-то она и потягается с ним, с Кандой. А пока оставалось слушать смешки, срывавшиеся с уст нелюдимо-злобной, но отчего-то уютной персоны. Она не казалась ей такой уж угрюмо-страшной. Впрочем, и царившая в воздухе атмосфера не вызывала сильного отторжения, равно как и обшарпанно-унылая обстановка. Было что-то в этом всем нечто таинственное и, непременно, загадочное. Так зачем же Канде вести себя здесь, в этих стенах, нарочито-небрежно, позиционировать из себя натурального засранца? В этом не возникало существенной необходимости. Это его место.Мир, в котором он чувствует себя расслабленно и спокойно, и его никто не трогает, не терроризирует, не пилит по всякой ерунде. Это дом его души, обитель умиротворения и созидания земных законов и причуд. Китель, который юноша время от времени набрасывает на себя, пытаясь отогреться от надменности и порочности людского общества, размять околевшие пальцы и если не всколыхнуть веру в незыблемую вечность человечества, то сойтись на мысли, что не все прогнили насквозь и оскотинились — а заодно и покаяться в собственных грехах и проступках. Столь странное, нетипичное для преемника Фроя поведение в этой плоскости, суженной до размера маленькой и затхлой комнатушки, лишенной уюта и дружелюбия, в порядке вещей. Пожалуй, Аллен должна была польститься такой чести, но эмоции, что вызывал сей жест доброй воли, шли вразрез даже с элементарной благодарностью. Была лишь горечь, солью въевшаяся в потрескавшиеся, искусанные губы, от невысказанных слов. От неозвученного признания. Но ещё…но ещё не пришло подходящее время…***
Плюс обустройства кандовского недододзе заключался в том, что, несмотря на внешнюю, казалось бы, изоляцию от посторонних, на деле не существовало ни замков, ни засовов, что воспрепятствовали бы проникновению посторонних на столь частную, приватную территорию. Этим и решила воспользоваться Аллен, стоило её дорогому супругу укатить на какую-то сверхважную встречу. Уж очень нос хотелось утереть благоверному. Показать, что и она может хоть чему-то научиться, да ещё и за такой короткий срок. Штаны, о которых зареклась Уолкер, были благополучно раздобыты. Вот только дискомфорт от пребывания в них хоть и сносней, чем в юбке, но тоже мешал девушке как следует сосредоточиться. Всё казалось, что чего-то не хватает. Будто Аллен попросту забыла одеться, и между ног то и дело…сквозило. Это не было аморально и плохо. Скорее, непривычно. Дамы в брюках вообще считались чем-то уж из ряда вон выходящим. Откровенной небылицей и сущей бессмыслицей. Если бы Аллен думала об этих предрассудках, то далеко продвинуться ей точно не повезло бы. Деревянный меч уже не воспринимался девушкой как обыкновенная дурацкая палка, коей только и могли, что скот погонять. Уолкер постепенно начинала проникаться увлечением Канды, чуть ли не дыша его страстью и желанием к сего рода времяпрепровождению. Оно будто под кожу вживлялось, въедалось невидимыми чернилами, проникая в каждую клеточку тела, и если не отравляло и без того шаткий разум, то, всасываясь через кровь, подсаживало юную деву, точно наркоманку, на подобный адреналиновый выплеск. Аллен нравилось то странное, ранее неизведанное ей чувство — ощущение власти над ситуацией, способность преломить ход событий и вещей. Ей импонировала эта тяжесть в руках и одеревенелые ноги, шальная дрожь, пускавшая искры по напряженному, сгруппировавшемуся в принятой позе телу, затекшая шея и плясавшие точки перед глазами от чрезмерной концентрации, пот, льющийся градом со лба, и влажная, взмокшая челка, облепившая его и все зудевшая, словно мочалка. Всё нутро Аллен, казалось, пело от таких неоднозначных факторов, направленных на то, чтобы закалить собственную выдержку и характер, и потому она все продолжала истязать себя ещё и ещё… До тех пор пока виски не взрывались пульсирующей болью, но даже тогда девушка продолжала принимать положенную стойку, мимикой лица ничуть не выдавая собственного недуга. Ей всё хотелось добиться такого же мастерства, как и у Канды. Только она понятия не имела, сколько лет он угрохал на совершенствование своего искусства. Это ей, впрочем, нисколько не мешало осваивать рубеж за рубежом и делать какие-никакие успехи. По крайней мере, фехтование уж точно прививало одно — дисциплину. А ещё — воспитывало тебя как личность. Раньше Уолкер не понимала заложенных в фундаменте личности Канды качеств, но сейчас, смотря на мир чуть ли не его глазами, она воспринимала все вытекающее как само собой разумеющееся. Поспорить ей было, по крайней мере, не с чем. Что же касалось демонстрируемого высокомерия, то тут, скорее, дело и крылось в умении владеть мечом. Канда этим не кичился, но и со счетов не списывал подобное превосходство над остальными людьми. Одним словом — козырь в рукаве у него всегда был надежно припрятан. Аллен не окрестила бы своего супруга чересчур таинственной персоной, но все же было в нем что-то, что буквально вынуждало смотреть на него, хочешь того или нет. Прямо ему в глаза. Особенно когда разродишься смелостью — и в уме навскидку прикинешь, сколько обойдется лечение после необдуманно-глупых, каверзных вопросов и подначек — заговорить с ним. Дело даже не в его внешних отличиях, выражавшихся, пожалуй, только в типично-азиатском разрезе глаз. А в нем самом — в самом юноше в целом. В наличии многих, помноженных друг на друга качеств, черт характера, привычек, стиля одежды и предпочтительной прически. Да даже если б он имел грешок чавкать за трапезой и частенько вести разговор на повышенных тонах, ну, или вообще ковыряться пальцем в носу да путать мужской туалет с женским, то, наверное, менее привлекательным в глазах окружающих — и самой Уолкер — юноша ничуть бы не стал. Наоборот, трепались бы о нем в разы чаще, да все косточки перемывали, изливаясь желчью и гадостями, завидовали. Только не о том юная дева думала, ой, не о том… Уж лучше Аллен и дальше бы упивалась своей мнительностью, а не забивала свою голову всякой ерундой. Чувства к Канде, неозвученное признание, тяга к фехтованию… Куда она вообще катится и в какой дурдом? Девушка и сама была бы рада знать ответ. На счастье или же беду, тем, что выдернуло Уолкер из прострации, оказались бинты, что неожиданно начали сползать. С груди. «А если кто войдет?» Как будто не сыскался бы извращенец, что и через щель, оставленную между косяком и дверью, не разглядел бы открывшегося ему зрелища.***
Мариан Кросс любил свою воспитанницу. Очень глубоко-глубоко. В душе. Ничто, наверное, красочней бы не описало его истинных чувств, как одноименная впадина в Тихом океане. Верней, её дно. Только знал ли о её существовании сам опекун Аллен? После того, как девушка была с исключительной жестокостью наказана, то ни словом, ни духом мужчина о её судьбе и знать не знал. А так хотелось. Самое подозрительное, что и от Канды вестей не было. Уж не ослеп ли тот, часом? Такое уродство и невооруженным глазом заметно. А даже если и увидел, то неужели ему и вправду до лампочки? — Ох, за какого же изверга я тебя выдал… — запричитал не менее извращенный субъект. Всё ему скучно стало, пресно. Да без Аллен вне стен его хибарки жизнь вообще поблекла и померкла. Ну, кто, кто же теперь ему стакан ко рту поднесет? Нет, нет, не воды, а эксклюзивной выдержки коньяка. В самом-то деле! От безнадеги положения хотелось руку в волосы запустить да выдрать пару-тройку клоков волос. Заодно, может, и мозги бы проветрились. А то эта треклятая тоска, честное слово, всю душу изводила. — Ох, же ж этот Микк, коварный прыщ. Да и Аллен тоже хороша, как дура повелась… — вслух рассуждал Кросс о событиях минувших дней. Признаться, он поначалу был несказанно удивлен, узнав, к какой семейке относился этот Тики. И то, что он вскружил голову глупенькой воспитаннице, не было просто роковым стечением обстоятельств. Про скелет в шкафу Маны Мариану, как никому другому, было известно более чем хорошо. И то, что Уолкер, начихав на свой титул, предпочел знатной ноевской девушке какую-то, пардон, уличную девку. По крайней мере, в понимании Кросса эта беднячка выглядела именно так — заарканила состоятельного кавалера и ненавязчиво запудривала тому мозги. Да где это было видано, чтоб такие, как Мана, не то что могли иметь что-то общее, а даже засматриваться на подобное отребье? Впрочем, у Уолкера были свои исключительные тараканы в голове. Которые, впрочем, и привели к неожиданному финалу и развязке: у него появился ребенок. От этой оборванки. Благо, наверное, что та умерла при родах, и никто, ни одна живая душа не знала об этом грязном пятне на его аристократической репутации. Кросс доподлинно не знал, но догадывался. Что эта связь и внезапный наследник — верней, наследница — не были просто совпадениями. Да узнай кто об этом тогда, нет, даже сейчас, то во что это вытекло бы? Да Аллен бы на кусочки разорвали, отобрав все полагающиеся, как особе голубых кровей, привилегии. Всем было бы наплевать, что в жилах её, как ни крути, текла королевская кровь. Да грош цена был бы ей с генами простолюдинки! Мариан не видел для себя выгоды распространяться о таких вещах. А ещё — у него банально не было доказательств. Уж что-что, а это пятно в своей биографии Мана скрыл так искусно, что и не подкопаться. Этот мужчина знал толк в делах и себе цену. Пожалуй, за это его и уважал Кросс: редко встретишь того, кто не прогибается под мир и его законы и гнет свою линию, идет напролом. Мана не искал одобрения окружающих, он просто делал, что хотел, что ему вздумалось. И этот эгоизм как нельзя лучше цепанул Мариана за живое. Возможно, поэтому он, особо не раздумывая, поручился за Аллен. Взял её под свое крылышко. Уолкер был одним из тех редких людей, с кем контакт не подразумевал под собой банальное желание одурачить, оставить с носом. Общение с ним заставляло хотеть чего-то…чего-то приземленного и человеческого. А не набивать карманы золотыми и расписками о кредитах. Кросс за столько лет поймал себя на мысли, что не то что бы хотел остепениться и завести семью, а просто куда-то прибиться. Где-то задержаться, взять тайм-аут в привычном течении будней. Он не хотел любви и ласки. Почти. Да и детей не хотел. Почти. Он не знал, к чему лежало сердце, но одно доподлинно было известно — Мариан жил неправильной жизнью, что не имела смысла и какой-то подоплеки. Да чего-то вечного, в конце концов! Прожить жизнь и не оставить после себя ничего, лишь ворох долгов? Если это попытка наказать себя, то зачем, а, главное, за что? Если причина крылась в кровной сестре Марии, то неужели была так глубока и невыносима эта рана? Откровенничать на столь деликатную тему Кросс даже с самим собой и в своей голове не собирался. А что толку? Да разве ж это что-то изменит? Повернет время вспять и отмотает все назад? Прошлого не воротишь, равно как и воды, сочащейся сквозь пальцы, не удержишь в ладонях. Это даже и ребенку ясно. Только почему-то Мариан ещё и сомневался. Так не хотел мириться с суровой реальностью или наивно полагал, что творящаяся в жизни кутерьма — следствие больного воображения, если не крайне пренеприятный сон? А шут его знает. Ясно было одно — пить нужно однозначно меньше. Ну, и в срочном порядке завязывать гнить в одиночестве в компании бутылки и выбраться куда-нибудь, дабы развеяться. А то реально дойдет все до того, что ещё немного и впору будет лобызать паркет собственной гостиной, если не чьи-то до блеска начищенные туфли. В лучшем случае, естественно. Не приведи Господь, чтоб в таком плачевно-рухлядевом состоянии его вообще кто-либо увидел бы. Засмеяли б ведь. А Аллен пусть живет своей жизнью. Всё самое отвратительное, что было в людях, Мариан показал на собственном примере и весьма наглядно. — Если эта дуреха после всего ещё и посмеет переступить порог этого дома, значит, у нее и вправду проблемы с головой, — понятия не имея, к кому обращается, все не унимал своих разглагольствований Кросс. — Ну, или она попросту законченная мазохистка. А, может, он того, с призраком каким вел беседу, оправдываясь за те или иные свои поступки? Покаяться-то было за что. Правда, тот охотней и радушней встретил бы Смерть с косой: все же время у дорогой гостьи отнимает своей малодушной персоной, так почему бы не компенсировать это бесполезным и пустым трепом ни о чем? «Ох, уж эта кроссовская привычка говорить с самим собой… Как напьется, так сразу чудить начинает», — как сказала бы Аллен. И она была бы права. Хотя они оба, определенно, друг друга стоили.Прибабахнутая парочка, не иначе. Но так даже веселее, что ли. Дойдя до нужной кондиции, на этой оптимистичной ноте Мариан, затушив порядком измусоленную в руках сигару, которая так и не коснулась его губ, откинул в сторону одну из пустых тар, что стояла у его ног, и поспешно покинул комнату, утопавшую в полумраке. По крайней мере, царивший хаос и бардак при таком раскладе совсем не бросались в глаза. А горы бутылей, сваленные в кучу на ковре, издалека напоминали чудаковатую пирамидку, на которую вдруг неожиданно упала подушка, и стеклотара разрозненно, хаотично раскатилась по периметру. Ох, да кто бы знал, кто бы думал, что алкоголизм — это искусство, то Кросс, наверное, того от переизбытка чувств поцеловал. Да даже в губы! Для единомышленника не жалко нежностей. А для «родной кровинушки» пожадничал банальную благодарность в духе: «Спасибо за то, что угробила на меня свое время и детство».***
Не то что бы хотелось похвастать, но блеснуть, однозначно блеснуть. Дело было даже не в преследуемой цели, а в контексте, в смысле… — Ну, и чего ты сюда притащилась? — окрысился Канда, раздраженно потирая переносицу. Признаться, подобная наглость со стороны девушки его начинала несколько напрягать. — Я тебя не звал. — А разве мне нужно особое приглашение? — развалившись на одном из покрывал, расстеленных на полу, меланхолично протянула Аллен. — Я тебя не звал, — категорично отчеканил юноша, негодующим взглядом уставившись на супругу. — Выметайся. — Фу таким грубым быть. — Ты ещё здесь? — не сказал, а чуть ли не выплюнул, швырнул этой фразой в свою горячо «любимую» половинку. Которая не то что страх потеряла и борзела не по статусу, а банально измывалась над ним, пользуясь данной ей ранее поблажкой с безлимитным размахом. Всё с тем же запалом и беспечностью, кажется, напрочь игнорируя исходившую от Канды пугающую простого обывателя угрожающе-раздраженную ауру, Уолкер, невинно захлопав своими пушистыми белесыми ресничками, внезапно выдала: — Может, сразимся? Слова, слетевшие с уст, немало удивили и саму девушку, но что поделать — сказанного не воротишь. С другой стороны — лучшей возможности сблизиться и показать свои умения ни в жизнь не представится. — Что, прости? — не веря своим ушам, изумленно переспросил японец и в сомнении выгнул бровь, больше склоняясь к мысли, что это какая-то дурацкая шутка и не всерьёз. — Мне послышалось или… — Или сразимся, — подтвердила свои же собственные слова Аллен, кивнув в знак одобрения. — Безусловно. «Да что же я творю? Точно самоубийца, которой белый свет не мил, но если пойду на попятную, то, значит, буду выглядеть трусихой» — Ты себе бокеном последние мозги вышибла? Юноша сошелся на мысли, что зря вообще позвал Уолкер в эти стены. Вот только он явно не ожидал того, что произошло в следующие секунды. Направленный аккурат на его лицо деревянный меч был далеко не последним сюрпризом. Аллен выглядела слишком воинственно и твердо демонстрировала свою готовность надрать небезызвестную азиатскую задницу. Канде стоило бы отмахнуться от неё, как и прежде, как и всегда, но что-то глубоко в душе подсказывало, что возникшей дилеммы это ничуть не решит. Даже наоборот, ещё пуще все усугубит. Да и Аллен не намеревалась отступать, можно сказать, сама напрашивалась на щедрые тумаки. Только не по женской глупости и наивности, а по четкому и эгоистичному расчету. Она хотела показать свое превосходство, что и ей под силу держать в руках меч и не колебаться, быть уверенной в своей правоте и выказывать стремление к борьбе и самосовершенствованию. — Ну же, сразись со мной, — точно зазывая, точно пытаясь загипнотизировать, подчинить себе волю все ещё сопротивлявшегося юноши, протянула Аллен дерзко, сладко и дурманяще, с толикой присущего ей озорства. — Ты… — Канда чуть ли не подавился рокотавшим в его существе протестом. — Прошу. Что-то в её словах задело, зацепило за живое, и Канда прекратил всяческие попытки переубедить Уолкер и, можно сказать, смирился с мыслью, что ему придется драться. С девушкой. Такое попросту не хотело укладываться в голове. — Распустишь нюни —можешь забыть сюда дорогу навсегда. — Не распущу, будь уверен. А ты бы… ты бы о своей пятой точке похлопотал. — Нарываешься? — уголки губ японца приподнялись в подобии ухмылки. Преемника Фроя несколько позабавил брошенный ему вызов. Впрочем, столь неожиданные сюрпризы стали нормой, и даже обоюдные склоки на этом фоне казались шалостью и развлечением, разряжая напряженность и пресность серых будней, чем и привносили в них некую изюминку и шарм. Рука Канды, не колеблясь, потянулась к ещё одному бокену — иногда юноша практиковал приемы с использованием сразу двух мечей — и крепко сжала его. Пальцы хрустнули. Стремился ли азиат доказать девушке свое превосходство над ней и доминирование? Не то чтобы тот действительно и с завидным постоянством её подавлял, скорее, иногда морально встряхивал, надавливая на больные мозоли. У Канды не было видимых уязвимостей, но, как и у любого простого смертного, существовали свои слабости. Предполагались, по крайней мере, в теории. Иначе это был бы не человек, а машина. Автомат, лишенный чувств и эмоций. Аллен хотелось увидеть хоть капельку, искру того былого азарта, с коим он вкупе со своим Мугеном отрабатывал приемы тогда, когда она впервые его застукала и с робким, но обжигающим, животрепещущим восхищением испытала непередаваемый, фееричный восторг от увиденного зрелища. Тот миг был чудесен и так запал в душу, отпечатался в памяти, что так просто опустить руки и не попытаться вернуть его вновь было бы попросту кощунственно. Сдаться. Похоронить такую позорно-глупую мечту глубоко в себе, спрятаться за терроризировавшими страхами и сомнениями о том, что это казалось аморальным и неправильным. Слишком… сильное откровение, ничуть не отражавшее действительности и сложившихся меж супругами отношений. Аллен грезила, тешилась думами о том, чтобы Канда не просто впустил её в свой мир, а разделил его с ней. Дал ей хоть ничтожное, но все же право вносить свою лепту, несуразный хаос и беспорядок в чинно-важный, дотошный до мелочей, выглаженный до единой складочки жизненный устой, коего, наверное, придерживались, разве что, священнослужители, если не отшельники. Девушка хотела привнести немного яркости в отталкивающе-мрачные, холодные оттенки, проредить их, разбавив светлыми всполохами, и тем самым лишить удручающей, даже пугающей строгости. Выражалась ли она во взглядах на жизнь или же примерялась по отношению к самому себе? Рубашка, которую Аллен наспех накинула поверх нагромождения из витков в виде бинтов, была мало того, что великовата, так ещё и подвернутые рукава её всё норовили сползти ниже локтя. Чем бы и спутали девушке все карты. Чего греха таить, да в этой тряпке было чертовски неудобно! Она сковывала движения, из плавных и отточенных делая их рваными и неуверенными. Будто Аллен боролась с самой собой. Было бы и вправду лучше сражаться так, как она и занималась. В бинтах? Ох, да кто же придумал это дурацкое клише? Не то чтобы это было глупыми враками, но, вообразите сами, насколько это шаткая и ненадежная конструкция, что в любой момент может взять и помахать вам ручкой, как бы прочно её ты на себе ни зафиксировал. А сверкать, пардон, своими прелестями перед Кандой Аллен не что боялась, она банально стыдилась. Все-таки не такие уж и доверительные отношения у них установились. Да и это было сверх, сверхнеприлично! От таких мыслей покраснеть хотелось вплоть до кончиков волос. Канда, скрестив с мечом Аллен свой, одним взмахом отшвырнул его от себя в сторону, но девушка, вовремя среагировав, преградила им путь по направлению к себе, выставив блок, чем и отразила обрушившийся после удар. Для слабой и глупой девчонки в ней хватило запала пережить первые секунды их неравного сражения, которые порой и играли решающую роль в том, кто же выйдет из схватки победителем. Не то что бы Уолкер тешилась мыслью, что могла бы одолеть Канду, но и так просто сдаваться, опускать руки она не собиралась. Не имело значения, сколько ей удастся продержаться. Главное, чтобы это продлилось как можно дольше. Ещё один выпад меча японца пришелся аккурат в плечо девушки, но та, хоть и не успела увернуться, стойко стерпела послевкусие от малоприятного соприкосновения. Удар был не таким и сильным — все-таки Канда сражался с дилетантом, потому и не распалялся — но синева однозначно расцветёт на бледной коже. — Ещё не надоело? —на попытку образумить Аллен, последовал ещё один удар, но со стороны девушки. Неожиданный, но стремительно быстрый. Что, в общем-то, и вытекло в несколько удачный исход: пока Канда думал о себе невесть что, как-то лениво размахивая бокеном, Уолкер вдарила ему щедро по скуле и с таким шлепком, что звук от удара эхом отразился от безобразно-неопрятных стен. Стоило видеть, как резко переменился её взгляд из утомленно-безразличного в раздраженный и недовольный. Так и крутилось на языке колкое: «Да что ты себе позволяешь?!» Если Аллен так горела желанием бороться с ним всерьёз и по-взрослому, то, что ж, своё она теперь обязательно получит. Следующий выпад Канды уже не был глупой шалостью, а годами оттачиваемой техникой, и то, что девушка с горем пополам, но отразила его, можно было счесть чудом. Если не везением. А потом Аллен только и могла, что отражать удары, неумело парируя их, а они сыпались и сыпались на её персону с молниеносной скоростью. Девушка даже дышать правильно забывала между так называемыми перерывами, что давал ей Канда на какие-то крохи секунд. Некоторые удары преломлять и вовсе не получалось, а минимизировать урон от них — и то с горем пополам. Самое противное, что Уолкер даже и пошелохнуться не могла, а бокен Канды, точно заведенный, с оглушительным треском обрушивался на её оружие не единожды, посылая сильные вибрации не то что в дрожащие и без того руки, но и по всему телу. Благоговение перед таким силовым превосходством постепенно сменялось собственной неуверенностью и опасением, страхом перед этой недюжинной мощью. Каким-то чудом Аллен все ещё продолжала стоять на своих двоих и хлипко, трусливо сжимать скользкими, затекшими пальцами свой меч, не понимая, как вообще в состоянии удерживать вертикальное положение. Канде хватило бы пары немудреных ударов, чтобы сбить её с ног и выбить из рук кое-как удерживаемое оружие. Перспектива подобного расклада его, походу, не прельщала, раз он и не ставил окончательной точки во всем этом действе, которое можно было окрестить балаганом, не иначе. Неумело поставленным представлением, что с треском, с громким фиаско провалилось. «Теперь…теперь он и вправду будет смеяться надо мной…» Буквально промёрзнув к одному месту, Уолкер все ещё стояла, не шелохнувшись, пока Канда чуть ли не выписывал вокруг её фигуры немыслимые пируэты и, обрушивая удар за ударом, лишал девушку последних крупиц уверенности, в зачатках потушив так и не разгоревшееся пламя сопротивления. Потом же Аллен позорно рухнула наземь, кажется, то ли лишившись внутреннего стержня и опоры, то ли истощившись полностью, будучи утомленной произошедшими событиями, выжатой, словно лимон. Зажмурив глаза, она готовилась ощутить холодный пол каждым дюймом тела, но что-то совсем неожиданно крепкими тисками обвилось вокруг её талии, чуть ли не намертво впившись, и стало тянуть снова вверх.Дрожащие ноги были против такого расклада, подкашиваясь, не давай девушке встать, и потому она чуть ли не обезьянкой повисла на своем внезапном спасителе. И её ни капли не смутило то, как со стороны все это смотрелось. А потом он её поцеловал. С жаром. Чуть ли не вжавшись в хрупкое и ослабленное тело. Кажется, спина касалась чего-то холодного и пыльного. Кажется, её рубашка пропиталась его потом, а их волосы беспорядочно перемешались меж собой. Белое и черное. Кажется, несколько пуговиц оторвались и, словно горошины, покатились по полу. Кажется, Канда и не помнил себя, когда его шершавые пальцы цеплялись за ленточные ярусы из бинтов, попутно пытаясь чуть ли не переломать нечастной пленнице ребра. Кажется… кажется… Нет, это был не сон и не одна из тех несмелых, стыдливых фантазий, что Аллен себе могла позволить. Это была реальность, в которой было страшно и в диковину. А ещё — эта сладость, послевкусие этого запретного плода принадлежало только ей. Только самой Аллен. Никто, никто никогда не отнял бы у нее этих ощущений. Этой любви, что отравляла её изнутри.***
Парой дней позже, когда Аллен вновь делила с Кандой трапезу, пальцы её то и дело дрожали, а руки не слушались. Сверля взглядом тарелку, она, наверное, вознамерилась проделать в той дыру, если бы её настойчиво не окликнули, внезапно выдернув из забытья: — Что-то случилось? Странный, пожалуй, интерес. Да ещё и с его стороны. Доселе ранее он как-то и не думал спроваживаться о самочувствии девушки, а тут совсем дал явную слабину. Серьёзно? После произошедшего-то? Уж когда японец и облажался, так это тогда на тренировке. Уму непостижимо. Где это было видано, чтоб так срывало башню и он чуть ли не силой, чего греха таить, пытался её… Да что за пакость?! Не было между ними ничего! Всего лишь минутное помутнение рассудка, не более. Только почему Канде так совестно и стыдно? А Аллен даже и не сопротивлялась… — Нет, все в порядке, — отмахнулась от прозвучавшего вопроса девушка, все ещё не сводя пристального взгляда с зажатого в руке столового прибора. Слишком уж сильно она его стиснула, что от внимательного глаза японца это не укрылось. — Если тебе плохо здесь, то я тебя не держу. Аллен отрицательно помотала головой, но мыслями она была где-то совсем далеко и не здесь. А услышала ли она вообще юношу или сделала это чисто на автомате, механически? — Я же сказала, что ничего такого. Все нормально, — как можно более убедительней отчеканила она, надеясь, наконец, оборвать с концами попытку докопаться до нее. Залезть чуть ли не в душу и вывернуть наизнанку вот уже не в первый раз. — Мы ещё долго будем играть в угадайку? — продолжал стоять на своем Канда, упрямо не сдавая позиций. Ну, вот, опять они спорят, причем тема настолько глупая, что становится откровенно смешно. Понимая, что занятая ей позиция не проймет супруга, Аллен решилась на очередной побег, но не успела и с места сдвинуться, как её ушей достигла фраза: — Почему ты постоянно убегаешь? — Я не убегаю, — безуспешно попыталась оправдаться девушка. Какими-то жалкими крохами, огрызками кроя и без того жалкую, смердящую ложь. — Просто… просто мне что-то дурно стало. — Врёшь ты и не краснеешь, — безапелляционно резюмировал Канда, вперив в супругу полный сомнений и противоречий взгляд.Его глаза чуть ли не пожирали хрупкое существо испытующе, жадно ловя малейшую перемену в мимике его лица. — Почему же не скажешь мне правду? Юноша нутром чувствовал неумелую, плохо скрытую ложь, и он намеревался докопаться до правды, до самой сути. Только тот и понятия не имел, о чем просил. — Она не понравится тебе. Определенно не понравится. Аллен предпочла сделать, что угодно, лишь бы не смотреть на Канду в тот момент, когда произнесла следующие слова, потому, придав себе как можно отстраненней вид, и сделала тот роковой шаг в пропасть: — Знаешь, что такое боль? Когда она пронизывает тебя, каждую клеточку, всю твою сущность и не отпускает? Порой даже дышать становится тяжело. И ты так к этому привыкаешь, что воспринимаешь как должное. Словно так и должно быть. Ты привыкаешь жить с этой болью. Словно это наказание, что ты заслужил. Но я устала от этого. Я устала это терпеть. Я больше не вынесу. Большая часть времени, проведенная мной в этом поместье, была пронизана этим чувством. Я терпела лишения и унижения. Меня использовали из разу в раз. И ты, и мой опекун. Многие люди в моей жизни искали лишь выгоду, контактируя со мной. Я бунтовала, пыталась бороться с этой несправедливостью. Это была боль, но ни в какое сравнение она не идет с тем, что я познала, когда ты сказал, что я должна собрать вещи и уехать. Словно тебя берут и выбрасывают как мусор, грязную, изношенную вещь. Вот так просто. Захотел — взял. Захотел — избавился. Я не твоя игрушка, Канда. Я живой человек. Я тоже чувствую. А теперь, если позволишь, я удалюсь в свою комнату, — на столь высокопарной ноте Аллен, стиснув зубы, намеревалась покинуть обеденную залу как можно скорей. Намеревалась, но не смогла. Слова, брошенные в спину, буквально вынудили девушку обернуться: — Все же это не объясняет того, почему ты после подобного ещё горишь желанием остаться здесь. — Я не обязана отвечать на этот вопрос, — холодно отрезала Уолкер, не намереваясь продолжать этот пренеприятный для нее разговор.- Да и в свое время ты не шибко-то хотел откровенничать со мной. — Это другое. — Это то же самое. Или это развлечение такое — трепать мне нервы? Просто оставь меня в покое, не замечай, как и было немногим ранее. Или теперь это непосильная задача? — С некоторых пор многое поменялось. — И что же? — не скрывая откровенной насмешки в голосе, переспросила Аллен. — Что стало по-другому? Девушка понимала, что этот диалог ни к чему конкретному не приведет, но какая-то неведомая сила будто пришпилила её к месту. Так больше не может продолжаться. Она бессильна в том, чтобы сохранять молчать, скрывать эту болезненно-постыдную правду. Ей некуда пойти. Некуда податься. С детства Уолкер была особой бравенькой и не по годам храброй, сильной духом, умеющей постоять за себя, но сейчас от нее прежней мало что осталось. Только трусливая, жалкая душонка, на которую ветер дунет, и она тут же рассыплется, растает как снежная баба. Если не скажет ему в глаза, если не выплюнет эти слова прямо в лицо Канде, то больше спокойно на себя в зеркало смотреть не сможет. Ибо это страдальчески-убитое выражение, что ей доводилось видеть в отражении, красноречивей слов говорило о то, какой размазней она стала. Девушка смогла придать себе уверенности, собралась с мыслями, но стоило ей столкнуться с взглядом своего собеседника, как слова, что она собиралась сказать, буквально-таки комом встали в горле. «Нет, я скажу, глядя ему в глаза. Скажу это!» — Я…я тебя…лю-люблю! Не дожидаясь какой-либо реакции и ответа, Аллен хотела дать такого желанного и необходимого деру, как тот, кому были адресована эта несвязная реплика, вмиг сократил разделявшее их обоих расстояние. Даже с места сдвинуться не успела. То бледнея, то краснея, девушка во все глаза таращилась на объект своего воздыхания, ощущая себя глупой идиоткой. Дело даже не в том, что конкретно было сказано. Скорее, в том, как именно. Это ужас же. Позор. А ноги действительно к месту приросли, предатели. Будучи на каблуках, Аллен все равно была ниже Канды ростом. Неудивительно, что под его испытующе-непонятливым взглядом она чувствовала себя, словно микроб под микроскопом. «Интересно, он расслышал это блеяние или нет?»