кошки с собаками

Юнги уже не спит, но не желает открывать глаза. Неловко задевает свесившейся с матраса рукой горлышко бутылки бренди, она звякает обиженно, покатившись по полу и выплескивая остатки своего содержимого. Он не сожалеет особо, выпивка дешевая и паленая наверняка, судя по отвратительному похмелью и высохшему языку. Юнги свешивается еще ниже, прижимает ладонь к образовавшейся лужице, поднимает её к лицу и слизывает с пальцев горечь. Желудок скручивает спазмом, он не помнит, когда последний раз ел, привычно перебивая аппетит сигаретами. Но резкая боль всё же поднимает и заставляет вынуждено тащиться до ванной. Юнги не заглядывает в зеркало и думает, что если когда-нибудь снова заглянет, не узнает свое отражение. Долго стоит под обжигающими струями, даже не предпринимая попыток помыться по-человечески. Выбирается из душа, накинув полотенце на волосы и тут же ловит на еще влажную обнаженную кожу мощный сквозняк. В гостиной распахнуты окна — он курил ночью в квартире, высунувшись на улицу, чтобы сигналка не среагировала на дым. Юнги подумал тогда: как скоро, облей он тут все бензином и подожги к чертям, приедет служба спасения? И еще: на сколько процентов к тому моменту успеет обгореть его тело? С утра эта мысль кажется бредовой, потому как если уж Мин Юнги и решит свести счеты с жизнью, то выберет для этого менее идиотский способ. Он злится, накидывает кожанку на голые плечи допивает последние оставшиеся непролитыми капли бренди из бутылки, чтобы обжигало хотя бы внутри, но зябнет даже после этого. Психует окончательно, застегивается, подергивая молнию на воротник стойки, хватает сигареты и выходит до ближайшего магазина, что на углу, покупает новую бутылку и еще сигарет. Возвращается, на ходу выцеживая её содержимое, пока губы не начинают саднить, словно их разбили, дымит не переставая, оббивая порог собственного дома, пока докуривает третью подряд. А потом поднимается к себе в провонявшую спиртом спальню, не снимая куртку, накрывается одеялом с головой и снова с блаженством закрывает глаза. В следующий раз просыпается не по своему желанию, от неприятного ощущения чужого пристального взгляда. Присев на корточки перед матрасом, на него смотрит Чонгук. — Чтоб ты знал, здесь воняет как в бомжатнике, а ты похож на наркошу, сторчавшегося и доживающего последние часы. — Часто с наркошами по бомжатникам тусишь? — Хрипит Юнги и даже немного удивляется как это ещё у него не отсох язык. — Каждый уикенд, — недобро скалится Чонгук. — И им всем до тебя далеко. — Лучший комплимент в моей сраной жизни, — признает Юнги и отворачивается, накрываясь с головой. —  Тебе в школу не пора? — Пора, — не спорит Чонгук. — В ту школу, которую я давно закончил. Но неудивительно, что ты забыл. Это было до того как тебе снесло мозги и ты свалил, послав нас. Внутри Юнги пусто, ничего не дёргается, ни злость ни вина. Его внутренние демоны молчат, может сдохли уже, пожрали самих себя. — Мне было бы плевать, — доносится снаружи голос младшего. — Как по мне — разлагайся на здоровье, хоть физически, хоть морально, но Сокджин с Намджуном велели поставить тебя на ноги. — Так что или ты идёшь в ванную сам или… Я не отличаюсь терпением, может хотя бы это ты не забыл. Он не забыл. Желания вставать (двигаться, жить) он не чувствует, но опыт мешает игнорировать ультиматум Чонгука. Ему суждено оказаться в воде в любом случае, ведь он далеко не в блестящей форме в данный момент, а мелкий тяжелее его вдвое и, что действительно правда, не любит ждать. Приходиться подниматься и, пошатываясь, следовать мимо Чонгука тенью, всем собой ощущая пушенный в спину полный презрения и обиды взгляд. В этот раз вода помогает больше. Он даже моет голову, из которой не выходит вид злющего Чонгука, под конец сменяющегося на образ другого молодого парня и воспоминание о его чувственных губах на секунду обжигают в груди, где давно все потухло и если и бьется до сих пор, то на автомате. Он жалеет о случайной связи, не понимая как допустил её и сожаление быстро мутирует в раздражение, внезапно придавая сил. Когда он выходит из душа, Чонгука уже нет, зато обнаруживается Намджун, гогочущий на диване, которого также раньше не наблюдалось, а Сокджин предсказуемо ковыряется в холодильнике, в котором только протухшие собачьи консервы. Увидев его, Намджун затыкается, а Джин, почувствовав неладное по наступившей тишине, выныривает наружу. Его взгляд спотыкается на Юнги, но он не Джун, у которого чувство такта хоть иногда просыпается, поэтому объявляет сразу: — Я понимаю, что ты живёшь в пещере, но зачем самому становиться неандертальцем? Забыл как бриться? — Прошла почти неделя, — осторожно начинает Намджун. — И доказательства у тебя сейчас на роже, — добавляет Джин, смотрит так, словно ему нанесли личное оскорбление. В принципе, так оно и есть. Он, в своём костюме от Канали действительно как настоящий принц, пусть и не совсем уэльский, пусть скорее даже принцесса, но он привыкший читать людей по внешнему виду, как другие читают книги, не может выносить даже вид поправшего все догмы элементарной эстетики Юнги. Он раздумывает, что менее энергозатратно: спорить с Джином или подчиниться ему? По всему выходит, что второе. Опять ползёт до уборной. Предложи ему Сокджин выйти в окно и этого бы послушался. Но увы. Приходиться всего лишь бриться. — Другое дело, — одобряет Джин, уже успевший распотрошить одну из коробок с кухонной утварью. И подключить электрочайник, правда, за неимением других поверхностей, поставил его на пол. — Тебе пора начать тут обживаться. — Это диван из гаража папаши Сокджина? — Вместо ответа, спрашивает Юнги. — Ты его узнал? — Умилился Намджун. — Впрочем, неудивительно: это на нем сто лет назад ты лишился невинности. — Ты тоже, — отвечает Юнги. — К счастью, эти два знаменательных события произошли не одновременно, — всхохатывает Намджун. — Мы подумали, что на первое время, чтобы освоиться, тебе нужно что-то хорошо знакомое, пробуждающее приятные воспоминания. — И обшарпанный диван, на котором полгорода перетрахалось, по вашему, для этого подходит? — Уточнил Мин. — Можешь его сжечь, — предлагает Сокджин. — Джун пару раз едва не убился, пока мы затаскивали его сюда. — Отбил мизинчик, — горемычно пожаловался тот. От их болтовни становится…не хуже, нет, но как-то устало. Он так много им должен, а внутри пусто, Юнги нищий на эмоции, ободранный до нитки, до последней тоненькой ниточки всей его нервной системы. Юнги прислушивается к своему дыханию. Вдох получается глубоким и каким-то тугим. Странно, но он не чувствует того опустошения, которое поселилось в нем месяц назад и, казалось, никогда его уже не покинет. Но теперь внутри лишь слабость, состояние похоже на то, что испытываешь обычно после сильного жара. Он идёт на поправку или умирает? В любом случае, ему надо уйти куда-нибудь из этого места, а в компании друзей или без них, пусть решают сами. Он направятся к дверям, распахивает и замирает. Надо же, как Юнги, внезапно для самого себя, хорошо его запомнил. Только тени под глазами и сами глаза словно опережают в возрасте остальной образ, без них — совсем юное лицо. Занесённая для стука рука. Юнги запомнил, но лучше бы забыл. Пак Чимин, мальчик не спасший его собаку, но спавший с ним в тот же день стоит на пороге его дома. — Привет, — говорит. Зачем? Юнги не хочет знать. Он хочет уйти. Он пользуется заминкой, легко касается чужих плеч, отодвигая в сторону, освобождает для себя дорогу и уходит. Ему нужно уйти, а если они хотят, то пусть остаются.