***
Яркое, внезапно ворвавшееся в голову воспоминание тут же исчезло, когда полковник толкнул в плечи лейтенанта Карамзина, вдавливая его в дерево спиной. - С ума сошел? – прорычал Дима, яростным взглядом упираясь в лейтенанта. - Простите, товарищ полковник, мне показалось, что там кто-то был, – хмурясь, ответил Карамзин, нервно сглатывая и облизывая пересохшие губы. Пелагея стояла, прижавшись к мшистому дереву спиной, и часто, глубоко дышала, пытаясь унять громко стучащее, перепуганное сердце. Хоть она и была смелой, но всегда думала, что страх умереть вот так глупо, от рук фашистов, порабощает всю ее смелость, заставляет падать духом. И сейчас ей, как и всегда, казалось, что это ее последний день, что останется она тут и даже не попрощается с родными. - А мне показалось, что ты сейчас будешь идти в конце, – все так же сердито, сжимая кулаки, сказал Дима. Если раньше он смело принимал бой, мог нападать сам, то сейчас желал лишь спокойно дойти до одной деревни, затем до другой, совершить диверсию и спокойно выдохнуть, хотя бы на минуту почувствовать свободу. - Вы не сердитесь так, – тихо попросила партизанка, забирая выпавшую прядь волос из косы за ухо, с какой-то опаской наблюдая за всеми исподлобья. – Все голодные, хотят пить, уставшие… может показаться все, что угодно. Я, лично, за привал. - Никаких привалов. Идти осталось пару часов, там и отдохнем, – бросил полковник, сердитым взглядом оббежав весь отряд, собравшийся вокруг него. Он торопился, очень торопился, боялся, что не успеет, как и прошлый раз, боялся, что пока они тут сидят и едят, где-то совсем близко могут кого-то убивать или мучить. Дима хотел быть наравне со всеми. Люди голодали, и он хотел голодать, людям было больно, и он готов был испытывать боль, хотел защищать всех, при этом ставя под удар себя и отряд. – Карамзин, иди в конец. - Товарищ полковник, – тихо позвала Ольга, поджимая губы и обнимая себя за плечи. – Все-таки нужен привал, – и она потупила взгляд, когда Дима хмуро посмотрел на нее, тяжело вздыхая. Пелагея усмехнулась, наблюдая за тем, как красавица связистка смиренно робеет перед полковником, как розовеют ее щеки, как длинные, тонкие пальчики начинают теребить шов на плече зеленой тужурки. В голове ее ярким пламенем взвилось новое воспоминание, совершенно свежее, от которого бросало в жар и появлялось желание повторить. Ее смущало то, что такие мысли появились совершенно в неподходящий момент, когда надо думать о мире. Но именно эти мысли воскрешали ее, давали стимул. Вокруг поднялся странный гул, и полковник негромко шикнул на отряд, привлекая к себе внимание. - Будет привал, совсем недолго, чтобы поесть, умыться, и снова идти, – сдался Дима, недовольно складывая руки под грудью. Весь его отряд внезапно показался ему слабым и ни на что не способным, а мысль о том, что остались самые сильные переросла в мысль, что остались самые трусливые. Он разочаровывался в каждом, смотря, как они живо начали расчищать заросшее место привала, притаптывать влажную траву, пытаться развести маленький огонь, чтобы сварить картофель. И устало рассаживаться в маленький кружок. Полковник хотел скорее все это закончить, а отряд лишь тормозил его. - Слабаки, – бросил полковник, замечая, как Карамзин, Ольга и Пелагея бросили на него удивленный взгляд. А он не жалел, что сказал это, он хотел подойти к каждому и указать на его недостатки, сказать в лицо, что ему не нравится, но сейчас только развернулся и зашагал вглубь леса, не забывая автомат. Пелагея хотела броситься за ним, но вовремя отогнала эту мысль и присоединилась ко всем. Отряд был занят делами, но только связистка сидела на валуне, вытянув и скрестив длинные ноги, устало наблюдая за всеми. Партизанка присела рядом, прилежно положив руки на колени, выпрямив хрупкую спинку, улыбнувшись лишь краешком губ. «Почему такая красивая должна сидеть здесь, среди грязи, плакать, убивать и страдать?» - задумалась она, искоса наблюдая за Ольгой. Ей хотелось узнать, как же она сюда попала, как давно, что произошло за это время, но спросить напрямую не решалась. - Влюбилась в полковника? – внезапно, даже как-то само собой, вырвалось у Поли. Девушка усмехнулась и открыто глянула на связистку, абсолютно точно копируя сейчас ее позу, упираясь ладонями за спиной в валун, чувствуя, как в них впиваются мелкие камушки и палочки. - То же самое могу спросить и у тебя, – Ольга вздохнула и опустила взгляд. Такого открытого вопроса от партизанки она никак не ожидала, хоть и чувствовала, что все уже давно догадались о ее чувствах, даже сам Дима. – Я не просто влюбилась. - А что же? – тут же переспросила Пелагея, не скрывая слишком ироничной улыбки. - Он меня когда-то спас… – Ольга вздохнула и отвернулась от партизанки, улыбка которой тут же сползла. – Во время прошлой диверсии. Сначала от выстрелов, и его ранило в руку, а потом от взрыва, накрыл меня своим телом. В один день два раза сохранил меня. И я не просто влюблена. Я люблю. Между ними повисла тишина. Пелагея, нахмурив брови, смотрела на профиль Ольги, безотрывно, даже не моргая, ощущая, как странное чувство расползается у нее внутри. В голове возникла тут же тысяча вопросов к самой себе, которые она никак не могла разобрать. Смятение и сомнение захлестнули ее мощной волной, и Пелагея нервно облизнула губы, дотрагиваясь язычком до ранки. А что, если она вмешивается в создающуюся только, крепкую цепь? А что если между Ольгой и Димой вот только-только может начать зарождаться сильная, гораздо сильнее влюбленности Пелагеи, любовь. Ведь столько прожитых практически бок о бок лет не должны были пройти даром. Тем более, когда спасают чью-то жизнь. Обычно после этого влюбляются. Ольга и сама не знала, что на нее нашло и с чего вдруг она с таким удовольствием рассказывала партизанке о любви и о спасении. Она с самого начала замечала заинтересованные взгляды Димы на Пелагею, замечала, что времени они проводят вместе много, замечала их трепетное и бережливое отношение друг другу, замечала все, и мешать не хотела. Она никогда не рушила чужого счастья, и построить свое с полковником не могла. В то время, когда партизанка должна была думать о войне, все мысли ее занял полковник. Пелагея кивнула и встала с валуна, поправляя сухарку на плече. - Полковник смелый. Я рада, что ты оказалась цела и невредима, – абсолютно искренне, без злобы и ревности, ответила девушка, повернувшись к связистке. Она тут же сказала себе в мыслях, что ведь полковник тоже спасал ее, и не раз. А еще она надеялась спасти его, потому что ей казалось, будто Дима себя загоняет и не дает возможности отдышаться отряду.***
Поднимался сильный, прохладный ветер, растаскивая густую, высокую траву в разные стороны, шелестя подсыхающими листочками на деревьях. Становилось темнее из-за серых, неподъемных туч, которые лениво ползли по небу, и из-за густых, зеленых крон. Снова собиралась сильная гроза, но это больше никого не удивляло и не волновало. -Ты не прав, – полковник, сидевший на поваленном дереве, резко обернулся на голос Пелагеи и подозрительно прищурил глаза. Он ее ждал, думал, что пойдет за ним сразу, и был удивлен, когда она нашла его только спустя полчаса. Пелагея медленно обошла полковника и встала напротив него, снова облокачиваясь спиной о дерево. – Твой отряд не слабый, они не машины. - Они не могут понять, что время идет на минуты, даже на секунды. Я бы без остановки прямо сейчас отправился сразу к цели, без отдыха и никому не нужных привалов. Я хочу спасти, мать его, эту землю, а они, да и ты, хотят отдыхать, – злобно прорычал полковник, сжимая кулаки и краснея. – Лентяи. - Ты не прав, – повторила Поля, складывая руки под грудью. – Много требуешь. Мы не машины, и ты не машина. Всем нужен отдых, всем нужна еда, и тебе тоже, Дима. Нужен адекватный полковник, который всех ведет, а ты ломаешься. Нужны сильные солдаты, партизаны, а не голодные и уставшие. На любое дело нужно время. Полковник усмехнулся и кивнул, все также не понимая, почему они до сих пор не идут, а греют ножки у костра. - Ты одержим. Неужели ты всегда был таким? – удивилась Поля, покачав головой. Ей становилось страшно за такое рвение скорее, как можно скорее убивать. – Голодный солдат ничего не сможет сделать, а сытый мыслит наперед. Ты знал? - Где это ты такое узнала? – спросил Дима, вставая с дерева, оставляя на нем фуражку, и медленно, будто прогулочным шагом, подходя к девушке. - Личный опыт. - Какой личный опыт? – снова усмехнулся полковник, совсем близко подойдя к партизанке. Их разделяли сантиметры. Пелагея вздохнула и закрыла глаза, не желая смотреть на полковника, который был явно в плохом расположении духа. Каждой своей клеточкой она чувствовала, как он зол, но все не могла понять его точку зрения. – Сегодня, во время ложной тревоги, ты жалась к моей ноге как трусливая гусыня. Что это значит? - Я была голодная и не могла трезво мыслить, – неуверенно ответила партизанка. Дышать становилось сложнее, на ногах стоять тяжелее, а сердце давно начало неровно отстукивать в самом горле. Напряжение, будто электрическим током, искрилось от Димы, прошибая насквозь и Полю. Полковник недовольно закатил глаза, сжимая пальцами кору дерева. - Когда человек голоден, он зол, он хочет драться. А ты просто трусиха. - Я не трусиха! – воскликнула Пелагея, ударив Диму в грудь, отталкивая от себя. Полковник отошел всего на шаг от слабого толчка партизанки, а потом настойчиво встал на место, так уверенно, будто делал это сто раз, положил руки на ее талию и прислонился лбом к ее лбу, заглядывая в теперь уже сердитые глаза. Она часто дышала носом, будто разозлившийся, маленький бычок, и Дима невольно усмехнулся, поглаживая большими пальцами ее тонкую талию сквозь платье. - Ты злой, потому что голодный, – тихо прошептала Поля в его губы, краем уха услышав, как по небу прокатился первый, громкий раскат грома. - Я просто злой, - ответил Дима, тут же словив ее губы своими губами. Сейчас он целовал ее со злостью, горячо и страстно, совсем не как тогда, после битвы. Трепет, нежность и бережливость куда-то испарились, уступая место непонятной, неприятной злобе. И Поле это не нравилось. Упираясь кулаками в его грудь, стараясь не отвечать на поцелуй, не раскрывать рот при настойчивом напоре языка полковника, девушка и сама уже порядком злилась на него. Схватив Пелагею за подбородок и сильно надавив на него так, что она пискнула и открыла рот, Дима одной рукой обхватил ее за талию и крепко прижал к себе. Через мгновение, будто по щелчку, оказавшись в сильных и надежных руках полковника, девушка расслабилась и все же позволила себя целовать. Расшибленная губа снова болела, а Поля невольно вздрагивала, когда полковник проводил по ней языком и посасывал. Голову кружило каждое прикосновение Димы. Границы дозволенного были просто стерты, и введены новые. Границы безграничного. Сердце обоих бешено колотилось от внезапно нахлынувшей страсти. Любовь была. Непобедимая. Война была. Смертельная.