Прекрасная партизанка

      Через небольшое, заключенное в деревянную раму окно было видно лес, под серебристым диском полной луны. На улице было слишком тихо, и даже сквозь закрытые двери и окна Пелагея слышала, как размеренно «ухукает» сова и как стрекочут сверчки. Затишье перед бурей. Ей раньше доводилось взрывать немецкие склады, но тогда она была более бойкой, резвой, бесстрашной, ей нечего было терять. Сейчас ее беспокоила лишь мысль о том, что она будет делать, если останется одна.       Поднимаясь с жесткой кровати, на которую ее любезно уложили хозяева небольшого домика почти на краю деревни, партизанка недовольно хмурилась, вглядываясь в темные углы комнаты. От неприятной пустоты, которая ютилась во временном жилище, Пелагея передернула плечами. Ей хотелось чувствовать под спиной мягкий, пахнущий влагой мох, а не жесткую лавку с матрасом; под ногами шелестящую траву, а не скрипящие половицы; над головой далекое, но родное небо, усыпанное звездами, а не отсыревший от частых дождей, деревянный потолок.       Через пару домов от дома партизанки сейчас, наверное, мирно спал капитан Ханов, и этот человек был второй причиной бессонницы девушки. Она отмолчалась при встрече и не стала ничего говорить тогда, когда они по счастливой случайности остались почти без свидетелей. Только на полу сидела маленькая девочка с золотистыми, редкими кудряшками, разбуженная внезапно пришедшими гостями, и смотрела на партизанку во все глаза. Ее маленькая сестричка, которая и не знала, что у нее есть такая старшая сестра. Сил сказать «Здравствуй отец, это я, Пелагея, твоя дочь» просто не было. А действительно ли ей был так нужен этот незнакомый для нее мужчина, далекий, просто посторонний.       Пелагея быстро всунула ноги в сапоги и поднялась с кровати. Словно тень она пролетела по комнате, вышла за дверь и вскоре очутилась на улице, где прохладный ветер ласково запутывался в ее распущенные волосы, спутывая курчавые концы. В четырех стенах, под крышей было страшно. Негде было спрятаться, нечем было защититься. Лес, в котором партизанка проводила так много времени, который защитил ее от нападок, ее родная земля, дающая ей силы, был гораздо уютнее и спокойнее домика.       Глубоко вдыхая свежий воздух, прикрывая глаза от наслаждения, Пелагея зашагала по дороге прямо. Не смотря на то, что на улице ей стало легче, партизанка не могла перестать думать о том, как она будет жить, когда все закончится. Она давно сытно не ела, не ходила в магазины, не готовила, привыкла сидеть в засаде, дышать дымом и сдерживать слезы. Нормальная жизнь, о которой она мечтала с тех пор, пока не началась война, казалось, нитью ускользала из рук. Пелагея боялась, что как только она снова заживет, дверь в ее квартире откроется нараспашку, ударяясь ручкой о стену, в комнату снова вбежит ее друг с новостью, что опять началась война.       Она боялась, что будет вздрагивать при каждом шорохе, боялась, что останется привычка прятаться перед сном понадежнее, боялась, что будет пытаться разглядеть старые родные лица в толпе, а их уже не будет. Жизнь давно перевернулась с ног на голову. Привычное становилось таким далеким, а далекое наоборот, привычным. Каждый день беспокоиться за свою жизнь, каждый день видеть мучения и боль, каждый день стоять за свою Родину… все это стало таким обыденным. А лица родных, теплый дом и солнце в небе приходили только в мечтах.       Остановившись на узенькой развилке, партизанка посмотрела по сторонам, заметив, как в небольшой, ветхий амбар не спеша заходит полковник, снимая с головы фуражку.

***

— Не спится? — Пелагея заглянула в амбар, еле разглядев в его темноте фигуру полковника. Он сидел на полу, облокотившись о стог сена, и смотрел вверх, туда, где в крыше были большие дырки, через которое было видно луну и усыпанное звездами небо. — Слишком мало времени на сон, — сказал он, медленно опустив голову, останавливая свой взгляд на партизанке, вошедшей в амбар. Глаза уже привыкли к темноте, и Дима смог разглядеть милую улыбочку на лице Пелагеи, ее золотые, курчавые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и то, как она сжимала в кулачке ткань своего цветастого платья.       Партизанка уверенно подошла к полковнику и села рядом, тут же переводя взгляд на кусочек открытого неба. Безграничное, кружащее голову, оно сейчас было ей самым близким, самым родным и теплым. Привычная обстановки клонила ко сну и, глубоко вздохнув, Пелагея уложила голову на сено и прикрыла глаза. Полковник смотрел на нее безотрывно, разглядывал ее лицо в бледном, лунном свете. Он представить не мог, что завтра эта прекрасная девушка возьмет в руки автомат и убьет несколько фрицев, заложит мину, будет ждать, пока подорвется целый экипаж.       Поджав губы, он лег рядом, закрывая глаза и будто невзначай дотрагиваясь до руки партизанки. Улыбнувшись краешком губ, Пелагея мягко переплела свои пальцы с пальцами Димы и крепко сжала руку, чуть ли не впиваясь в нее ногтями.       Дима усмехнулся, открыв глаза и поворачиваясь лицом к партизанке. Он был рад, что она не смотрела на него в тот момент, потому что не хотел, чтобы она видела эту грустную, обреченную улыбку на его лице. — Кого ты здесь встретила? — полковник задал вопрос, о котором думал уже долгое время. Наблюдая за тем, как на глазах меняется настроение Пелагеи, Дима перестал улыбаться и ровно сел, выпуская руку девушки из своей. — Капитан Ханов — мой отец, — тихо ответила партизанка, привставая с сеновала на локтях. — Или был моим отцом… Полковник поджал губы, будто хорошо понимал ситуацию, в которую попала партизанка. В его голове тут же появилось множество вопросов, и он не знал, о чем следует спросить в первую очередь. — Когда-то давно-давно он просто решил оставить нас, — опередила его Пелагея, начав рассказ самостоятельно. — Даже не так, он не просто оставил нас, а оставил нам кучу своих долгов и проблем. Просто исчез из нашей жизни, оставляя маме возможность только плакать и находить решение для его проблем. Я не задумывалась на счет его поисков, все произошло спонтанно и быстро. В итоге я тут. Нажила на свою голову кучу проблем только ради того, чтобы подойти и спросить у него, глядя прямо в глаза, за что он так с мамой. А теперь даже подойти к нему боюсь. — Ты не обязана с ним говорить, — ответил Дима, хмуря брови. — Он даже не узнал тебя. — Он видел меня только маленькой девочкой, и… — попыталась защитить отца Поля, но быстро замолчала, замечая строгий взгляд Билана. — Сейчас в твоей семье все нормально? — Тогда, когда я ушла, все было в порядке. Я не знаю, что сейчас с моими родными, но если доверять моему чувству, то с ними все хорошо, — партизанка кивнула, будто пыталась убедить в этом саму себя, и неуверенно улыбнулась, снова поднимая взгляд к небу. — Должно же быть что—то для меня в этом мире. — Если вы хорошо прожили без него, то может все так и должно было случиться? Если ты не хочешь с ним говорить, то и не надо. Ведь уже ничего не изменится, — Дима, задумчиво вглядываясь в сеновал, выщипывая из стога по колоску, недовольно качал головой, не понимая, как можно бросить самое дорогое в своей жизни. — Да, на самом деле больше ничего не изменится. Тем более, у него есть дочь и, видимо, та, которая родила ее ему. Он не бросит их только из-за того, что придет неизвестная ему девушка и представится его первой дочерью. Я не хочу рушить его семью, как бы зла я не была, — ответила Поля, растирая похолодевшие от ветра плечи ладонями, падая обратно в колючий стог сена. — Надо уметь остановиться. Разве тебе нужны еще проблемы, разбирательства? Особенно накануне важной диверсии, — Дима склонился над Пелагеей, снова взяв ее за руку, переплетая пальцы. — Нет, — шепотом сказала Поля, без стеснения, откровенно вглядываясь в темные, блестящие глаза Димы. Она была уверенна, что ради жизни с этим мужчиной, она выстоит весь завтрашний день, и потом будет стоять столько, сколько понадобится, стоять за чистое небо над головой, за свежий воздух, за улыбки. — Я лишь хочу быть счастливой. И хочу, чтобы люди вокруг меня были счастливы. И хочу, чтобы ты был счастлив. Это все, что мне надо.       Аккуратно, пальчиками второй руки, Пелагея провела по хорошо видному в лунном свете шраму на щеке полковника, а затем по губам, очерчивая их контур. Как она была счастлива иметь возможность прикасаться к любимому человеку, чувствовать приятную вибрацию в теле, ощущая ответные касания, по настоящему купаться в любви, невзирая на царящий вокруг хаос. Любовь была необходима. Она давала стимул. — Не волнуйся обо мне. Ты должна беречь себя. Я буду счастлив лишь тогда, когда счастлива будешь ты, — негромко сказал Дима, наклоняясь к партизанке ближе, смотря ей прямо в глаза уверенным и сильным взглядом. — Не лезь завтра в пекло. — Что?! — возмутилась Пелагея, отталкивая полковника за плечи и поднимаясь с сеновала. — Ты хочешь сказать, что завтра я должна буду сидеть тут? Ждать, пока вы вернетесь, гадать, живы ли и здоровы? — Пелагея, — прошептал полковник, пытаясь снова взять руку партизанки в свою. Девушка быстро спрятала руку за спину, сверля Диму непонимающим взглядом. — Это опасно. Ты не должна рисковать своей жизнью ради… — …ради чего? — перебила его Пелагея, поднимаясь на ноги. — Ради Родины? Ради светлой жизни? Не должна рисковать ради любви? Я не буду отсиживаться в стороне, полковник. Все, что мне надо — это быть рядом там, быть начеку и подхватить в любой момент, прийти на помощь, — скрестив руки под грудью, нахмурив лоб, девушка пошла на выход из амбара. — Я не смогу нормально проводить диверсию, пока ты будешь там, — Дима поднялся вслед за Пелагеей и успел схватить ее за руку до того, как она вышла на улицу. Повернув ее к себе лицом, подтягивая ближе, Дима чувствовал, как вот-вот вырвется его сердце, как дышать становилось сложнее от чувств. Страх и любовь смешивались воедино, не позволяя здраво и правильно мыслить, отключая мозги. — Я все время буду отвлекаться, все время буду беспокоиться, не ранило ли тебя, в порядке ли ты. Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Ты понимаешь?       Строгость во взгляде партизанки сменилась на грусть. — Со мной все будет в порядке, если я буду рядом. Я от тебя не отойду ни на шаг, я буду прикрывать, я буду защищать, точно так же, как и ты меня. Я должна пойти, это мой долг. Не хочу, чтобы вся дорога сюда была напрасной, — Пелагея подошла еще ближе к полковнику, прижимаясь своей грудью к его груди.       Ее убедительный, проникновенный взгляд выбивал землю из-под ног полковника, кружил голову, и он не понимал, как можно все же будет находиться рядом с маленькой, хрупкой, но такой воинственной партизанкой, смотреть, как она стреляет и убивает, зная, сколько в ней любви к миру, земле и людям. — Ты только представь, — зашептал полковник, обнимая Пелагею за талию, прислоняясь лбом к ее лбу. — Как нам будет потом хорошо жить. Как будет свободно и легко. Не будешь больше вставать посреди ночи, боясь, что за тобой придут гестапо, боясь, что снова придется брать в руки оружие. — Сейчас это похоже на сказку. Но я готова на все, что угодно, лишь бы при этом ты был рядом. Не хочу, чтобы завтра… — голос партизанки дрогнул, а на глаза накатились непрошенные слезы. — …чтобы завтра наступало. Не хочу отпускать, не хочу воевать, не хочу слышать крики. Но я не пущу тебя одного. Я буду на подхвате, я приду на помощь в любую минуту.       Заливаясь слезами, зажмурившись и вздрагивая всем телом, партизанка льнула к полковнику, не скрывая своих чувств. Страх того, что эта ночь, такая спокойная и наполненная любви у них последняя, не давал успокоиться хотя бы на минуту. Сквозь собственные рыдания она не слышала, что заботливо и успокаивающе шептал ей на ухо Дима, обнимая за талию крепко-крепко. — Послушай меня, послушай! — воскликнул Дима, обхватывая ладонями красное, мокрое лицо Пелагеи. — Мы вернемся, мы с тобой обязательно вернемся в жизнь. Я тебе обещаю. Посмотри на меня, смотри, смотри и верь. У нас все получится. Не смей делать эту ночь прощальной, ты меня поняла?       Прерывисто вздыхая, унимая рыдания и слезы, которые до сих пор катились по красным щекам, Поля кивнула. Дима, стирая большими пальцами мокрые дорожки со щек, нежно прильнул к мокрым и соленым ее губам, но тут же отпрянул, внимательно посмотрев на партизанку. Пелагея, кивнув еще несколько раз, притянула к себе полковника, сжимая рубаху на его плечах в кулаки, и мягко поцеловала, привставая на носочки. Вкладывая в поцелуй всю любовь и нежность к Диме, стараясь передать все чувства, она все же не могла избавиться от страха.       Захватывало дух, кружило голову, и все же, поцелуй становился не любовным, а прощальным. Он не оставлял шанса на продолжение, жадный, ненасытный, он ставил точку за точкой.