КНИГА ЛИНО

Мерен и тих плеск речных волн. Нет в них ни пены, ни рокота, присущих морскому прибою, что рушит монолитный гранит высоких прибрежных скал. Ничто не вздымает их ввысь, вынуждая буйно выплескиваться на берег. Не заставляет без конца ворочать тяжелую гальку или закатывать под кроны прибрежных кустов целые охапки разноцветных водорослей, пряный дух которых потом заполняет собой всю округу. Однако сладостна музыка их для того, кто способен услышать, как говорят между собой эти маленькие волны. Как шелестит рядом с ними притихшая ненадолго трава, как вздыхает набрякший от влаги песок, укрывающий речные берега. Уютным спокойствием веет от них на окрестные леса, на зверей, выходящих к водопою, на игривых стрекоз, что подолгу резвятся у самой кромки воды. А когда элени смешивают искрящееся серебро небес с матовой сединой росы, обширные луга превращаются в гигантские сказочные чаши, невесомо лежащие в утонченных ладонях мира. Таков для него был весь мир. Мир, состоящий из отдельных картин и красок, несущий в себе только смутную смесь ощущений. Целостный, но... неполный. Как выглядит кора далеких деревьев? Как пахнет цветок на укромной поляне? Что такое камень, укрытый в земных недрах? Он не знал этого и лишь подспудно чувствовал их связанность и красоту. Он мог коснуться дрожащего листа крошечной каплей росы, но она не отражала настоящего прикосновения. Он знал, что это ощущение неполно, а потому неуверенно, неловко искал выход из окружавшего его лабиринта обрывочных полутеней. Ибо все чувства постоянно говорили ему одно: то, что он ощущает вокруг себя, может быть иным. Он тянулся к другим проявлениям сущностей Арды так же, как росток, едва выглянув из вскормившей его земли, тянется к свету. Он, Линдорон, хотел быть иным и делал все возможное для того, чтобы добиться своей цели. И однажды элени, от которых ничто не могло укрыться в пределах совсем недавно созданного мира, увидели, как мельчайшие капельки речной воды едва заметно искрящейся пылью потянулись к укрывавшему землю серебристому пологу росы. Медленно, почти величаво, как в танце, перемешались, а затем коротко устремились ввысь. Для того, чтобы через мгновение застыть на месте невысокой островерхой горкой, обрывистые склоны которой по-прежнему терялись в прозрачных завитках тумана. Линдорон не знал, сколько времени продолжалось для него то странное состояние, когда сущность его получила вдруг две разные грани. С одной стороны он – стихия – по-прежнему продолжал быть везде, где прорезали твердь земли речные устья или укрывала травы искристая роса, а с другой... он – личность – медленно обрел вполне определенное место пребывания в мире, отрываясь от окружавшей картины и начиная обладать иными чувствами, недоступными прежде. Теперь прохладный ветерок касался его совсем иначе. Он не скользил по поверхности неожиданно смешавшихся друг с другом водяных стихий, а словно бы обтекал Линдорона, лаская его со всех сторон. Звуки стали четче, очертания лесов, мерцающих в вышине ярких огоньков элени и травы изменились, отчасти утрачивая детали, но в то же время получая форму и полноту. Он словно смотрел на них под другим углом – и все-таки смотрел иначе. Прошло время. Капли воды и мирового тумана сгустились еще плотнее, обрели новые черты, не свойственные им прежде, более яркие цвета, единство и суть. А вскоре на берегу реки, привольно текшей здесь со времен Творения, впервые появился айну в облике, подобном тому, каким когда-нибудь станут обладать Дети Илуватара. Одиноко сидевший среди душистой травы, высокий, немного хрупкий, чуть обхвативший руками острый изгиб открытых колен. Но что-то в облике майя сохранилось от того, что являлось подлинной сущностью Линдорона. Ибо его светло-каштановые волосы струились по плечам, подобно речной волне, черты лица не уступали в мягкости ласковому прикосновению прохладной влаги, а лазурно-голубые глаза оказались сродни неведомому до поры оттенку, обретаемому водой в час яркого дневного света. Он осторожно протянул руку к широкому листику какого-то растения и впервые в жизни коснулся его так, чтобы лист заиграл под его пальцами, словно колеблемый ветром. Простое вроде бы прикосновение стало для майя открытием. Настоящим чудом. Не меньшим, чем все другие открытия и чудеса, как из рога изобилия, открывавшиеся перед ним во времена, когда творил он рядом с Ульмо родственное его душе: устья рек и росу, украшавшие Арду. Сам того не ожидая, внезапно Линдорон улыбнулся, а затем... запел, восторженно глядя на наблюдавшие за ним элени. И впервые внутренняя суть его рождала не чувства и журчание воды – звучание Музыки – а обычную живую песню. Слог которой, как он подозревал, понятен был всем: даже майяр огня, навряд ли способным иным образом осознать всю полноту мелодии, настолько противоположной их собственной природе. Слова рождались легко. Так легко, как только и может появляться на свет нечто, идущее из глубин настоящего, живого сердца. Обращавшего дух в личность... Обретшую реальную жизнь, в смутно памятном майя Видении доступную лишь тем, кому по замыслу Эру только суждено прийти в сотворенный Музыкой мир. Следуя за своей песней, Линдорон медленно поднялся и – впервые для себя – пошел прочь от воды, осторожно приближаясь к далекой кромке лесов, чтобы теперь по-настоящему увидеть то, что создано было другими. Теми, чьи деяния ранее оказывались недоступны для него, привязанного к тем местам, где струился его дух.