***
Пелагея шла, замыкая вереницу партизан, тяжело волоча ноги в тяжелых, мокрых сапогах, хлюпая носом. Происшествия сегодняшнего дня мерзкой бледной картинкой стояли у нее перед глазами: немцы с оружием, перестрелка, злые взгляды полковника, смерть лейтенанта Ледова и сержанта Гречко. Она вместе с Олей нашла недалеко у реки неглубокую яму среди больших валунов и предложила похоронить Колю там. Так и сделали: накрыли ветками и камнями, так как лопат не было, положили на край могилы пилотку, отметили на карте место захоронения и ушли. Всю дорогу молчали. Бодрости ни у кого не осталось, все хотели спать, хотели привала, чтобы отдохнуть не только телом, но и мыслями. В голове полковника происходила чересчур бурная активность. Он все вспоминал, не мог ли случайно рассказать сержанту об их плане, который сейчас, возможно, в очередной раз находился на грани провала. Сердцем чувствовал, что нельзя выкладывать все сразу, никак не мог доверить Артему план диверсии, но и не осторожничал сильно. А теперь беспокоился, что раз удалось этому отщепенцу прямо под носом провести пару фрицев, то услышать он точно что-то мог. От большого отряда, у которого на счету столько удачных диверсионных задач, осталось всего ничего, и полковник Билан с сожалением думал, что какие-то тринадцать человек не смогут совершить самое главное дело, несмотря на то, что рядом остались самые сильные. Он боялся, что смерти будут продолжаться, будут уходить и дальше из жизни близкие люди практически бессмысленно, и все из-за того, что полковник не знает кому доверять. Дима вздохнул и обернулся назад, туда, где завершала вереницу партизанка, опустив голову вниз, думая о чем-то своем. Ему хотелось прогнать ее, оставить здесь, привязать к дереву, да вообще сделать все, что угодно, лишь бы она не шла больше с ними. Хотел просто толкнуть ее, чтобы на ни на шаг не подходила к его родному отряду, но не мог. Желание защитить, согреть, утешить было гораздо сильнее, чем желание предать. Он обещал стоять за нее, чтобы ни случилось. В Диме просыпалось такое же чувство хранить и беречь, какое родилось тогда, когда с ним рядом была Катя. И если Катя просто испарилась из его жизни, так грубо, жестко и бездушно, то Пелагею он не отпустит, даже тогда, когда она сделает свое «дело». Дима отвернулся, продолжая вести за собой свой маленький отряд. Как бы больно ему не было, от осознания того, что верного товарища и лучшего друга рядом больше нет, он стойко переносил беспрерывно сосущую боль где-то в глубинах его и так уже израненного сердца. Он сказал сам себе, что подумает о горе потом, когда над верхушками деревьев перестанут летать истребители и когда земля высохнет от крови. Все валились с ног, когда небо загорелось багряным закатом. Солнце, осевшее низко к земле, пробиралось сквозь зеленые, длинные травинки, запуская в них свои лучи словно пальцы в водную гладь – мягко, нежно. Дул свежий, прохладный ветер, волнами раздувая золотящуюся под солнцем зелень. Было особенно спокойно в этот момент и хотелось, чтобы это спокойствие сохранялось еще настолько долго, чтобы хватило каждому кусочку земли на миллион лет вперед. Именно этот момент, когда так звонко прощаются с днем птицы и приветствуют ночь, когда чувствуешь силу, ступая на свою землю, вдыхая свой воздух. Идти вторые сутки сил не было, и поэтому как только на землю опустились сизые сумерки, полковник приказал разбить ночлег. В тишине, под негромкий голос Димы, расположились на маленькой полянке прямо под открытым небом, без костра, перекусив полусырой, холодной картошкой. Более бедственного положения отряд Билана еще не терпел. Лес казался непроходимым, совершенно непроглядным, несмотря на то, что отмеченные на карте деревни все приближались и приближались. - Я на посту, потом Чеко и Карамзин меня сменят, – предупредил полковник, снимая пулемет с плеча и облокачиваясь о дерево. – Отбой.***
К ночи похолодало, порывистый ветер уже пригнал светло-серые тучи в одну кучу, а длинная, черная от темноты трава неистово колыхалась, создавая негромкий шелест. Партизаны укутались в свои плащи и, положив голову на сумки, дремали все как один, все, кроме Пелагеи. Девушка сидела на земле, поджав колени к груди, и безотрывно смотрела на темный силуэт полковника, стоявшего напротив нее, на противоположном конце небольшой полянки. Она быстро закидывала в рот кислые ягодки и морщилась от того, что они неприятно щипали щеки и язык. Не смотря на то, что глаза сами по себе закрывались, и партизанка пощипывала себя за кожу на коленке, чтобы не засыпать, в сон клонило неимоверно. Пелагея боялась уснуть, боялась, что ночью что-то произойдет, потому что живот неприятно скручивало от страха. Она переживала дни страшнее, когда на ее глазах погибали друзья, и знала, что сейчас чувствует полковник, поэтому не хотела спать, представляя, какой в его душе ураган. Пелагее хотелось подойти и утешить, сказать хоть что-то или даже извиниться, но все никак не могла набраться смелости. Ей казалось, что Дима зол на нее. Она точно знала, что он смотрит в ее сторону, не стеснялась его взгляда, но подойти не могла. Она бы так и сидела, до самого утра, если бы полковник сам не пошел в ее сторону. Пелагея закинула в рот оставшиеся в ладошке ягодки и, энергично зажевав их, облокотилась о дерево, разглядывая приближающийся темный силуэт. Полковник, не останавливаясь ни на секунду, ни о чем не задумываясь, сел рядом с ней на землю, поджимая колени, да так близко, что Пелагея от неожиданности отпрянула в сторону. - Боишься что ли? – с усмешкой, тихо спросил Дима, снимая с головы фуражку. Он хотел с кем-то поговорить о чем угодно, хоть о набегающих тучах, лишь бы не плавать мыслями в том болоте, которое творилось в голове. - Нет, – Пелагея пожала плечами и резко придвинулась к полковнику практически вплотную, прижимаясь своим плечом к его плечу. Дима только удивленно вскинул брови, поглядывая на партизанку. – Вы вовсе не страшный, - она повернула голову к полковнику, замечая, как в ночи блестят его темные глаза, как два огонечка, и невольно улыбнулась. – А вы меня боитесь? Дима, обескураженный вопросом, не понимал, шутит ли девушка или спрашивает всерьез. Что было бы, если он скажет, что боится, боится подпускать ее близко, боится, что она несет несчастье. Разговор бы стал слишком откровенным, чего полковник не мог допустить. - Нет, – шепотом ответил Дима, никак не ожидая подвоха. Пелагея нахмурилась и прижалась к полковнику еще сильнее, наклоняясь к его лицу предельно близко, до такой степени, что чуть ли не коснулась своим носом его носа. Партизанка тяжело дышала, чувствуя, как рядом с полковником у нее захватывает дыхание, как в висках начинает стучать, а сердце колотится как ненормальное. - Дим, – Поля облизнула пересохшие губы, которые были все еще сладковато-кислые от ягод, и закрыла глаза. – Почему я уже готова за тобой и в огонь и в воду? – еле слышно спросила девушка, невольно сжимая в руке подол платья. - Потому что ты глупая, - так же тихо ответил Дима. Он не хотел ее обидеть, просто хотел оттолкнуть, совсем чуть-чуть, чтобы она понимала, что то, что твориться в ее душе не правильно. Пелагея потупила взгляд и отодвинулась, как внезапно полковник, неожиданно даже для себя, схватил ее рукой за шею и придвинул назад, на то же самое место. Вовремя выставив руки перед собой, упираясь ладонями в грудь Димы, девушка сохранила ту хрупкую стену между ними. Сердце у нее стучало у самого горла и казалось, что дышать совсем нечем. Ветер, усиливающийся с каждым мгновением, закручивал в вихрь не только траву и листья, но и мысли Поли, смешивая их в непонятную субстанцию. Совсем забылось время, не важны были место и обстоятельства, в которых они сейчас находились. Жизнь Пелагеи наполнялась все больше моментами, от которых она теряла голову, и от которых она хотела отпустить все на свете. - Ты, главное, не будь глупым. А мне можно, – прошептала Поля, наклонившись к полковнику еще ближе, коснувшись своим носом его щеки. Дима громко выдохнул, чувствуя, как Поля мягко провела ладонями по его груди, а потом резко отвернулась, скидывая с шеи его руку. Облокачиваясь о дерево, выпрямляя перед собой ноги, она мечтательно смотрела в небо, а на губах ее играла лукавая улыбка. Мысленно ругая себя за те чувства, которые огненной лавой бурлили внутри него, когда партизанка была так близко, полковник сидел практически неподвижно, не сводя взгляда с девушки. - Хоть я с вами почти не знаком, И далеко отсюда мой дом, Я как будто бы снова Возле дома родного, – негромко пропел Дима строки, которые мигом ворвались в его сознание, так просто описывая состояние души. Партизанка перевела на него удивленный взгляд, все еще не переставая улыбаться. Холодные порывы ветра заставили вновь ближе придвинуться к полковнику, бесцеремонно положить голову ему на плечо и взять его руку в свою, крепко сжимая замерзшими пальчиками. - Это еще зачем? – пробубнил Дима, пытаясь вложить в свой голос хотя бы долю возмущения, но из-за улыбки, которая играла у него на губах, сделать это было крайне сложно. - Я хочу, чтобы ты себя больше чувствовал как дома, – прошептала Поля, закрывая глаза. – А вдруг завтра меня не будет, ведь сегодня это было так близко. Уже стало все так тяжело, просто непосильно, и какое счастье, что я встретила тебя и твой отряд. Мне стало легче, и я хочу, чтобы тебе стало легче. Обвивая тонкую талию девушки руками, Дима сильнее прижал ее к себе, чувствуя, как не только она нуждается в нем, но и он в ней. Ее вера в то, что она одна может облегчить всю его боль, помочь в любой сложной ситуации, только придавала уверенность и завтрашнем дне. Прерывисто вздыхая, он прикоснулся губами к ее макушке, крепче сжимая в объятьях. - Спи. А завтра все будет хорошо, – сказал Дима, хоть и не был в этом уверен.