Я никогда тебе не достанусь

      Утро началось с отвращения к себе и с мыслей о нем. По дороге на съемки, за рулем прокатной машины, я гадал сильно ли пострадало его лицо, и сможет ли он сниматься?       Конечно, я опоздал, и всех уже загримировали.       — Ты видел Лето? — спросила меня гример, когда я сел в ее кресло.       — Нет, а что, он не приехал?       — Нет, он здесь, но его лицо, Боже, я гримировала больше часа.       Холодный пот выступил на спине, лишь тошнота и отвращения к себе.       — А что случилось, он сказал?       — Он был такой задумчивый, что я не осмелилась ничего спрашивать. Я думала, ты знаешь, что с ним, он же твой «друг», — она двусмысленно улыбнулась.       Вот именно здесь все знают или догадываются, что между нами что-то есть, и это что-то вчера вышло из-под контроля.       Александр и Гефестион на балконе, сцена один, дубль один! Крупный план! Камера, мотор, поехали!       Вот он стоит передо мной мой Гефестион. Не смотрит на меня. Грим хороший, виден лишь небольшой разрыв, пересекающий губы. Я не знаю, куда деть глаза. Прости меня!!! Прости!!!       — Однажды ты сказал: «Людей гонит вперед страх». Неужели только это? Неужели в твоей жизни нет любви, Александр? — ты так смотришь на меня. Я вижу усилия, которые ты прилагаешь, чтобы скрыть боль. Ты хороший актер, но сейчас тебе сложно дается это перевоплощение. Господи, как же я мог обидеть тебя?       — Я спрашиваю себя, не бежишь ли ты от своей матери? Вас разделяет столько лет и столько стран. Чего ты боишься? — у тебя дрожат руки и голос, ты играешь или в самом деле так сильно волнуешься? Мой единственный страх — потерять тебя, но я не могу сказать это сейчас.       — Кто знает? Отец говорил, что я слаб. Мать в детстве звала меня богоподобным. А по-твоему, Гефестион, кто из них прав?       Ты отводишь взгляд, твоя красота обжигает, твоя недоступность ранит в самое сердце.       — Я знаю одно, кроме тебя я не доверяю никому в этом мире. Ты мне нужен. Я тоскую, я люблю только тебя, Гефестион. Больше никого, — сейчас я молюсь, чтоб ты принял эти слова всерьез. Я вкладываю в голос всю силу, все чувства, чтобы ты понял, что я обращаюсь к тебе, Джей. Я надеюсь, ты почувствуешь это. Я касаюсь твоей щеки, дотрагиваясь пальцами до так хорошо загримированных, заметных только мне, разрывов, пересекающих твои губы. Ты неуловимо вздрагиваешь, но я чувствую это. Мне так жаль.       <i>— Ты все еще задираешь голову, как мне нравится, — ты влюбленно улыбаешься, демонстрируя привычку своего Александра. Страшно подумать, каких усилий тебе стоит изобразить эту улыбку. А я уже знаю, что безнадежно люблю тебя.       — Не исправлюсь никак.       — Не нужно, меня восхищают все твои привычки, Александр. Твои глаза удивительны. Я говорю, как глупый смущенный мальчишка. Мне не нужен никто другой. Я боюсь тебя потерять, клянусь Афродитой, — ты обнимаешь меня. Я крепко прижимаю тебя к себе, крепче, чем это нужно по сценарию. С твоего плеча сползает невесомая ткань персидского халата, обнажая беззащитное тело. Здесь холодно, но кожей я чувствую, какой ты горячий. Перед глазами мелькают кадры вчерашнего вечера. Все было ужасно, я понимаю это, но мои руки точно помнят изгибы твоего тела, теперь я знаю, какой ты под этой легкой шелковой накидкой, я все переживаю заново, я снова хочу тебя.       — Я ужасно ревную тебя к тому миру, который ты мечтаешь завоевать, — ты продолжаешь обнимать меня, твой голос колышет мои волосы. Кажется уже некуда, но я еще сильнее сжимаю тебя в объятиях. Я не достоин тебя. Александр никогда не поступил бы так со своим Гефестионом, он любил его, оберегал, он не стал бы принуждать его. А я, я лишь жалкая пародия, насмешка над историей. А ты настоящий, самый настоящий Гефестион. Мой любимый, единственный. Непорочный. И я уже не различаю, где наши персонажи, а где мы сами, все смешалось.       — Ты не потеряешь меня, Гефестион, я буду с тобой всегда. До самого конца.       — Стоп! Снято! — вырывает меня из твоей атмосферы голос режиссера.       В последнюю долю секунды, прежде чем наши объятия будут разорваны, я осмеливаюсь и шепчу:       — Прости меня.       Но ты как будто не слышишь, ты опускаешь глаза, стараешься не смотреть на меня, неужели тебе стыдно. Подошедшие ассистенты накидывают на нас куртки. На площадке жутко холодно, и ты по-моему простужен, а я даже не чувствовал этого холода, пока ты был рядом.       — Парни, вы — это что-то! — раздаются аплодисменты, все восхищены нашей игрой, они думают, что это игра, даже как-то смешно.       — Все было потрясающе! Снято с первого дубля, — тараторит Стоун.       А мы стоим, как в тумане пытаясь вновь стать прежними. Ты отходишь первым, я смотрю тебе в след. Сегодня ночью я снова буду гореть в одиночестве, я уже знаю, что меня ждет. Мысли о тебе никуда не исчезнут. Я снова буду заниматься ментальным сексом, вспоминая каждый изгиб твоего тела под своими пальцами. Что я должен сделать, чтоб ты простил меня? Я не знаю, как разговаривать о том, что произошло, и нужно ли об этом говорить. Надеюсь, ты чувствовал, как меня трясло во время нашей сцены, надеюсь, ты понимаешь, как я мучаюсь от того, что причинил тебе боль.       После съемок ты куда-то исчез, и я не искал тебя. Я собирал мысли, которые находились в полном беспорядке, пытаясь понять как продолжить этот день, чем занять пустоту внутри, как не думать о тебе. Я знаю, я виноват во всем, я потерял тебя. Я для тебя совсем чужой, и не имел права претендовать на твою близость. Такое не прощают, я бы не смог. Но я все-таки надеюсь, что ты услышал мое «Прости».