КНИГА ЛИНО

Острое зубило медленно скользило по гладкой поверхности камня, осторожно намечая будущий узор. В небольшой змеевиковой бляшке уже было просверлено несколько маленьких дырочек для шнура и подвесок, но замысел требовал обвести их сплетением гибких трав, а по центру поместить еще один камень с крошечным изображением птицы, уже законченный и в ожидании своего часа лежащий рядом на верстаке. Костер, освещавший пространство под недавно устроенным навесом, был не слишком ярок, однако острому взгляду Нариона вполне хватало и этого скудного света. Конечно, огонь можно было развести и поярче, но квэндо опасался, что тогда сюда обязательно заглянет кто-нибудь еще и раньше времени увидит его нехитрую поделку. Уж если кого он и не любил, так это посторонних наблюдателей, с постоянными советами глазеющих через плечо, или – того хуже – лезущих руками куда не надо. Создаваемое в мастерской Нарион чувствовал пальцами. Время от времени он даже ловил себя на том, что в работе над чем-то участвуют не только руки и глаза, но и что-то гораздо более важное, прорастающее в его феа, подобно невидимому цветку. Корнями своими уходившему вглубь его самого, а лепестками – обвивавшему поделку словно руки гончара – податливую, вязкую глину. Он не узор резал – он как будто лепил что-то из этих своих лепестков, придавая им такую видимую форму, какая ложилась на камень, глиняную лепнину, узор, выводимый красками на кожаной или деревянной основе. Пока вещь создавалась, он был един с нею, и только сам волен был сорвать свой «цветок», а до того ревниво оберегал от постороннего вмешательства, ибо какое-то время назад уже столкнулся с тем, что бывает, если связь эту разорвут не вовремя. Тогда зашедший к нему Румил с интересом рассматривал, как кисть Нариона выводит на простом глиняном браслете узорное хитросплетение тонких, как гибкие цветные нити, былинок, которые не росли на берегах Озера и брались мастером как будто из ничего. Желая получше их рассмотреть, он осторожно потянул к себе поделку в тот момент, когда мастер отмывал от краски кисть и на какое-то время отвлекся. Нарион знал, что ничего неправильного его гость не хотел, да ему и самому не жаль было похвастаться работой, но... Стебель его «цветка» натянулся и непременно лопнул бы, как ему показалось, если бы Румил вовремя не заметил, как тот побледнел, и не опустил без позволения художника взятый браслет обратно на сухое дерево стола. - Не делай так больше, - тихо попросил его Нарион. - Мне было больно, - но отчего больно – объяснять так и не стал. Румил удержался и не взялся тогда никому говорить о случившемся, однако с тех пор мастер даже ради проверки родившихся у него предположений не нашел в себе сил повторять подобные эксперименты. Он работал один и крайне редко позволял себе объяснять, как и что он делает, непосредственно во время работы. После – сколько угодно. Они могли до хрипоты спорить о чем-то с тем же Махтаном, Румилом или даже Финвэ, могли экспериментировать, изыскивая новые методы создания чего-либо нового, могли придумывать что-то, чего никто из них до сих пор никогда не делал, но... Не в тот момент, когда Нарион что-то творил. Это он не соглашался показывать никому, потому как дорожил сокровенным единением со своей работой более всего на свете. Правда, сейчас навряд ли кто-нибудь мог бы ему помешать. Поселок спал, видя уже, наверно, десятый сон, и Нарион мог всецело отдать себя создаваемому кулону, который при следующей встрече надеялся подарить маленькой синеглазой ткачихе из поселка Эльвэ, искусство которой недавно даровало ее соплеменникам возможность двигаться по глади Куйвиэнэн без весла или каких бы то ни было иных видимых мышечных усилий. Зрелище лодки, подобно чайке, скользящей по воде под туго надутым парусом, настолько поразило его, что, не испытывая к этой квэндэ никаких чувств, кроме безраздельного уважения, он во что бы то ни стало захотел выразить его в чем-то более осязаемом, чем простые похвалы со стороны тех, кто (как и он сам) в воде и ветре понимал не больше, чем эта квэндэ – в том, где надо искать тот или иной минерал. Работа шла легко. В меру мягкий камень принимал выводимый мастером узор так, словно плетение это было ему созвучно. Да и не зелень ли травы с вкраплением темной земли видит глаз, обращенный туда, где шелестит под ногами природный ковер, и не из земли ли, дающей траве приют, был этот камень поднят? И не на змеевиковую ли основу лучше всего ложился узор, прославляющий травы? Нарион был серьезен, когда работал над ним, но улыбался, приклеивая чайку. Он без труда догадался, что девушка уловит его намек. Ведь именно свободу этих неутомимых птиц подарила она квэнди, да и сама – низкорослая, с легкими, словно крылья, руками – не так уж и мало походила она на этот пушистый перьевой комок, способный без устали спорить с любыми озерными ветрами. В мыслях своих он был уверен, что, если работа получится, незнакомка простит ему эту маленькую вольность и не станет осуждать за подарок при том, что ухаживает за нею некто совсем другой… Замешанная на сложной основе слегка подогретая смола изрядно перепачкала его руки, зубило кое-где прошлось-таки по пальцам, да и каменная крошка, как всегда, забила малейшие складки крепких ладоней, но какое же счастье переполняло феа Нариона в тот момент, когда последний кожаный шнурок, стянутый одной или несколькими темными бусинами, был закреплен на своем месте, и готовая поделка легла, наконец, перед ним на гладкое дерево узкого верстака. Теперь работа была завершена. Осталось лишь растворить в прохладном озерном воздухе невидимый глазу «цветок», и мастер без труда «отпустил» новорожденную подвеску, плавно уничтожая свою связь с ней как раз за то время, пока отмывал в теплой воде перепачканные долгой работой руки. Завтра, в почтении склонив перед маленькой мастерицей темноволосую голову, он подарит ее той, кому она предназначалась, а сейчас… Сейчас он в кои-то веки обретет желанный покой и, уснув под легкими складками невесомого мехового одеяла, до утренних звезд будет видеть во сне парус, скользящий по зеркальной глади волн. Не знающий преград и свободный, как уверенный в себе быстрокрылый озерный ветер.