Впервые за долгое время, пепельно-сизое небо алело на горизонте кроваво-золотым заревом, рассекая верхушки хвойных деревьев, обволакивая их в ярко янтарный цвет. Было необыкновенно красиво, несмотря на гнетущую обстановку. После дождя все было налито яркостью. Мох зазеленел малахитом, сверкая на рассвете мелкими капельками, оставшимися после дождя, булыжники под ногами блестели от влаги, а река, покрытая мелкой рябью, отражала в себе все чудные цвета леса, как будто в нее опустили кисточку с краской.
Щебет ранних пташек разносился на долгие километры, отдаваясь эхом от высоких, врезающихся в небо, гор. Если бы можно было стереть память, то и не подумаешь сразу, что люди в этом мире страдают. Кусочек рая, где все кажется чистым и прекрасным, то самое место, где пахло именно свежестью и хвоей, а не гарью.
На низких стволах дерева, которое стояло практически у самого берега неторопливо текущей реки, висела выстиранная одежда Пелагеи. Белая тужурка совсем не отстирывалась простой водой, поэтому стала светло-коричневой, растянулась, и уже совсем не напоминала куртку, а вот платье, в которое так некстати была одета партизанка, висело как новенькое, сушилось в лучах восходящего солнца.
Пелагея стояла в воде по пояс, прикрыв обнаженную грудь курчавыми, мокрыми волосами. Неторопливое течение качало ее из стороны в сторону, как бы убаюкивая, и от этого девушка прикрыла глаза, дыша полной грудью, совершенно не заботясь о том, что она не на отдых сюда пришла. Поля ловила редкие минуты счастья и спокойствия, нутром чувствуя, что снова окунуться в них сможет не скоро.
Открыв глаза, она опустила взгляд на светлую воду и, мягко улыбнувшись, шагнула глубже. Вода делала ее счастливее, потому что всю дорогу она чувствовала себя мерзкой и грязной, неопрятной и отталкивающей, а тут вдруг привал, а еще река, такая чистая и ласковая, будто дар свыше за все трудности, которые ей пришлось пережить.
Услышав позади себя хруст камешков под ногами, Пелагея мгновенно повернулась к берегу, испуганно разглядывая тень за деревьями. Из-за лесочка вышел полковник, держа в руках сапоги и свою коричневую гимнастерку, и, заметив в реке полуголую партизанку, остановился как вкопанный. Смутился, заметив, как девушка провела играючи пальчиками по поверхности воды, а затем отвернулась от полковника, становясь к нему обнаженной спиной.
Дима очень хотел разобраться в противоречивых чувствах, которые связывали его и не позволяли даже двинуться с места. Он чувствовал тонкую нить, совершенно магическую и пленительную, которая вела к Пелагее, которая крепко связывала. Но какая может быть любовь на войне? Он еле мог уследить за своей жизнью, которая в любой момент могла покинуть его тело, а еще должен был следить за отрядом. Но вдруг появилась она. Вся такая воинственная, решительная, мужественная, дерзкая, но в тот же момент совершенно глупая и беззащитная. Полковник хотел ее защищать.
Бросив сапоги и рубаху под дерево, оставаясь в одних штанах и майке, полковник решительно направился к реке, но как только ноги его коснулись холодной воды, остановился, нерешительно гладя на девушку, находящуюся в паре метров от него.
- Присоединяйтесь полковник, я не стесняюсь, – Пелагея усмехнулась, качнув головой, разглядывая лес на другом берегу широкой реки.
Ей на самом деле было все равно, сколько они знакомы, что чувствуют друг к другу, потому что единственное, что ее волновало сейчас, это желание быть защищенной. А с полковником ощущение безопасности не покидало ее совершенно. Пелагея хотела, чтобы он был просто рядом. И все.
Дима, охваченный необъяснимым чувством, шагнул в воду, а его штаны тут же сильнее зазеленели от воды и окрасили ее в коричневый цвет от грязи. Еще шаг, еще и еще, и он уже стоял рядом с партизанкой, прямо за ее спиной, прижимаясь к ней своей грудью. Обняв руками саму себя, Поля глубоко вздохнула, закрыла глаза и отклонилась чуть назад, полностью облокачиваясь спиной о грудь Димы. Ей с ним было абсолютно привычно, и даже несмотря на прохладный ветерок, холодную реку, ей было тепло.
- Простите меня, Дима, – негромко сказала Пелагея, внезапно понимая, что слишком много себе позволила с командиром.
Она хотела обернуться к нему лицом, чтобы выразить извинения прямо в глаза, не смущаясь, так, словно ей нечего скрывать, но полковник внезапно схватил ее под локоть и остановил, разглядывая ее спину.
В этот миг у девушки захватило дыхания, от осознания того, что он сейчас увидит. Дыхание перехватило, сердце забилось с невероятной скоростью, а полковник строгим взглядом изучал ее худую спину, опускаясь взглядом все ниже и ниже. Только тогда, когда он увидел на пояснице партизанки темное пятно, высоко вскинул брови, нервно сглотнув. Сделав шаг назад, он потянул за руки партизанку за собой и остановился тогда, когда поясница партизанки полностью выглянула из-под водяной толщи.
Пелагея поджала дрожащие губы, ожидая разноса от полковника, но он молчал, все так же рассматривая ее спину. Затем, совершенно неожиданно для партизанки, он резко нагнул ее, надавив ладонью на спину, услышал, как она охнула, и приспустил резинку нижнего белья Поли. Рассматривая темное клеймо в виде свастики, размером с маленькое яблочко, Дима сжимал челюсть до боли, не разбирая собственных мыслей. В голове его творился хаос, а внезапная паника создавала головную боль.
Пелагею всю трясло, она была готова сорваться на отчаянный крик, лишь бы он прекратил разглядывать этот мерзкий отпечаток, который останется у нее на всю жизнь. А еще, Пелагея была готова сделать все, лишь бы полковник сейчас не метнул ей пулю в спину. Но он внезапно обхватил ее своей крепкой рукой за талию, поправляя другой рукой ткань белья, и потянул к себе, снова прижимая к груди.
- Тебя ищут? – спросил он не своим голосом. Тон его отчего-то был мягким, совершенно не пугающим, как обычно, что позволило девушке немного расслабиться.
Где-то в глубине души, она хотела, чтобы полковник узнал обо всех ее муках, и, наверное, поэтому не стала пугаться его внезапной близости. Но было настолько совестно ей за то, что подставляла весь отряд, что хотелось просто сбежать.
- Полковник, – на выдохе прошептала она, чувствуя, как крепко и надежно держат за талию его руки. – Простите меня. Мне нужно было с кем-то идти. Мне было страшно. Казалось, что за мной идут по пятам, на каждом шагу преследуют, за каждым кустом сидят и ждут, пока я наклонюсь или замешкаюсь. Сердце просто сжималось от страха. А с вами, с вами мне так спокойно. Я прошу вас, не оставляйте. Прошу вас, уважаемый полковник.
Дима тут же хотел обнять ее крепко-крепко, чтобы она чувствовала, что защищена и в безопасности, утешить маленькую партизаночку, которая, казалось, пережила столько боли и страха, но он сдержался, наклоняясь к ее уху.
- Очень больно было?
Это было лишь мгновение, лишь одно, острое и жгучее мгновение, которое отпечаталось на всю жизнь. Словно это было только что, она помнила, как холодные руки нагнули ее к столу и прижали, чтобы не дергалась. Задрали платье, сдернули белье, и секундная боль. Грубая, щемящая, сильная… просто нечеловечески сильная. Словно содрали кусок кожи, а затем приложились к ней раскаленным металлом, вдавливая внутрь со всей силы. Помнила, как блиндаж чуть ли не сотрясся от ее оглушительного, истеричного крика, который через секунду стих, потому что девушка закатила глаза и тут же распласталась на столе без сознания.
- Нет, – солгала партизанка, отмечая про себя, что этот день был самым болезненным за всю ее жизнь. Она не хотела казаться слабой и бедной при полковнике, но мерзкое клеймо таковой ее и делало. – Словно тварь какую-то клеймировали, поставили свой паскудный знак. Я не их, Дима. Я не их. Ваша я, и вам решать, что со мной делать. Если решите, что я тяну за собой хвост фашистов и от меня надо избавиться, то я приму это.
Полковник как мог отгонял картинку, которая стояла перед глазами, хотел забыть увиденный отпечаток, но гадкое изображение девушки, отчаянно бьющейся в истерике от нахлынувшей боли, уходить не собиралась. Он не смог бы убрать Пелагею из своей жизни, не смог бы просто выгнать ее, когда ей грозит опасность.
- Что же ты такое натворила, что тебя преследуют гестапо?
- Это неважно. Я не сделала ничего такого, чего нельзя делать партизанам. Это была обычная диверсионная деятельность, полковник. Но дорога мне только на эшафот, если поймают, – ответила Пелагея, доверительно расслабляясь в руках командира.
Ей было легче на душе, свободнее, как будто она отпустила все свои проблемы, как будто в мире начали царить любовь и благоденствие, и просто отказывалась понимать, что все это мимолетное обманчивое состояние. Чувство тревоги пропадало, все медленно текло к счастливому концу.
- Я тебя защищу, – прошептал Дима на ухо девушке, гладя ее тонкую талию большими пальцами. – Но только ты должна пообещать, что не сделаешь от меня и шагу. Поняла, Поля?
- Так точно, уважаемый полковник, – пообещала она на выдохе, прикрыв глаза, чувствуя слабость в ногах. Ей казалось, что течение усиливалось, унося партизанку в круговорот сладкой неги, которая появлялась от горячего шепота командира отряда.
***
Командир, уже обутый в сапоги и одетый в гимнастерку, вышел на небольшую полянку, где расположился отряд и наблюдал за Любочкой, которая усердно чистила картофель и бросала его в котелок. Все были слишком голодные. Отряд довольно давно не ел мяса и мягкого хлеба, но все так же стойко стоял на ногах, надеясь, что в деревне смогут взять провизии. Еще чуть-чуть, и партизаны смогут выполнить свой главный план, от исполнения которого зависит не одна жизнь. Полковник был настроен уверенно.
- Дима, – окликнул лейтенант Ледов полковника и кивнул в сторону, приглашая отойти.
Коля был единственным человеком, которому было позволительно обращаться к полковнику по имени, наплевав на общепринятые законы. Они с Димой были знакомы больше двадцати лет, и не бросали друг друга в беде никогда. Они считали друг друга братьями, братьями по счастью, несчастью, горю и радости.
Полковник прошел за лейтенантом, огибая тонкие стволы деревьев, и остановился среди небольшой березовой рощицы. Он даже представить не мог, что за секретность, потому что обычно лейтенант говорил всем все в лицо, не скрывая недовольство от чего-то, или нахлынувшую радость, но тут его явно волновало что-то серьезное.
- Говори, лейтенант, – полковник облокотился о березу, жмурясь от солнечных лучей, которые настырно пробивались сквозь маленькие березовые листочки. Отчего-то он был сегодня особенно счастлив, и все ему казалось хорошим и солнечным.
- Мы с Олей за водой ходили, как раз, когда видели тебя с Пелагеей в реке, – объяснил он, сложив руки под грудью.
Дима усмехнулся, а затем глубоко вздохнул.
- Ощущение, как будто у этой реки один единственный кусочек берега, куда все идут без разбору. Что тебе конкретно надо, друг?
- Хотел сказать, что не правильное время для дел сердечных. Я хочу сделать дело, да как можно скорее отправиться в Брянск, где меня, здорового и счастливого, ждут сын и жена. Ничего против не имею, но ты ведешь отряд, и не хочется, чтобы голова у главного была затуманена обнаженной партизанкой, – Коля хлопнул друга по плечу, улыбаясь краешком губ. Он понимал чувства Димы, нисколько не был против Пелагеи, но уж очень хотел, чтобы последняя миссия была наконец-таки выполнена.
Дима хотел рассказать, что за ней может идти хвост, но не стал, чтобы не заставлять друга нервничать. Все были уставшие после долгого ночного похода, все хотели спать, были нервными и голодными, и Дима решил, что все, что узнал от Поли, останется только между ними.
- Не волнуйся. Я уверен, что на этот раз план будет выполнен. Только ты отдай Поле ее оружие. Я доверяю ей, – попросил Дима, разглядывая светлое небо над головой. А его голова действительно была затуманена. Перед глазами только и стоял силуэт прекрасной партизанки. Совершенно неосознанно он менялся на значок свастики на ее пояснице, который сбрасывал с небес на землю. Полковник нахмурился и посмотрел на удивленного друга. – Что?
- Ничего. Если ты ей доверяешь, то и я доверяю. Где она?
- Сказала, что еще чуть-чуть постоит там.
***
Пелагея, счастливо улыбаясь, стояла на солнце и, уже одетая и обутая, совершенно чистая, заплетала мокрые, волнистые волосы в косу, любуясь, как речка блестит в ярких, теплых лучах. Душа ее летала, высоко-высоко, и от этого захватывало дух и учащалось дыхание. Те моменты, когда он стоял сзади нее, прижимая к мужественной, сильной груди, хотелось продлить навечно. Не было желания идти дальше, не было желания исполнять какие-то семейные долги, искать кого-то, возвращать. Ей хотелось отдыхать, нежиться в этой весенней теплоте, нежиться в руках полковника.
Сзади послышались шаги, партизанка хотела обернуться, но услышала, как щелкнул затвор оружия, совсем близко, и замерла. Улыбка сползала с ее лица, сердце ухнуло в пятки, Пелагею тут же бросило в холодный пот. Машинально продолжая заплетать косу дрожащими пальцами, она сглотнула, чувствуя, как в плечо упирается холодное дуло.
Вся жизнь за мгновение пронеслась в ее мыслях. Детство, мама, семья, театр, школа, песни, танцы, свидания, любовь, война, смерть, потери, боль, отец, партизаны, счастье… Молниеносным фильмом. Перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и Пелагея еле держалась, чтобы не упасть от страха.
- Руки вверх, – громко выплюнул мужчина за спиной, на остром, немецком языке.
