А был бы батюшка...

— Я, собственно, извиняюсь, что вторгся на территорию… как бы это… ну, соседней организации… Ван Хельсинг, он же представитель соседней и немножко конкурирующей организации, посмотрел мрачно. Слушать этого, который зело здоров, зело бородат и зело смущен ко всему еще, не хотелось. Хотелось выпить, но выпить не светило. Во-первых, всю выпивку забрали на двоих Анна и Карл (последний заявил, что он только послушник, и вообще, схватки с Дракулой — это одно, а на такое он не подписывался). Во-вторых, мужественная челюсть Гэбриела упорно стремилась к земной поверхности еще после увиденного (или услышанного?) в замке Дракулы. Желание достать любимый многозарядный арбалет и застрелиться к оборотневой матери Ван Хельсинг приберег напоследок. — …кто ж знал, что у них там этот замок непонятно как выстроен?! Вот вешали бы табличку «Громко не разговаривать и не петь, стены ветхие». А то — твердыня, твердыня, а на поверку там, прости Господи, строили гастарбайтеры и из песчаника какого-нибудь. Да наш Владыка бы нас за этакую-то халтуру при постройке, скажем, свечной лавки… Ван Хельсинг тихо и досадливо укусил шляпу. Конечно, можно было бы саркастически пояснить, что петь в замке у Дракулы — это не всякий будет. Тем более — Рождественские гимны, басом и с энтузиазмом. Тем более — в присутствии самого Дракулы, незамедлительно свалившегося с потолка при появлении из воздуха чего-то большого, слегка подмороженного и напевающего во весь голос эти самые гимны. С другой стороны, выражение лица Дракулы, которому было сказано: «Отлезь, нечисть, некогда мне с тобой, служба у нас скоро. Вот распеваюсь, а то Владыка у нас — ого-го!» — не окупаемо никакими сокровищами Ватикана. А еще сарказм на отца Михаила не действовал в упор. Как и презрительные взгляды. Взгляды сверху вообще не получались, потому что конкурент в рясе был выше «левой руки Бога» на полголовы. За последние два часа Гэбриел Ван Хельсинг был осчастливлен следующими изречениями: — Нет, не надо макать арбалет в святую воду. Арбалеты от этого ржавеют и святее не становятся. Ты бы лучше ее внутрь принимал, хорошее дело. — Какая «левая рука Бога»? Гаврила, ты посмотри на себя-то вот сейчас. Думаешь, у Господа могут быть руки с настолько мрачным характером? — Прививки от оборотня? О, это я от жизни отстал. А пробы манту на вампиризм вы еще не разработали? — Пить не буду. И ты не пей. Древнего змея зеленым змием еще никто не победил. — И совсем я не громко… это… Ну да, диаконом был. Так какое там — вот наш отец Петр, он когда в большом воодушевлении и после отпуска ектении возглашает — даже оглашенные на службе стоят: пошевелиться боятся…* Еще Ван Хельсинг просветился в том смысле, что нежить, оказывается, может суициднуть. Наплевав на предания, без оборотней, очень быстро и даже как будто радостно. После басовитого откашливания и задумчивого «Надо бы еще панихиду повторить, вдруг певчих не будет»**. Детище Франкенштейна, которое быстренько отчалило в море, икая и напевая себе под нос что-то вроде непонятного «Житейское мо-о-оре воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти…»*** - добавляло к новой экзистенциальной картине мира каких-то удивительных красок. Что случилось с уцелевшими невестами Дракулы и Игорем — он знать не хотел. Но судя по тому, как Анна и Карл кинулись за запасами спиртного — какие-то отзвуки распевки отца Михаила донеслись и туда… — Ты где, — голос терялся, не доходя до горла. — А где ты вообще… Ты где вообще такому научился?! — В семинарии, — радостно выдал отец Михаил и отыскал в кармане подрясника печеньку. – О. Матушка моя пекла. Хочешь? А вы там в Ватикане… того… правда за нечистью по крышам бегаете? Наверное, если бы заморский гость посидел еще немного — Гэбриел все же вспомнил, куда дел свой арбалет. Но отец Михаил вскоре прокашлялся, пробормотал, что надеется, что Ватикан не обидится, и вообще, он же не знал, что его вот так вынесет… Потом помахал на прощание и убыл столь же непонятно, как и появился. Осчастливленный печенькой на прощание Ван Хельсинг еще немного пожевал шляпу, вправил таки на место мужественную челюсть и двинул будить послушника, потому что выносить такое в одиночку он не нанимался, несмотря на все свои обеты Ватикану. — Грм, — выразился Карл, когда его встряхнули мощной рукой. — Это Анна все допила. И вааапще, ик, я слышал про русских. Руины замка Дракулы — это еще для них нрм… нрмр… — Правда? — тихим, но страшным голосом переспросил Ван Хельсинг. — Тогда у меня всего один вопрос. Ты знаешь, что на прощание он назвал меня Гаврюшей? Гаврюшей, Карл!!!