КНИГА ЛИНО

Над открытыми влажным морским ветрам необозримыми пустошами Митрима только начинала развеиваться причудливая молочно-серая дымка утреннего тумана. Птицы еще молчали в редких зарослях разрозненных зеленых кустов, и невообразимая тишина, словно колдовской сон этой странной смертной земли, бережно обнимала раскинувшиеся по обоим берегам озера эльфийские лагеря, казалось, впервые за все время их существования как будто вплетая их в полотно окружающего мира. Выйти из-под тяжелого полога шатра, вдохнуть полной грудью этот холодный северо-западный ветер, единым взглядом окинуть обманчивую красоту наступающего дня... Нэльофинвэ и не подозревал, что когда-нибудь сможет почувствовать себя НАСТОЛЬКО свободным. От тяжести перенесенных потерь, от бремени ответственности за свой народ, от чужих взглядов, ненароком бросаемых на него придавленными чувством собственной вины нолдор. Вина. Вина перед фальмари, чья кровь обагрила некогда их серебристо-серые клинки. Вина перед родичами, оставленными на произвол судьбы и обреченными на страшный поход через оскалившийся безжалостными снежными торосами Битый Лед. Вина перед самими собой за то, что не посмели ни перечить своему вождю в заливе Дрэнгист, ни пытаться освобождать своего князя из оков пленившего его Моргота... Он принял решение. Он снимет с их плеч ношу этой вины. Скинет прочь тот груз, что тяжким камнем гнетет феар подданных его отца, так или иначе являясь следствием ими самими принятых решений или совершенных поступков. Пускай не полностью, пускай лишь какую-то ее часть – ибо есть ли хоть у кого-либо из живущих в этом мире шанс освободиться от такого бремени только ценой чьих-то – не собственных – усилий? Однако... Освобождение даже от малой части этого почти физически ощущаемого им, Майтимо, ига, многим из них даст шанс обживаться на новом месте без того, что древесным червем подтачивает ныне их силы. А цена... Он – князь, и он ее заплатит. Так, что братьям останется только смириться... ...Почувствовав на себе чей-то вопросительный взгляд, он сдержанно кивнул кому-то из нолдор и, спустя мгновение, звонкий распев эльфийского рога вспорол рассветную тишину. Рванулся ввысь – в чистую голубизну умытых восходящим солнцем небес, раскатился привольным отзвуком по росистому простору пустоши и растаял, приглушенный матовой влагой тумана, уже почти развеянного, разогнанного прочь прохладным утренним ветерком. Из далекого – какого же далекого! – лагеря сторонников Нолофинвэ на этот чарующий слух призыв такой же рог отозвался с опозданием лишь на несколько биений сердца, и с плеч старшего сына Феанаро как будто свалилась невидимая гора. Финакано и его отец не подвели. Они сдержат слово, приведут тех, кто прошел с ними через северные льды, к несколько дней назад выбранной вождями широкой приозерной лощине. Туда же, куда сам Майтимо приведет сейчас тех, кто приплыл с его отцом на столь страшной кровью добытых когда-то кораблях. Две части разделенного предательством народа. Нолдор, которым сегодня предстояло воссоединиться вновь... Путь их был довольно долог, и немало зеленых стеблей травы оказалось потревожено осторожной поступью изящных конских копыт. Однако точно так же немало времени пришлось им и ждать на условленной луговине, воочию видя то, как приближаются к их строю былые родичи, боль и горечь страшного пути которых многие из стоящих здесь даже представить себе не могли. Пешие. С женщинами и детьми, далеко не так часто встречающимися среди тех, кто пришел сюда конным. В видавших виды одеждах, то и дело еще несущих на себе отпечаток леденящих феар ветров. Но свободные от вины перед своими собратьями, и стойкости преисполненные такой, какую ни за что на свете нельзя обрести даже в десятках сотен боев. - Признайся, - ошеломленно произнес за спиной своего вождя тронутый открывшимся ему невиданным зрелищем Макалаурэ, - ты в самом деле собираешься совершить то, что задумал? - Все, что я хотел сказать вам, я уже говорил, - стараясь быть как можно более суровым, в пол оборота повернулся к младшему брату Майтимо. - И, хотя не все из вас со мной согласились, для самых упрямых и непонятливых повторю – это, - едва заметным движением он привлек внимание брата к лишь недавно поджившему обрубку своей правой руки, - стоит того, чтобы отказаться от уже утраченной власти... Пристыженный суровостью собеседника, менестрель замолчал. Он понимал, что упоминание о «упрямых и непонятливых» ни в коем случае не относится к нему лично, но тревога за дальнейшие действия упомянутых братом лиц по-прежнему не давала ему покоя. Хотя... Последний аргумент Нэльо явно очень хорошо поймут именно они – «упрямые и непонятливые»: Тьелкормо, Карнэтиро и Куруфинвэ. Однако, опасения опасениями, но оба старших Феанариони понимали, что менять что-то было уже поздно. Ибо идти на попятный сейчас – в тот момент, когда подданные их и подданные Нолофинвэ уже фактически смотрели друг другу в глаза, было бы верхом пренебрежения чужими судьбами. После ТАКОГО остается только умереть... И именно поэтому в то же самое мгновение Нэльофинвэ осторожным движением тронул вперед своего коня, неспешным шагом пересекая то оставшееся открытым пространство, что все еще разделяло его народ на две неравные части. Конь, как ни странно был тот самый – подаренный ему еще жеребенком самим Оромэ, сопровождавший своего хозяина в долгом пути через океан и лишь чудом выживший в той чудовищной бойне, что оказалась коварным завершением приснопамятного посольства. Выживший, сумевший пробиться к своим, и с тех пор преданно ждавший в общем табуне именно его – своего хозяина и друга, единственного квэндо, которого он до сих пор носил на своей спине. Половина пути. Левая рука Феанариона мягко натянула отделанный кожаным шитьем ременный повод, стремя почти незаметно ушло вниз, повинуясь тяжести спешивающегося тела, теплое дыхание жеребца коснулось едва отливавших расплавленной медью темных волос. Сколько-то шагов вперед (позже Майтимо так и не вспомнил, сколько же их было) и взгляд, пристальный взгляд глаза в глаза тому, перед кем искупал он свою вину, но кого обрекал отныне на бремя, тяжесть которого и сам навряд ли мог бы воочию себе представить. Преклоненное колено, уважительно склоненная голова и голос, подобно голосу самого Феанаро, разнесшийся по всей окружавшей их луговине. - Пришел час прекратить рознь между единым народом нолдор, разделенным гордыней и предательством, а также прочим злом, которое привнесено в наши сердца коварными наветами Моргота. Поэтому я, Нэльофинвэ Майтимо Руссандол, сын Феанаро из рода короля Финвэ, перед лицом всех, кто собрался сейчас на этом поле, признаю единым королем нолдор Белерианда брата своего отца, Нолофинвэ Аракано Финвиона. И делаю это как от своего имени, так и от имени тех, кто мне верен. Тихий шелест изумления волной прокатился по рядам подданных Нолофинвэ. И рассыпался об ошеломленное безмолвие стены нолдор, пришедших с сыновьями Феанаро. Никогда раньше Майтимо не знал, как это – когда все взгляды устремлены на тебя, в тебя, сквозь тебя. Никогда раньше не чувствовал так ясно – как свою – боль пришедших навстречу друг другу. Не был всеми ими. Теми, кого так безнадежно потерял. Пришедшими по льдам, приплывшими на кораблях... И никогда раньше не был он тем Голосом, что звучит в феар тех, кто шел за ним следом. «Что остается, когда на дне чаши моих слов лишь истина?» - Наши поступки... - ни за что на свете не дать голосу сорваться! - нашу вину... ничто не может ни искупить, ни исправить. Но... я, Майтимо Руссандол, прошу вас – простите тех, что стоят перед вами. Прости нас и ты, государь. Финакано, прости меня. Непрошеные слезы скользнули по его лицу, но Нэльофинвэ, не замечал ни слез, ни ветра, смахивающего их с горящих щек, ласково треплющего волосы, кружащего голову запахом близкой воды и зеленых трав. Он не видел, как ломались сдержанные выражения лиц на обеих сторонах луговины, как Финакано рванулся поддержать, укрыть, защитить его от этой невыносимой, мучительной боли. Все сузилось до одного, напрочь забытого ощущения – крепких сухих ладоней, осторожно поднимающих его с мягкой, неодолимо тянущей упасть земли, и лица, словно зеркало отразившего муку, рвущую сердце. Уже поднявшись на ноги, ответным жестом он невольно попытался коснуться черт, так не похожих порой на внешний облик его отца, понял, что делает это правой, искалеченной рукой, дернулся было опустить ее, но в то же мгновение оказался прижат к широкой груди старшего родича да так крепко, что сомневаться в искренности этого жеста не приходилось. «Нолофинвэ, - сполохом колыхнулся в нем внутренний огонь. - Дядя. Король. Как я мог не понять, что ты любишь нас?»