Запах влажной земли и разбухшего от дождя мха был повсюду, накрывая своей тяжестью смрад гари и соляры, которыми был пропитан каждый уголок в этом безграничном лесу. Все запахи смешивались в необъятный мерзкий ком, от которого щипало глаза и становилось тошно. Кто-то уже привык дышать этим. Привык, просыпаясь, не ощущать свежесть, не ощущать аромат жизни и счастья, которых было и так мало. А как же хотелось выйти в сад, раскинуть руки и, жмурясь от ласковых лучей денницы, вдохнуть полной грудью сладкий яблочный запах. Хотелось сесть за стол и, обняв руками большую, обжигающе-горячую кружку, вдохнуть горьковатый аромат крепко-заваренного, черного чая. Мечталось вдохнуть сладко-пьянящий запах настоящей спокойной жизни, пропитанной свободой и благоденствием.
- Все размыло дождем, товарищ полковник, тут болото, – предупредил лейтенант Карамзин, медленно спускаясь со склона. Весь отряд в полном составе шустро, но тихо, подбрел к нему, вглядываясь вниз, в практически черную жижу, покрытую мелкой ряской.
Как только полковник с частью своей команды явился к временному лагерю, весь отряд двинулся к деревне, несмотря на то, что надвигались прохладные сумерки. Дождь перестал накрапывать совсем недавно, насквозь пропитав рыхлую, лесную землю. Стараясь как можно тише хлюпать тяжелыми сапогами по мокрой почве, они прошли совсем немного, потому что полковник останавливал отряд каждые десять минут, чтобы прислушаться к окружающей обстановке. И сейчас, когда уже не было видно практически ничего, высокие сосны прорезали лишь только желтые лучи от старых фонариков.
- Может, можем обойти? – полковник Билан, светил фонарем вдаль, вглядываясь в непроглядную темноту, до которой не доходил свет. Дима замечал, как сильно нервничают девушки из-за того, что приходится пробираться ночью, когда земля не просохла, когда за каждым кустом доносится неприятный шорох.
- Думаю, что не удастся это сделать, Дим, – Коля прошел чуть дальше, вдоль берега болота, но так же старался не упускать из виду златовласую партизанку, которая дрожала как осиновый лист, обняв себя руками. – Топь идет в длину, проще будет перейти вброд, только слеги наделать.
- А может лучше пройтись вдоль по берегу? Может болото-то и кончится метров через сто, а мы мокнуть будем, – пробубнила Пелагея, медленно подходя к полковнику. Сама не зная почему, она хотела находиться поближе к нему. Он внушал ей какое-то стоическое спокойствие, заряжал смелостью, и рядом с ним хотелось быть по-настоящему сильной.
- А может, ты лучше будешь стоять с лейтенантом? Почему оставил ее, лейтенант Ледов? – до сих пор не доверяя Пелагее, Билан бросил на нее гневный взгляд, который вовсе и не расстроил девушку.
- А если я захочу пописать, мне тоже с лейтенантом ходить? – прищурившись, спросила она, прежде чем Коля успел оправдаться перед капитаном.
Она хотела, чтобы за ней следил полковник, своим холодным и неприступным взглядом, пробирающим до костей. С его льдом в глазах было теплее. Было проще и уютнее, потому что девушка не привыкла быть обласканной теплыми взорами. В ее семье жили по строгим правилам, не выходя за рамки, зная, что у каждого должно быть личное пространство, не навязывая свою личность. Она так привыкла. Лейтенант Ледов же с любопытством разглядывал хорошенькую партизанку, пытался разузнать о ее жизни, лез в закрома ее железной души, на что она никак не реагировала. Ей был приятен лейтенант, как собеседник, рассказывающий о планах на будущее и прожитых годах, но не как жилетка.
- Будем решать проблемы по мере их поступления, – ответил полковник, смутившись от такого вопроса. Сквозь темноту было невозможно различить выражение его лица, что очень бы хотела сделать Пелагея. – А пока слеги вырубите, - сказал он уже громче, обращаясь ко всему партизанскому отряду. – И мне с Пелагеей.
Холодный ветер порывами шелестел влажной листвой на деревьях, разгоняя болотистый, тяжелый запах сырости и омежника. Фимиам водяной бешеницы сладко пахнущий свежей морковью, нагонял на партизан чувство голода, и Пелагея еле сдерживалась, чтобы не выхватить из сумки сухарь. Практически всю свою жизнь она жила в достатке, всегда сытая, чистая, в теплом и уютном доме, но стойко и мужественно выдерживала спартанские военные условия. Вскоре пышечка стала настолько худой, что с легкостью могла слиться с любой тенью, когда проворные гестапо следовали за ней практически по пятам.
- Пошли со мной, – полковник кивнул в сторону, приглашая, или даже заставляя, партизанку пойти следом.
Аккуратно спускаясь по скользкому, крутому склону, Дима все хотел обернуться и помочь спуститься Пелагее, которая цеплялась пальцами за влажную землю, чтобы не упасть, но все же переборол свое желание, считая, что такая помощь неуместна, и партизанка с легкостью справится сама. Она и справлялась. Не ожидая ни от кого помощи, девушка спустилась к болоту, отгоняя от себя тучи зудящих комаров, назойливо лезущих прямо в лицо.
Полковник, как обычно хмуря лоб, присел на корточки около топкой трясины и, подобрав с земли тоненькую, маленькую палочку, опустил ее в густую жижу. Не понимая, что делает командир, Пелагея присела рядом, подбирая недлинную юбку.
- Портянки у тебя есть хотя бы? – спросил Дима, посмотрев на девушку. Лес был слишком густой, кроны деревьев полностью закрывали небо, поэтому даже луна не могла протиснуться сквозь них, чтобы хоть чуть-чуть осветить местность. Он был не прочь снова взглянуть в ее, казалось безгреховные, глаза, которые по непонятной причине манили, словно что-то невероятно дорогое, но такое недосягаемое. – А то видно, болото глубокое, на дне сапоги останутся.
- Есть, уважаемый полковник, – недовольно фыркнула Пелагея, стукая ладонью по высоким, плотно сидящим на ноге сапогам. – Знаете, у вас в отряде есть девушки, и вы к ним обращаетесь как к солдатам. А я чем хуже? Не надо сомневаться в моей готовности к трудностям.
Полковник усмехнулся от ее выпада и отвернулся, начиная разглядывать маленькие островки, посреди темной топи. Его начинали немного забавлять внезапные напоры партизанки, которая явно показывала, что не собирается пресмыкаться к устоявшимся правилам – полковник главный, остальные слушаются.
- Неужто ты в моем отряде? – негромко спросил командир, веселея на глазах. Пелагея бросила на него сердитый взгляд, а заем быстро отвернулась, скрывая свое недовольство. – У тебя испытательный срок. В деревне свяжемся с главкомом, и если не подтвердят твоей сказки, то придется объясняться, – он замолчал, ожидая, что Пелагея что-то скажет, но она так же сидела на корточках, смотря в сторону, скрывая обиду, которая появлялась из-за того, что ей не верят. – Значит из Москвы?
Пелагея вздохнула, поежившись от холода, и склонила голову на бок, поворачиваясь к полковнику. Она хотела в Москву, домой, где ее ждет заботливая, в меру строгая мама, где тепло и пахнет яблочным пирогом, а не гарью, но не могла. Она должна была дойти до конца, победить собственную войну, войну ее семьи, и возвращение обратно все бы погубило.
- Из Москвы, – подтвердила Пелагея, с горечью вспоминая родные улочки и любимый театр, где она пела вечерами. – Родные у меня там. И дай Господь, чтобы с ними все было хорошо, – она закрыла глаза, прерывисто выдыхая.
Жизнь полковника Билана с самого детства была одной сплошной войной. Сейчас он воевал за жизнь, за семью, за свободу и голубое небо над головой, а будучи маленьким мальчиком, он толком то и не понимал, в чем заключаются все эти восстания и боевые действия. Дима старался не возвращаться в то время, когда видел, как огонь заживо пожирал людей, как нещадно забивали палками и стреляли в самое сердце. Старался не возвращаться, но прошлое всегда преследовало и будет преследовать.
Flashback
Повсюду были крики, повсюду были выстрелы. Серый дым обволакивал каждую улочку, заглядывая в каждую дырку, удушая своим мерзким, горьким запахом. Серость разбавляли яркие языки пламени, красными пятнами разбросанные по домам. Дорога, казалось, была накалена до предела, потому что каждый шаг отдавался диким жжением.
Он не мог найти ботинок. Когда мама схватила его за руку и куда-то дернула, крича о том, что кто-то наступает, он побежал за ней, а потом заметил, что бежит без ботинка. Он сидел в каком-то подвале с сестрами, пока мама куда-то второпях убежала, наказывая, чтобы носу никто не показывал на улицу.
Выглядывая в щель старой деревянной двери, из-за которой практически ничего не было видно, он все думал, выбежать или нет, найти этот злосчастный ботинок пока не пришла матушка, или следить за сестрами. Насупившись, хмуря светлые бровки, он толкнул дверь, которая со скрипом отварилась.
Дима был слишком маленьким для семи лет, слишком худеньким, слишком тихим, но именно это, наверное, и спасло его тогда. Наступая на землю только пальчиками босой ноги, чуть ли не подпрыгивая от громкого, учащенного стука собственного сердца, он поднялся на улицу по холодной, каменной лестнице. В маленьком закуточке, где и находился холодный и сырой подвал, никого не было.
Испуганно озираясь по сторонам, разглядывая неровный асфальт, который блестел от недавнего дождя, он пытался разглядеть маленький коричневый ботинок, но его там не было. И тогда Дима прижался боком к стене большого, каменного дома, от высоты которого у него кружилась голова, и, делая маленькие шажочки, направился к площади, с замиранием сердца ожидая, что же он там увидит.
Повсюду чадный, опаловый дым. Необъятная пелена запрещала отчетливо видеть, слепя глаза, неприятно щекоча нос. Цепенящий страх сковывал движения мальчика, и делать каждый шаг становилось все труднее и труднее. Захватывало дух с каждым новым выстрелом, который отдавался от высоких стен Московских зданий долго-звучным, грохочущим эхом. Дима просто не понимал, что происходит. Не понимал, почему по площади строем ходят офицеры, не понимал, почему горит огонь, не понимал, почему на улицах так мало обычных людей.
Остановившись на углу здания, Дима аккуратно взглянул из-за него, поджимая босую, грязную ножку. Прямо перед ним, разворачивалась картина, которая глубоко засядет у него в голове. Он никогда не видел как убивают, никогда не мог даже представить, что чувствует человек, когда его бьют за хорошее, а тут…
Посреди небольшой площади охваченной пунцовыми языками пламени, в шеренгу выстроился десяток офицеров в рваных, грязных мундирах. Рядом навзничь лежали еще пара таких же офицеров, над которыми, словно стая мерзких стервятников, крутились два высоких мужчины. Еще двое, соколиным взглядом рассматривая шеренгу, крутили в руках небольшие пистолеты.
Мгновение, и оружия в руках взмыли вверх. Один за другим офицеры валились им под ноги, как какие-то игрушки, раненные то в голову, то в грудь. И тогда ледяной страх сковал все тоненькое тельце Димы невидимыми, тугими узлами. К глазам его подступили слезы и, сглотнув ком стоявший в горле, он попятился назад, забывая и о ботинке, и о солдатах в строгих мундирах идущих строем.
Холодный октябрьский ветер нещадно кусал за щеки, оставляя на них свои розовые следы. И холодно было вовсе не из-за него, а от ужаса, от осознания того, что жизни в этих телах больше нет. Мысли в голове у Димы были совсем не мыслями маленького мальчика, а мыслями подрастающего парня, у которого внезапно появилась сокровенная цель.
Вдруг он почувствовал, как чья-то рука резко обхватывает его за живот и быстро дергает. Секундная паника, Дима резко рванул вперед, но цепкая рука вновь хватает его, поднимает и отвешивает негромкий, легкий подзатыльник. Дернув головой, он встретился взглядом с озлобленными глазами матери, в которых в тоже время стояли слезы. Она всунула ему в руки ботинок и шмыгнула в закоулочек, прячась в старом, грязном подвале.
Flashback
События того дня четко стояли у полковника в голове и появлялись каждый раз, когда он видел, как кто-то падает перед ним, окровавленный и измученный. Пережив Гражданскую войну, видя, как большевики захватывали власть, он уже не был ребенком. Смерть стояла рядом с ним всегда, поучая, что быть дитем сейчас не время, а время становиться мужчиной, хоть и маленьким, но уже способным постоять за свою семью.
***
Трясина была по колено, неприятно чавкала после каждого шага, который давался с тяжелым трудом. Над болотом летало еще больше мошкары, пахло гнилью и влажностью, и сквозь этот запах было уже невозможно учуять вкусный аромат водяной бешеницы. Немного наклоняясь, чтобы не замочить тяжелые рюкзаки, отряд медленно двигался к другому берегу, слегами протыкая вязкую топь.
Полковник Билан шел первый, следом за ним лейтенант Ледов, а затем и Пелагея, практически бок о бок с молчаливой связисткой Савиной. Партизанке вручили фонарик и теперь, морщась от того, что юбка неприятно липнет к коже, она светила в разные стороны, разглядывая местность. Шагая точно по следам лейтенанта, по уже проверенной полковником дороге, у нее из головы все никак не выходил грустный взгляд Димы, который в темноте различался отчетливее всего, когда она заговорила о Москве.
Витая в своих мыслях, Пелагея полоснула лучом света по краю берега с другой стороны от нее, а затем на мгновение замерла. Прямо перед собой в десяти метрах она увидела небольшие, красные ягодки, висящие на зеленом, пышном кусте. Чувство голода неприятно зудело и, когда Савина остановилась рядом с партизанкой, собираясь возмутиться на счет того, что она затормаживает движение, Пелагея несильно стукнула ее в плечо, указывая кивком на куст с ягодами.
Чувствуя, как ноги медленно начинают проваливаться в густое дно, Пелагея, решив, что что-то надо делать, сказала:
- Ты хочешь ягод?
- Почему остановились!? Надо идти! – громкий крик полковника никак не повлиял на двух девушек, так отчаянно жаждущих хоть маленькой клюквенной ягодки. Соблазн вновь почувствовать во рту кисловато-сладкий привкус был так велик, что Пелагея достала слегу из жижи и воткнула вновь прямо перед собой, чувствуя, как она вязнет немного глубже.
- Я принесу, – уверенно сказала она, с трудом вытаскивая ногу из трясины. Ей надоело чувствовать во рту постоянный привкус крови от сухарей, которые больно резали десны и язык. Она хотела есть. – Я принесу, а ты иди. Не вязни.
