Вы спрашиваете меня, что делать, а я… Вот что… Подумайте о природе жизни. О том, что было в самом начале, когда зародилась первая клетка: она разделилась – на две клетки. Весь смысл ее жизни был в том, чтобы передать все свои знания; и не было никакой выше цели… Вы спрашиваете меня, что же делать вам со всеми этими знаниями? Передайте их. Это единственный способ для клетки преодолеть время. Люк Бессон. «Люси»
Реальность крошилась и мерцала разодранным кружевом; Тень расползалась лентами и искажала пространство; несколько мгновений – и Дориан летит вслед за Вестником на залитый водой каменный пол. Жизнь поменялась, сменила направление – и все за одно мгновение; одно обескураживающее и совершенно безумное мгновение. Их перенесло в другое время. Только вот куда?.. - Если ты говоришь, что твой бывший учитель был обескуражен, то, значит, мы оказались в будущем. Насколько далеко сказать не берусь; но по всем законам мироздания для путешествия в прошлое необходимо затратить гораздо больше усилий; а у него на это времени не было. Свершившееся более статично, нежели будущее, которое изменчиво и которое гораздо легче моделировать. Бледный эльфёныш говорил спокойно, даже безмятежно; и Дориан с сомнением прищурил глаза, разглядывая хрупкую фигуру долийца. - Я смотрю, ты неплохо разбираешься в аспектах подобной магии. Словно тебе постоянно приходится путешествовать во времени… - Это чушь, - смеется альбинос, - Я знаю только смысл своего существования, и это дает мне возможность делать выводы – и зачастую они оказываются верными. Павуса терзает странное ощущение, что всё это – нереально и всего лишь плод больного воображения; что сейчас этот похожий на видение эльф растворится в пустоте и Дориан очнется в своей постели, отмахиваясь от дурного сна. Где же еще можно стоять рядом с растущим из стены столбом красного лириума, по щиколотку в воде и разговаривать о смысле жизни? Но пробуждение все не приходило; равно как и не исчезал эльфийский юноша, стоящий перед ним. Он улыбается, и Дориан в первый раз за их знакомство отмечает, что Вестник очень даже ничего.***
Дориан, чтобы возлюбленный эльф не переживал из-за его возвращения в Тевинтер, обещал писать и возвращаться изредка в Скайхолд, чтобы увидеться. Он ошибался. Эльф не переживал и ответного обещания не давал; и спустя год на все письма Павуса пришел единственный ответ, принадлежащий перу Лелианы. Сестра Соловей сообщала, что спустя три месяца после его отъезда Лавеллан покинул пост Инквизитора и, разрешив перед своим уходом все насущные вопросы и сдав дела Каллену, исчез в неизвестном направлении. Клан Лавеллан, который на три с половиной года принимал его и который Инквизитор уберег от неминуемого уничтожения, на все запросы ответил, что отшельник к ним так и не вернулся. Вместе с сообщением Лелианы пришли и все письма, которые тевинтерец писал своему аматусу. Ни одно из них не было распечатано – словно армия шпионов всего Тедаса, выискивая компромат, постыдилась прикасаться к столь личным вещам, зная, что тот, кому они предназначались, никогда их не увидит.***
Сад Скайхолда, где так любил медитировать Лавеллан, и где они с Дорианом частенько проводили время вместе за партией в шахматы, был пустым и мрачным. Инквизиция продолжала процветать, но, казалось, деревья и цветы впали в тоску после того, как их хозяин покинул сию обитель. Дориан не знал, зачем вернулся сюда, где всё будет напоминать ему о возлюбленном и резать сердце десятком острых ножей; но вернулся – и был весьма удивлен, когда узнал, что его ждут. - Магистр Павус? Дориан поморщился. - Уж ты-то меня так не называй, будь добр… Хрупкий эльфийский мальчишка с торчащими в разные стороны пепельными волосами и ярко-голубыми глазами только легко улыбнулся, напоминая собой воплощение явно излюбленной пареньком стихии электричества – точь-в-точь как Лавеллан, избравший лед… и ставший льдом. Ученик Нирнамэ, как сказала Лелиана, унаследовавший от него все знания и даже имя… - Я знаю. Просто учитель считал, что вы презабавно выглядите в такие моменты. В груди болезненно заныло. - Он… рассказывал обо мне? - Вы были любовью всей его жизни. Поэтому я просто… не удержался, и сохранил его воспоминания. Магистр неотрывно смотрел на юного Нирнамэ, и тот вздохнул. - Вам наверняка известно, что мой учитель… Инквизитор… являлся своего рода сосудом. Мы передаем друг другу древнейшие и сокровеннейшие знания, пока не придет их время; только Лавеллан не сказал вам того, что помимо древнейших техник и приемов к этим знаниям примешивается еще личный опыт каждого носителя. Вся проблема заключается в том, что мы не имеем права заводить… привязанности. Нет, это вовсе не какой-то негласный закон; чувства – какие бы ни были – усиливают нашу магическую мощь (а вы прекрасно понимаете, какая сила накапливается за многовековую передачу опыта!), и если мы любим кого-то, то существенно сокращаем время нашей жизни. Наша магия… убивает нас. - Убивает вас?! Погоди, ты хочешь сказать, что когда он начал… заигрывать со мной, он осознанно шел на свою смерть? Он… умер из-за меня? Павус изо всех сил старался, чтобы этот вопрос прозвучал обыденно; но дрогнувший и сорвавшийся в жалобный хрип голос выдает его с головой. - Нет. Даже не думайте об этом. Он умер бы в любом случае – это дело времени. Он сделал всё, что от него требовалось: спас мир, оставил ученика… Просто он выбрал человека, которого хотел любить. Не думайте, что это было для него простым решением; но он действительно любил вас и действительно был счастлив. - Он… выбрал меня? Я что, подштанники в магазине, чтобы меня выбирать? При всей моей любви к нему, он вёл себя, как конченный эгоист! - Несомненно. Но не думаю, что вы вели себя как-то менее эгоистично: в конце концов, он же не стал вас удерживать, когда вы оставили его. Как же: «Мы остались живы после магистра с претензиями на божественность, победили и при том никто никого не бросил? Мне срочно нужно уехать исправлять Тевинтер!» Дориан дёрнулся. Фраза резала, как по живому; но парнишка тем временем продолжал: - Но и ещё я неправильно выразился по этому вопросу, так что прошу меня простить. Тут несколько иной вопрос… Представьте себе, что наш мир – это всего лишь огромная игра; паззл с разнообразными количествами вариантов развития событий; и живем мы только в одной линии, не понимая и не осознавая, что существует - помимо нашего - бесконечное количество вариантов. Одни поступки приводят к другим – но это все можно просчитать заранее; увидеть все варианты и сложить нужную цепочку соответственно желаемому. Главное наше умение заключается в том, что мы способны это делать - во сне. В Тени, всего лишь за несколько часов медитации, можно прожить не только огромное количество жизней прошлого – но и бесконечное количество вариантов будущего. В Тени нет времени; там есть только настоящее прошлого, настоящее настоящего – и настоящее будущего. - Несмотря на то, что я неплохо – я всё еще надеюсь на это, увы! – знал Нирнамэ, звучит это всё равно как бред… - Ничуть не бредовее, чем ваши домыслы, когда вы попали в вариант «плохого» будущего, верно? – юноша заливается смехом, и альтус завороженно внимает ему, даже не пытаясь подавить волну тоски и боли – очень уж похож этот переливчатый звук на его Нирнамэ, - Вы просто попали на иную параллель – поэтому Инквизитор сохранял спокойствие. Он такой вариант видел в Тени; а когда оно проявилось в реальном мире… Впрочем, это не важно. А почему он «выбрал» именно вас… ох… ему было сложно удержаться. Очень сложно. Пусть это войдет в вашу копилку для личных достижений. «Не думаю, что этот факт вызовет у меня сколько-нибудь гордости, - печально подумал тевинтерец и взглянул на замолкшего паренька; - Я не устоял сам… и я потерял его сам. По своей вине…» «…Если тебе захочется хоть на какое-то время оставить Лавеллана после того, как все закончится – думай о том, что ты можешь его больше и не увидеть», - говорила некогда Сильванас – да сбережет их Фалон’Дин смелую долийку, – но Дориан не слушал. А стоило бы. Она знала, о чем говорила… Юноша скрестил на груди руки и, похоже, прекрасно читал по лицу человека все эмоции, прорезавшие измученное сердце; да и сам Павус не желал скрывать их – перед кем угодно, но только не перед Нирнамэ. Тоска разрывала душу, подобно выскочившему из темноты крикуну, и тевинтерец с мольбой взглянул на юного эльфа, а тот лишь ласково улыбнулся – и взмахнул рукой, наполняя темное безлюдное пространство искрящимся золотистым светом своей магии. Внезапно, словно кто-то невидимый стер серые тучи с небосвода, солнечные лучи мягко опустились в укромный внутренний дворик и яркий свет наполнил каждую песчинку окружающей местности. Поникшие деревья зазеленели и выпрямились; едва заметные ростки растений, выглядывающие из посадочных горшков, вытянулись и заколосились; и в этот же момент в звенящей тишине, окутывающей сад, словно зазвучала мелодия, ощутимая не слухом, но всем существом – самая настоящая музыка жизни, которую Дориан слышал до этого только один раз… Ученик Инквизитора запустил руку в невообразимо широкие складки потрепанной мантии и извлек трепещущий тонкими лепестками лотос - нежно-розовый, как предрассветное небо. - Он просил передать вам это, - едва нарушил тишину юноша и вложил цветок в ладони тевинтерца, - И сказал, что это вернет гармонию в вашу душу. Дориан коснулся дрожащими пальцами шелковистых лепестков и неожиданно для себя счастливо улыбнулся. С этого дня его сердце больше не тосковало.***
Комната была объята огненной пеленой, но почему-то это нисколько не пугало. Пламя не было чужеродным; оно являлось воплощением его стихии, и Дориан только наблюдал за ним; любовался, держа на ладони, словно любимую домашнюю зверушку. Это была Тень, воплощенная его сознанием. Огонь складывался в тропу и тевинтерец неторопливо двинулся вперед, оплетенный токами родной энергии и касаясь пальцами пламенных лепестков, пока не почувствовал ледяной ветер, дующий в лицо и чуть ли не пробирающий до самых костей. Некогда альтус, а ныне – магистр Павус нахмурился и осторожно двинулся к источнику холода; готовый атаковать возможного демона – помнится, ледяной магией разило Отчаяние… Но только откуда оно взялось в относительно довольном своей жизнью человеке? Пространство сменилось, поменяло форму и превратилось в инквизиторский балкончик, выходящий на горы и с которого Лавеллан встречал восход солнца. Выйти через дверь, шагнуть к низким перилам, повернуться на тихий вздох… и почувствовать, как сходишь с ума. - Нирнамэ?! - Не подходи ко мне, Дориан, - взмахом руки остановил долиец метнувшегося к нему возлюбленного и с явным трудом вернул руку в исходное положение, - Прошу. Выглядел эльф… чудовищно. Нижняя часть его туловища вросла в огромный кристалл льда, как некогда Фиона в альтернативном варианте будущего в глыбу красного лириума; тонкие пальцы на его руках были белыми, как снег и – Павус мог поклясться – смерзлись намертво и выглядели холодной пядью, как у статуи. - Аматус… что с тобою стало?! – тевинтерец с ужасом вглядывается в полупрозрачное лицо, словно надеясь найти в усталых красных глазах ответы на все вопросы, но Лавеллан лишь с трудом улыбается замороженными губами. - Прости… это… мой проклятый эгоизм. Меньше всего на свете я бы желал, чтобы ты видел меня в таком состоянии, но… мне безумно хотелось еще раз взглянуть на тебя… перед тем, как всё закончится. - Что закончится, аматус?! Неужели ты… неужели ты… - Умираю? Да. Я не божество, Дориан. Я даже не чета древним эльфам, чтобы входить в Утенеру… Я всего лишь Сосуд. Я – часть Знания, которого, может быть, этот мир никогда не заслужит. Прости меня, Дориан, но я… Лавеллана прервал странный треск: ледяная короста, покрывающая его туловище до пояса, с противным хрустом поползла на грудь, к самому сердцу. - АМАТУС!!! - Дориан, стой! – этот суровый командный голос мог остановить кого угодно – даже Железного Быка в его безумной ярости – и Павус, метнувшийся было к Инквизитору и интуитивно призывающий всю мощь огненной магии, застыл на месте, беспомощно наблюдая, как лёд сковывает любимого эльфа. Наконец, нарост прекратил свое движение, и Вестник с судорожным вздохом восстановил дыхание. - Ещё немного времени… Есть ещё немного… - рассеянно пробормотал он, а потом поднял измученные глаза на магистра, которого уже буквально разрывало от отчаяния, - Мне уже ничем не поможешь, Дориан. Я… я понимаю, что поступаю сейчас ужасно. Прости меня за это. Я знаю, что ты пытался отыскать меня - ибо многое чувствую через Тень. Но… поверь мне, не стоит. Не ищи меня; а ещё лучше - забудь… - Как же мне забыть тебя, аматус?! Я не смогу! Я не желаю этого! – альтус чувствовал, что задыхается; волна отчаяния, боли и беспокойной любви неумолимо затапливала рассудок, лишая возможности здраво мыслить, - Ты… ты… зачем ты мне это говоришь?! Зачем ты так жестоко поступаешь, грёбанный долийский отступник?! Неужели ты думаешь, что я прощу тебе то, что ты меня оставляешь… оставляешь вот так?!.. - Тсс, тише, Дориан… я же простил тебя, верно? Мы должны иногда отпускать тех, кого любим, как больно бы не было… Помнишь, когда-то давно мы разговаривали с тобой о том, на какие вещи можно смотреть бесконечно? Тевинтерец, с трудом сдерживающий рвущиеся в Тень эмоции, с усилием ухватил нить разговора и попытался вспомнить тот момент, о котором говорил Лавеллан. Долы… костер в ночи… замёрзшая кружка с вином… - Да… на огонь… на воду… на звезды… - И ты сказал мне, что все конечно: что огонь догорает, что вода обращается в лёд и приходит рассвет… Посмотри на восток, Дориан… утро наступает… Павус, не в силах сопротивляться любимому голосу, поворачивает голову и видит, как мерцает предрассветное небо и верхушек заснеженных вершин касаются первые лучи солнца. - …а меня больше нет… Неестественно спокойный голос звучит гулко, эхом отдаваясь от горных вершин, и Дориан рывком бросается вперед, пытаясь схватить Вестника за складки несуществующей одежды; силясь остановить, задержать – но долиец растворяется в лучах восходящего солнца – единственного, что всегда забирало у тевинтерца его возлюбленного. Воздух прорезает отчаянный, почти животный крик, и мужчина, обливаясь холодным потом, вскакивает на кровати, затравленно оглядываясь. Его сердце бешено колотится, грудь ходит ходуном и почему-то не хватает воздуха в огромной спальне. Дориан поворачивается в сторону окна – и видит, как за узорчатой рамой занимается рассвет… …Который встречает и другой мужчина, что находится чуть ли не на другом конце света. Беспокойно шумел лес, свистящими ударами веток хлеща воздух; воды некогда мощного водопада же сковало льдом – но альбинос прекрасно знал, что это временно. Скоро он обратится в свою стихию и станет новым источником жизни – как и многие до него, преодолевая бесконечную цепочку перерождений. Скоро он станет водой. Ступни, уложенные на бёдра, вместе с кистями рук покоились под глыбой льда; каждый вдох был сложнее предыдущего и давал понять, что долго он не продержится. Эльф считал, что успел в своей жизни сделать всё требовавшееся от него – лишь проклинал свою плотскую сущность, что имела слабость влюбиться – и сделать больно тому, кого любила. Лучше бы остроумный тевинтерец выбрал Железного Быка – этот вариант был ему известен; лучше бы сейчас оба со спокойной душой занимались своими делами, вспоминая его лишь как хорошего друга… Но чувство – в который раз в истории – смогло одолеть разум, и долиец совершил бесконечную глупость, оставляя в угасающей душе осадок от презрения к самому себе. Только бы Дориан простил его, только бы не мучился от невосполнимой утраты… А всё остальное перестает иметь значение. Важна только жизнь. Время не имеет значения. А его судьба – открытая карта; как у измученного снами Серого Стража в обители Кошмара… Покрытые инеем и давно уже потерявшие окраску ресницы вздрогнули – и альбинос в последний раз в своей жизни смог поприветствовать солнце. - Sat Nam… - вырвалось из посиневших губ и мужчина - некогда известный как Вестник Андрасте, Инквизитор Лавеллан – с глухим треском полностью обратился в лёд.***
- Это всё… это всё из-за них! – бурчала Сэра, разглядывая порванные крепления колчана и наверняка прикидывая, как теперь это всё носить. - Из-за кого? – тихо поинтересовался Железный Бык – но этот вопрос был скорее риторическим. Варрик и Кассандра, похоже, разругались окончательно. Вот уже четвёртый день выжившие в Убежище шли под предводительством своего Вестника; однако, воодушевленное состояние, которого смогла добиться мать Жизель, долго продержаться не могло – тем более, что верхушка Инквизиции переживала не лучшие времена. Напряжение достигло своего апогея, когда беженцы остановились лагерем в низине возле небольшой речушки, катящей свои воды откуда-то с самых вершин. Несмотря на то, что люди покинули горы и находились сейчас где-то в районе Внутренних Земель, было всё равно холодно. Ранняя весна не желала забирать свои права у гостившей в этом регионе зимы, равно как и Кассандра – менять своё мнение насчёт магов, входящих в состав Инквизиции. - Да из-за этих… магуев, - буквально выплюнула Рыжая Дженни и недовольно шмякнула колчаном о камень, - То восстание это дурацкое, то дырища в небе, то теперь какая-то древняя тевинтерская херня взрывает что ни попадя… Это всё из-за магуев. И творят они… творят… - Непростительное магуйство? – подсказал Варрик. - Ага… Остальной отряд только молча продолжал заниматься своими делами, попросту не зная, что и сказать – в некотором роде, Кассандра была права, когда говорила, что из-за неуёмного желания магов дорваться до желаемого страдало огромное количество людей – что на Конклаве, что в Убежище. Искательница испытывала чудовищный кризис веры – казалось бы, непоколебимой основы в её мировоззрении, - и неспроста: всё-таки было трудно понять, зачем Создателю было нужно столько жертв… Однако приближаться сейчас к ней было себе дороже – поэтому вся команда старалась держаться от находящейся на берегу леди Пентагаст как можно дальше, за исключением медитирующего Лавеллана, сидящего на камне в позе лотоса недалеко от неё. Спутники Вестника тихо переговаривались, даже умудрялись имитировать какую-то деятельность, несмотря на общее подавленное состояние; Каллен с Лелианой в стороне обсуждали их месторасположение; Варрик болтал о чём-то с Соласом и прибившимся возле ворот Убежища пареньком; Дориан привычно обменивался шпильками с мадам де Фер… пока вдруг не ощутил, что что-то неуловимо поменялось. Он удивленно переглянулся с сидевшим неподалёку Железным быком, повел носом… и понял, что в воздухе стремительно теплеет. Разговоры начали потихоньку увядать; исчезали даже шепотки и тевинтерец, пытаясь определить, что всё-таки происходит, смотрит на Соласа – и в первый раз за весь период их знакомства видит у извечно сдержанного эльфа счастливую улыбку. Солас действительно улыбался, улыбался Варрик, и даже атеистичная Сэра восхищённо застыла, глядя на кого-то за спиной альтуса. Павус оборачивается – и замирает. Вестник, находящийся до этого в своей утренней медитации, теперь двигался. Нет, Дориан и раньше видел его своеобразные тренировки – это были, как правило, ритмичные упражнения с особой системой дыхания и определенным интервалом произношения непонятных слов – но такое он видел впервые. Теперь движения были плавными, текучими; Вестник перекатывался, словно волна, скользил сгибающейся по ветру травой, сплетающимися пассами извлекая из пальцев волны мощной магии, золотистым светом озарявшей его лицо и завихряющейся причудливыми узорами в воздухе. Лавеллан провёл открытой ладонью снизу-вверх, словно собирая невидимые волны, а потом поднял руку – и в этот же момент наступила звенящая тишина, прерываемая лишь шумом потока и шелестом пробуждающейся природы. И природа действительно пробуждалась: сквозь мертвенно-серую землю тонкими иглами прорезались зелёные полосы травы; чёрные ветви деревьев окрашивались тонкими искрами листьев, а находящаяся возле самой кромки воды вишня распустилась снопами белых цветов, которые, на пару секунд зависая в воздухе, плавно опускались в воду. И в этом таинстве возобновляющейся жизни Дориан вдруг отчетливо понял, что слышит – скорее даже, ощущает всем существом, нежели слышит – звук, похожий на дыхание, на биение сердца, на лёгкую пульсацию, пронизывающую всё сущее и обращенное к её источнику – вытянутой струне эльфийского тела, вознёсшего руки к небесам и раскрывшего ладони солнцу. И небесное светило ответило горячо и ярко, словно опустившись на подставленные руки: оно засияло сильнее и, казалось, осветило всех присутствующих до самых тёмных глубин души, пронизывая насквозь золотыми нитями и заставляя забыть, что нужно дышать. Когда же Дориан, вспомнив, всё-таки делает вдох, Лавеллан расслабляется и делает шаг вниз, спускаясь к Кассандре с неестественной грацией – так, наверное, ступали по земле только эльфийские боги. Мимоходом наклонившись и запустив руку в воду, Вестник приближается к застывшей Искательнице, взиравшей на него широко распахнутыми глазами, и садится рядом, вкладывая ей в руки тонкий бутон извлеченного из реки цветка. Лавеллан накрывает её ладони своими – и альтус даже со своего места чувствует, как Кассандру трясёт: пальцы её мелко подрагивают, когда магия долийца прорезает золотистым светом воздух, и прямо в руках Искательницы распускается лотос – не кроваво-красный, который водится в здешних водах, но трепетно-розовый и настолько живой, что его хрупкая жизнь звенит невидимыми струнами. - Знаешь, Кассандра, - тихо говорит эльф и, казалось, вся природа обращается во слух, - Я хотел тебе сказать, что смерть всегда трагична. Тем, кто умирает – всё равно, на самом деле; это становится горем только для тех, кто скорбит об утрате. К сожалению, такова сущность этого мира – таковы её законы. Но на смену смерти всегда приходит жизнь. А жизнь есть самая мощная и самая прекрасная магия на свете. Лавеллан ласково улыбается и возвращается к себе на место, оставив дрожащую всем телом Кассандру прижимать к сердцу хрупкий цветок, который, казалось, в этот момент для неё был дороже любых сокровищ. Позже многие барды сложат легенды о вечно прекрасном лотосе матери Виктории, который она хранила, как зеницу ока – но в то весеннее утро никто не думал о будущем. Солнце пронизывало всех, вселяя веру в лучшее; а покинувший любимую родину Дориан Павус с грустью подумал, что для него никто не совершит подобного чуда. И Лавеллан, словно услышав его мысли, обернулся – и озорно подмигнул, заставив сердце альтуса заколотиться в два раза быстрее.