У тебя есть божественное и человеческое право защищать свою жизнь и жизнь своего ребенка. Фильм: «С меня хватит».
Немного грубо и сильно я встряхиваю его, чтобы привести в чувство. Он задыхается, и не может сделать выдох, только вдох. Хриплый и рваный, совсем короткий вдох. Зелёные глаза бегают по моему лицу, не задерживаясь ни на чём. И мне кажется, что этот момент длится две вечности. Элизабет пытается его забрать из моих объятий и что-то объяснить, но я с неимоверной силой её отталкиваю так, что она пробила стену древнего поместья моего предка. Я вновь крепче прижимаю его к своей груди и через секунду мои губы касаются покусанных и раненых губ моего подростка. Главное для него — задержать дыхание. — Пожалуйста, не оставляй меня. Не оставляй меня надолго одного, — оторвавшись, доверительно шепчет мне. Его тёплое дыхание касается моей шеи, заставляя вздрагивать от приятных ощущений. Его слова способны оживить моё мёртвое сердце и заставить биться в ускоренном ритме. Я приподнимаю его за подбородок и смотрю в широко открытые глаза. — Конечно, я не оставлю тебя, — так же шепчу в губы. — Обещаю. И, чёрт возьми, во что бы то ни стало, я исполню это обещание! Он вновь льнёт ко мне, словно ищет тепла в моих объятьях. Хотя какое тепло можно получить от меня? И почему-то от осознания этого факта становится нестерпимо больно. Я крепче прижимаю притихшего подростка, компенсируя этими крепкими объятьями то, что я не смогу подарить ему уже никогда – простого человеческого тепла. — Мне так тепло, — на грани слышимости произносит Гарри и касается своей груди слегка подрагивающими пальцами. — Вот здесь очень тепло. О, Салазар, неужели этот мир может стать ещё лучше? Не отказывая себе в удовольствии, мои бледные и холодные губы целуют Гарри в целомудренном поцелуе. И это касание обветренных и тёплых губ моего мужа самое интимное, самое искреннее, что могло бы произойти со мной в этом мире. Не размыкая объятий и искренних поцелуев, наши ноги привели нас в спальню. Каждую ночь, когда Гарри был на грани между сном и явью, я являлся к нему и баловал себя лёгкими касаниями. Ощущая себя настоящим вором, крал мимолётные поцелуи и ликовал, получая в ответ стон, словно мне удалось украсть что-то дельное, что-то бесценное. И сейчас, когда младший супруг, не желавший связываться со мной брачными узами, ластится ко мне и громко стонет. Его подрагивающие пальцы расстегивают мантию, и вскоре она стекается по телу, будто водопадом, к моим ногам. Я жаден. Мне всегда будет мало. Больше прикосновений, больше поцелуев, стонов, вздохов, взглядов, улыбок, слёз. Всё это для меня, обо мне, во имя меня. А он доверительно и бескорыстно дарит мне то, что я так жадно вбираю в себя, вероломно забираю только себе, редко отвечая взаимностью. Мои губы ласково целуют шею, касаясь пока человеческими зубами. Но я уже чувствую, как клыки пытаются проткнуть десны, чтобы испить самую прекрасную и пьянящую кровь в этом мире. Язык мокро прошёлся по шраму в виде моих зубов. Моей метки. Божественно сладкая кожа; Гарри послушно склоняет голову в бок, предлагая себя. — Послушный мальчик, — похвалил я мужа, прежде чем мои клыки в нетерпении вырвались и вонзились в шею, проткнув нежную кожу. И, Салазар, мне хватает пары глотков, чтобы потерять нить событий, раствориться в этом подростке, опьянеть окончательно. Не желая размыкать челюсти, я всё же оторвался от Гарри, когда у того начали закатываться глаза и замедляться сердце. Вновь язык касается новой раны, чтобы помочь ей заживиться. Но останется шрам, и это самое прекрасное доказательство принадлежности мне. Я подношу к его рту зелье, чтобы восполнить нехватку крови. Я не намерен на этом останавливаться. Гарри выпивает зелье и вскоре лицо теряет мертвенную бледность, заливая его живым румянцем. В нетерпении срываю с него одежду и раздеваюсь сам. Я слишком пьян от его вида и крови. — Перевернись, — холодным тоном приказал. Гарри послушно перекатился на живот и по велению моего взгляда встал на колени, а руки согнул в локтях, открывая мне самый прекрасный вид на упругую задницу. Смазанные пальцы касаются сжатого колечка, пока не проникая, только дразня. Он прогибается в спине, открывает себя мне, и мои крылья носа жадно вдыхают аромат молочной кожи и возбуждения. Мои пальцы проникают внутрь, мягко оглаживая нежные стенки. О, Салазар! Гарри бесстыдно и громко стонет, насаживаясь на пальцы, как последняя шлюха. И сейчас, слушая бесконечные мольбы о большем, мои тормоза срываются. Красная и крупная головка моего члена пробно проталкивается в сжатый сфинктер и в ту же секунду выходит. Я повторяю эти движения, пока Гарри не привыкает и не расслабляется. Он нетерпеливо насаживается на мой член, не позволив аккуратно подготовить себя, полностью вбирая его. Мальчишка несдержанно стонет, запрокинув голову, пока я делаю размашистые движения. Как же он прекрасен.***
Я замираю над Гарри, касаюсь его тёплой кожи. Он в ответ ластится ко мне, прижимаясь щекой к моей ладони, словно кот. Я прислушиваюсь к его дыханию и сердцебиению. Его сердце стучит для меня медленно и громко. Я прикладываю ухо к его оголённой груди, стараясь услышать каждый удар. Если бы мне был нужен сон, я бы обязательно был убаюкан этим прекрасным ритмом жизни. На мгновение я расслабляюсь и закрываю глаза, и в эту секунду я слышу быстрые и нестабильные удары ещё одного сердца, очень тихие. Я резко отпрянул от кровати и, не веря своему слуху, уставился на Гарри. Теперь я отчётливо слышу только его удары. Тяжёлыми шагами я приближаюсь к спящему мужу, медленно сокращая расстояние, и, склонившись над ним, прикладываю ухо к его животу. Удары, словно из автоматной очереди, буквально оглушили меня, выбили из сознания. Пальцы сами коснулись впалого живота подростка, и создалось ощущение, что под подушечками пальцев можно прощупать пульс. Словно ведомый кем-то, я стремительно вышел из спальни. Не помня себя, я шёл по коридорам и смотрел перед собой. Казалось, что что-то сдавило грудную клетку, не давая вздохнуть, и мысль о том, что воздух теперь мне совершенно не нужен, не возникает в голове. Ни одной чёртовой мысли в голове. В тот момент она была совершенно пуста. — Он ждёт твоего ребёнка, — мелодичный голос японки вывел меня из этой прострации. Я впился в её маленькую фигуру взглядом, готовый испепелить лишь одним лишь словом. — Он не выживет. Он не сможет. — Обратить. Да, его нужно обратить, — уверенно произнёс я и уже развернулся в нашу спальню, чтобы совершить задуманное, но остановил спокойный голос Элизабет: — Нельзя. Сила вампира увеличивает все инстинкты человека. А самый сильный инстинкт человека – инстинкт самосохранения, — начала она объяснять, сжимая моё плечо. Совершенно не хотелось вырываться, я понял всё, что она сейчас скажет, но позволил ей закончить, чтобы поставить точку. — Для обращения тебе сначала нужно убить Гарри, выпив его крови до последней капли. Этот ребёнок истинный вампир, и, почувствовав опасность для себя, он выгрызет себе путь. И ты просто не успеешь дать ему крови. Нельзя. Это убьёт обоих. — Но что-то же можно сделать!? Юки же может изменить будущее! — Нет, такое глобальное и значимое событие мне неподвластно, — ответила на мой выпад бесстрастная японка, сжимая руку своей сестры. Я молниеносно оказался перед ней и сжал горло, заведомо зная, что так мне её не убить. Хрупкое тело Юки я буквально вдалбливал в толстые стены, пока та не стала крошиться. — Мой Лорд, остановись, — мягко попросила Создательница. — Этим ты не поможешь своему ребёнку. — Мне не нужно Это. Я желаю избавиться от того, что внутри моего мужа, если оно убивает Гарри. Развернувшись в сторону спальни, я встретился с заплаканными зелёными глазами. Слёзы градом падали на каменный пол, стекая по подбородку, впитывались в белую рубашку. — Оно? — осипшим голосом спросил Гарри, словно несколько часов подряд только и делал, что плакал. — Это же наш с тобой ребёнок. Ты хочешь его убить? — шмыгнув носом, задал вопрос мой молодой муж. Позади него появился, словно возникшая из неоткуда тень, Северус, и сжал плечо, тем самым утешая его. — Гарри, Это тебя убьёт! — начал кричать я на него, будто криком я смогу пробить стену его упрямства. — Я сделаю всё, чтобы спасти тебя. И если для этого мне придёт убить, я сделаю это, не задумываясь, — уже спокойнее закончил я, опустившись на коленях перед ним. Я смотрел на него снизу вверх, заглядывал в его глазах, искал согласия с моим решением в бликах зелёных глаз. Но не находил, и это разбивало моё сердце. Неужели он хотел меня оставить совершенно одного. Разве он не понимает, что он — моя жизнь? Что мне совершенно не нужен мир, который склонился к моим ногам, без него? — Ты хочешь оставить меня совершенно одного? — спросил я, и удивился, как слабо и бесцветно звучал мой голос. — Ты не будешь один, — он тоже опустился ко мне на колени, обхватив своими тёплыми ладонями моё лицо. — Ты никогда не будешь один. Наш ребёнок будет с тобой. — Нет, Гарри, нет. Ты не понимаешь… — Том, у меня есть божественное право защищать жизнь своего ребёнка, и я буду следовать ему. — Я сделаю всё, что ты посчитаешь нужным, Гарри, — сдался я на милость своего мужа.