Прекрасная партизанка

      Толстым слоем на землю опускался сизый утренний туман, залезая в каждую ямку, обволакивая в свои пуховые объятья каждое дерево. Словно за стеной раздавались громкие взрывы, от которых вибрировала земля, а в небо поднимались черные столбы дыма. Сквозь этот шум доносилось громкое и противное карканье перепуганной вороны, которая свалилась с дерева и кричала где-то за валунами. Мир постепенно лишался красоты, она умирала в миг, как будто и не должна была быть.       Рвались снаряды с громким треском, били винтовки звонкой очередью, будто бесконечный стоял шум, от которого звенело в ушах, а потом резкая тишина. Казалось, что все наконец-таки закончилось, что можно вылезать из-за кустов, опустить оружия и спокойно выдохнуть, выпуская из легких весь мерзкий осадок гари, которой был пропитан каждый дюйм. Но потом снова раздавались внезапные выстрелы, от которых подпрыгивало сердце и приходилось вновь и вновь отбиваться, отстаивать свое место, свою землю, родную, которая уже даже перестала рыдать от боли и горя.       В глазах полковника Билана все двоилось из-за едкого дыма, и поэтому немцев, одетых в серые мундиры, было практически не видно за толстыми стволами деревьев, объятых туманом, и за пышными кустами, пропитанными дымом. Практически все время он старался разглядеть среди мшистых валунов партизанку, которая, разбуженная внезапным вторжением, выхватила свой пулемет у лейтенанта Карамзина и шмыгнула куда-то вдаль. Когда каждого партизана из отряда можно было разглядеть и понять, что все стоят на своих позициях, что все живы и здоровы, от Пелагеи не было и духу.       Сколько Дима ни вглядывался в толстую дымку, понять, сколько фашистов напало, не мог. Пули били отовсюду, казалось, что фрицы стоят плотной шеренгой по всему периметру, будто зажали в кольцо, но постепенно отбегая назад, меняя свои позиции, полковник понимал, что они находятся только впереди. Под огневым прикрытием пробиралась тройка фрицев к своим раненым, в надежде забрать их с точки боя, но тут же падали на землю и прятались за деревьями, когда в них мощным залпом летели пули партизан. Патронов было мало, большая часть осталась в лагере, из которого им пришлось уйти под натиском автоматов, поэтому командир не стрелял впустую, рассчитывал каждый ход.       Когда гул вновь замолкал, полковник Билан привставал и осматривался, считал, сколько голов из его отряда мелькает сквозь затуманенную листву. Сил было мало, командиру казалось, что без лейтенанта Ледова все идет шатко и неуверенно. Он бы сейчас взял да попросил бы его пойти и осмотреть всех, а сам продолжал держать оборону, но теперь просить было некого, все были заняты своим прямым делом.       Внезапно, как из-под земли вылезла светлая голова партизанки с листьями, травинками в растрепанных прядях, с большими испуганными глазами, которые сейчас были и абсолютно пустые, как стеклянные. С души Димы словно камень упал, и, свободно выдохнув, он сел обратно, потянув за собой и девушку. Она снова была чумазая, как черт, а из губы, которая только начала заживать, вновь стекала кровь. - Уважаемый полковник, восемь немцев ведут обстрел, а тройка направилась к нашему временному лагерю. Они хотят забрать наши припасы, – выпалила она на одном дыхании, хватаясь за горло, безотрывно глядя на полковника.       Дима удивленно округлил глаза и нервно сглотнул. Он не знал что делать: хвалить за полезную информацию или ругать за самодеятельность. Времени не было ни на то, ни на другое. Недолгая тишина могла прерваться в любую секунду вновь разрывающимся где-то рядом снарядом или автоматной очередью. - Ни на шаг от меня, – прорычал полковник, хмуря брови. - Но как же, там ведь оружие… - Ни шагу! – перебил ее Дима, тряхнув за плечи. Мысль о том, что она может сама улизнуть и попытаться убить троих немцев не укладывалась у него в голове. Перед ним была не партизанка, не солдат, а девочка, белокурая, маленькая, глядящая снизу вверх на больших взрослых и старающаяся подражать им, казаться смелее.       Какая напуганная она вышла из леса, как грубила и огрызалась, как не слушалась и стояла на своем, как пряталась от немцев под водой, а потом рыдала… Все это не смелый и стойкий солдат, а девчушка. Глупая, маленькая девчушка.       Читая в глазах полковника усмешку, замечая, с каким снисхождением он смотрит на нее, как пытается приклеить к себе и не отпускать, Пелагея мрачнела на глазах. Она хотела немедленно рассказать о всем, что она пережила за долгие два года, хотела показать, что жизнь полковника была сахаром, по сравнению с ее, но сейчас все слова, что она знала, будто вылетели из головы, и она так и не смогла вымолвить и слова.       Быстрым движением сбрасывая с плеч его руки, она дернулась назад, резко поднялась на ноги и прежде чем полковник успел схватить ее, рванула в сторону лагеря. В тот же момент воздух с громким свистом прорезала громкая очередь, разбивая кору на рядом стоящем дереве. Полковник пригнулся, прячась за валуном, и огляделся по сторонам. Из кустов вылезла Ольга с наганом за плечом, и поползла в ту сторону, куда побежала Пелагея. Лейтенант Карамзин выглянул из-за того же куста и начал отстреливаться, прикрывая связистку. Все походило на тщательно спланированный сговор. Полковник не мог крикнуть и остановить Ольгу, чтобы не привлекать внимание, поэтому он схватил с земли автомат, высунулся из-за валуна и прицелился, выискивая мелькающие серые мундиры.

***

      Ловко огибая деревья, тихая, словно тень, партизанка будто бесшумно летела по воздуху. Скользкая от мелкого ночного дождя трава замедляла движение, из-за едкого дыма, который мешался с туманом, щипало глаза, но она, держа наготове свой ППШ, бежала прямо к лагерю, который им пришлось покинуть под натиском внезапно заявившихся немцев.       Она не боялась, но ей хотелось бояться. Держать оружие в руке было привычкой, быть тихой было привычкой, быть сильной и жесткой тоже было привычкой. Зачем-то прямо сейчас Пелагея хотела доказать, что она солдат, когда совсем недавно пыталась казаться хрупкой и беззащитной. Просто привычка.       Упав в неглубокую ямку около поляны, она раздвинула густую влажную траву и глазами выискала троих фрицев, выворачивающих из мешков партизан вещи. Спуская затвор, она глубоко вдохнула горький запах гари, а затем медленно выдохнула, прицеливаясь. Она делала это сто раз, она привыкла нажимать на курок, даже не вздрагивая.       В этот раз выстрел раздался не от ее пулемета, заставляя невольно дернуться. Один из немцев мигом повалился на землю. Пелагея резко обернулась на выстрел, замечая среди камней зеленую пилотку и черные кудри, которые тут же скрылись за деревом. В сторону связистки полетели немецкие пули, партизанка недовольно скрипнула зубами, а затем снова прицелилась.       Выстрел – и из груди второго фонтаном брызнула алая кровь. Третий резко дернулся назад, роняя бледно зеленую каску, и попытался скрыться за деревьями, но второй выстрел партизанки впился ему в ногу и немец, истошно крикнув, повалился на землю следом за другими. Выстрелив завершающий раз в раненого фрица, она быстро встала на ноги, убирая за ухо выпутавшиеся из косы пряди, и направилась к дереву, за которым сидела Савина.       Она сидела на земле, поджав ноги в резиновых сапогах к груди, и смотрела прямо перед собой, не моргая. В голове ее все еще звучал громкий крик фашиста, и поэтому она недовольно морщилась. Казалось, как будто она никогда не стреляла и не убивала. - Ты чего? – удивлено спросила Пелагея, присаживаясь рядом. – Зачем пришла?       Ольга повернула к Поле голову, все так же обнимая себя за колени, и горько усмехнулась. В глазах ее, больших и черных, стояли слезы. - Почему же тебе это так легко дается? – тихо спросила связистка, давая волю слезам. – А вдруг у него была семья? Они его больше никогда не увидят. - Разве кому-то нужен вор и убийца? Он не достоин иметь семью, – просто ответила партизанка, пожимая плечами. - Но ведь ты убийца. И я убийца, – прошептала Ольга, вытирая слезы, размазывая засохшую грязь по щекам.       Пелагея вздохнула и отвернулась от связистки. В тишине больше не было слышно выстрелов и взрывов, ворона не каркала, было все как-то спокойно и тихо, будто и не было крови и смерти. Туман медленно рассеивался, рассеивался и послебоевой осадок. Каждый раз бой казался сном, а на сердце после него появлялась легкость. Все закончилось. - Но я не убивала, – ответила Пелагея, поворачиваясь к связистке. – И ты не убивала. Убивают налетчики – немцы. А мы защищаем.

***

- Ты с ума сошла? – прорычал полковник, подбегая к партизанке, которая собирала рассыпанные вещи обратно в мешок. Девушка бросила последнюю коробку с патронами и выставила руки вперед, останавливая его, упираясь ладонями в грудь. – Я тебе не разрешал. - Мало ли, что вы не разрешали, уважаемый полковник, – ответила она, легонько отталкивая его от себя. – Посмотрите на ваш отряд. Неужели, вы продержались бы на двух пачках патронов на весь отряд? Почему вы не примете тот факт, что я правильно поступила? Неужели вы настолько гордый и самоуверенный, что считаете, будто всегда правы только вы?       Савина, стоявшая совсем рядом, невольно открыл рот от громких слов Пелагеи, и хотела было отдернуть ее, но промолчала. Полковник, сжимая кулаки, перевел взгляд на связистку, которая была вся заплаканная и расстроенная, и нахмурился. - Смирнова убили. Иди туда и помоги откопать яму, – попросил командир, хоть и знал, что десять человек справятся сами. Ему было просто необходимо остаться наедине с Пелагеей. – Выполнять!       Ольга, опустив взгляд, тяжело вздохнула, прикрыв глаза, а потом пошла по направлению к отряду, с болью в сердце, понимая, что любимый полковник жаждет остаться с подругой один. Она все понимала, все видела и чувствовала, но сделать ничего не могла, да и не хотела.       Дима проводил связистку взглядом и тогда, когда она скрылась за деревьями, посмотрел на хмурую Пелагею. Он уже привык к ней. Привык видеть ее рядом, привык, что она ввязывается в неприятности и ведет за собой хвосты, привык к нарастающей привязанности к ней, и мысль о том, что она могла сейчас погибнуть, сводила его с ума. - Что ты несешь? – спросил Дима, покачав головой.       А Пелагея не понимала его. Перед ней был все тот же броне-полковник, хмурый и жесткий, с которым было очень тяжело. Вчера вечером его защита растворялась, и было так тепло и приятно находится с ним рядом, а сейчас снова появилась эта непробиваемая стена. - Патронов мало, – спокойно ответила Поля, пожав плечами, спокойно подпуская полковника ближе. - Патронов мало не бывает, а вот ты одна, – Дима подошел к ней совсем близко, смотря на нее сверху вниз, еле борясь с желанием схватить и притянуть к себе. – Почему ты не можешь угомониться?       От слов полковника на сердце теплело. Хотелось закрыть глаза и слушать его негромкий голос, повторяющий эту короткую, но такую ласковую фразу: «а вот ты одна». - Потому что так было всегда. Я не остаюсь в стороне, я никого не оставляю, – Пелагея запнулась и опустила взгляд. В мыслях пыльным облаком взялись неизвестно откуда большие голубые глаза, две короткие золотые косички и узкие губки, мило улыбающиеся. Помотав головой, она облизнула щиплющую, рассеченную губу, а затем снова подняла взгляд на полковника. – Я хочу быть слабой, ведь ты рядом такой сильный. - Так будь слабой. Можешь сдаться для меня, – Дима неуверенно положил руки Поле на плечи, ласково гладя большими пальцами по острым, выпирающим ключицам. Он замечал, как от его прикосновений кожа Пелагеи покрывается мурашками.       Его чувства к Пелагее били сейчас через край, достигали апогея. Он словно тянулся к чему-то необыкновенно драгоценному, к большому и мирному солнцу. - Вообще-то мы на войне, – пролепетала партизанка, прикрывая глаза, делая решительный шаг к полковнику, прижимаясь к нему вплотную. Возбуждение дурманило голову, теплота, обволакивающая с ног до головы, затрудняла дыхание. – Слабые погибают.       Перемещая одну руку на талию партизанки, обнимая и крепче прижимая к себе, он провел второй рукой по ее тонкой шее и, впуская пальцы в растрепанные волосы, уткнулся носом в щеку, прикрывая глаза. А ведь на самом деле он сдавался… Мягко поцеловал в щеку, а затем в губы. Внутри Димы все замерло, все ловило этот миг, когда он прикоснулся к нежным и желанным губам.       Поморщившись от боли, когда Дима прикоснулся языком к ранке, Поля тихо простонала и разомкнула губы, позволяя углубить поцелуй, кружащий голову. Вплетая пальцы в волосы Димы, сбивая с его головы фуражку на землю, она прижималась все сильнее и сильнее, целовала все жарче и жарче, не обращая внимание на щиплющую боль.       Прямо сейчас мир был словно податливый и понимающий, выделяя им время на друг друга, позволяя отдаться бушующему чувству с головой хоть на немного.