В плену теней

      Я медленно открыла глаза и лениво потянулась. В комнате царил сумрак. Утро? Вечер? Неважно. Я села на диване, потирая затёкшую шею. Мой рассеянный взгляд скользнул вниз, на белоснежную обивку дивана, и я ахнула: она была испачкана кровью.       — Вот дерьмо, — едва шевеля языком после сна, пробормотала я, а затем подскочила с дивана и протёрла глаза. Здесь что, был Тейн? А может, он ещё не ушёл?       Я бегло осмотрела комнату: пусто и до жути тихо. Надо будет завести хомяка, чтобы шумел, резвился и бегал в колесе, создавая хоть какую-то иллюзию движения в моей застывшей, как поставленный на паузу фильм, жизни.       Кисти рук болезненно пульсировали, пытаясь привлечь к себе внимание, и я наконец-то разглядела запёкшуюся кровь на сбитых припухших костяшках. Значит, диван всё-таки испачкала сама. Блеск.       Я тяжело вздохнула. Ломота в теле, невесть откуда взявшаяся слабость и саднящие кулаки — три кита моего отвратительного самочувствия. Финальным аккордом стала назойливая головная боль. Ощущение не из приятных: мозг словно взбунтовался и решил покинуть черепную коробку, проламывая её изнутри кувалдой. «Побыстрей бы уже ломал», — невесело подумала я. В мою измученную голову не пришло лучшей мысли, кроме как пойти в ванную и привести себя в чувство контрастным душем, а потом уже разбираться со всем остальным. Где-то в квартире наверняка должна быть аптечка, а в ней — антисептик и что-нибудь от головной боли.       Насчёт того, как отмыть от крови белоснежный диван, пока идей не возникало.       Я поплелась через комнату к уже знакомой двери и по пути заметила, что на том месте, где вчера лежала Моринт, не осталось её крови — а ведь я чётко видела синие потёки, когда наносила безжалостные удары один за другим. Вместо этого пол оказался густо измазан лишь моей, красной кровью. Странно.       Несмотря на всё это, настроение было не таким уж плохим. Всё-таки я смогла дать отпор и прогнать их — уже маленькая победа.       О словах Моринт я старалась не думать.       После появления горящего Мордина ванная в моих глазах стала местом небезопасным. На всякий случай я внимательно исследовала помещение, заглянула в душевую и даже в шкафчик: внутри него обнаружились только ровные ряды полотенец — ничего подозрительного. Пугливо озираясь и в любой момент ожидая нападения, я неторопливо стянула с себя одежду. Это далось не так уж легко: опухшие пальцы сгибались с трудом, и каждое движение отзывалось болью. И всё же я справилась (где наша не пропадала!) и шагнула в душ.       О, душ! Вот уж воистину гениальное изобретение человечества! Правда, далеко не все так считают. Однажды, когда я с усердием дегустировала спиртное в барах Омеги, ко мне подсела симпатичная азари (тоже «дегустатор») и принялась с жаром доказывать, что душ — изобретение синекожих, никак иначе. Не люблю я спорить, но под действием алкоголя из недр памяти внезапно всплыла куча исторических фактов, доказывающих несостоятельность её теории. Азари упорствовала. Я злилась. Пришлось применить самый весомый аргумент — полупустую бутылку азарийского вина, которая и разбилась о её очаровательную головку. Тогда меня выставили из бара вместе с разъярённой собеседницей, а я привела ей довод ещё более убедительный, чем предыдущий: синие шишки у азари намного синее, чем у людей, но это же не значит, что синий цвет — изобретение азари? От собственной «гениальной» шутки меня разобрал дикий смех, а она будто и не замечала ничего: снова твердила какую-то нелепицу из их мифологии. Спорили мы отчаянно… Дело кончилось совместным тестированием предмета дискуссии — душевой кабинки — со всеми вытекающими. Надо же было смыть с азари вино и проверить, кто знает устройство душа лучше? Правда, о споре мы быстро забыли. Весёлое было времечко.       Улыбнувшись озорным воспоминаниям, я включила воду и встала под упругие струи. Как же приятно! Гель для душа наполнил кабинку ароматом диких цветов Сур’Кеша, и я едва не заурчала от удовольствия.       Ладони прошлись по обнажённому телу, натыкаясь на многочисленные шрамы. Украшают они только мужчин или женщин тоже? Яркой вспышкой промелькнуло другое воспоминание, менее легкомысленное и гораздо более серьёзное. Я прикрыла глаза, и передо мной возник образ турианца с синими метками, пересекающими лицо, ярко-голубыми глазами и огромным шрамом-ожогом на всю щёку, если так можно назвать лицевые пластины. Гаррус любил шутить по поводу своего искалеченного лица. Меня настигло странное ощущение — смесь теплоты и невыносимой горечи.       Гаррус… Мы успели закрутить с ним интрижку ещё до отправки на самоубийственную миссию. Он рассказывал о том, как однажды, следуя турианским традициям, перед сложной миссией попытался сбросить пар с помощью спарринга в полный контакт; в итоге — ничья, но «финальный раунд» они с соперницей-турианкой провели уже в постели, а я возьми да ляпни, что тоже не прочь проверить, насколько длинны его руки и хороша моя гибкость. В тот день старания держать дистанцию с членами команды пошли прахом. Я пыталась быть участливой и вежливой, но всё же капитаном и начальником, а тут…       Даже не знаю, почему я так часто стала захаживать к Гаррусу, несмотря на его постоянные отговорки насчёт калибровки. Может быть, он чувствовал себя неловко от моих визитов, но я ничего не смогла с собой поделать. Что-то было в этом смелом, но скромном турианце. Сначала мне казалось, что нас объединяет исключительно жажда справедливости, но, как позже выяснилось, мы жаждали ещё и друг друга. Это было странно, это было неправильно, и поначалу я колебалась так же, как и он. Особенно после изучения рекомендаций Мордина, которые вместо уверенности лишь добавили сомнений — сможем ли мы с Гаррусом получить взаимное удовольствие, когда между нами столько физиологических различий?       Загвоздка в том, что я никогда не меняю принятых решений и не отступаю. И здесь упорство взяло верх над страхами и опасениями, над субординацией, над неудобствами, в конце концов. Мы все прекрасно понимали, что нападение на базу Коллекционеров — это билет в один конец. Почему бы не дать волю своим желаниям напоследок, какими бы безумными они ни были? В шаге от смерти терять уже нечего.       Только вот я перестаралась — и мы выжили. Какая ирония. Тогда пришлось всерьёз задуматься над этими спонтанными отношениями, которые быстро стали серьёзнее и значимее для нас обоих, чем я рассчитывала. Да, вышел перерыв, когда «Нормандия» осталась в доках, а я тщетно пыталась убедить твердолобый Совет подготовиться к вторжению Жнецов. Только мы всё равно столкнулись с Вакарианом и вынуждены были снова работать в одной команде. Какое-то время мне удавалось избегать его, сохраняя исключительно формальное общение во время миссий, но, когда находишься на одном корабле, ускользать вечно не получится. Гаррус всё-таки застал меня в одиночестве и спросил, сохранились ли у меня чувства к нему.       И тут я струсила.       Я побоялась трудностей, побоялась осуждения со стороны команды и осложнений в работе при таких вот неуставных отношениях. Я побоялась признаться самой себе, что привязалась к нему, что я люблю его, как никого раньше не любила. Я испугалась этого чувства, того, что всё зайдёт слишком далеко, что поздно будет повернуть назад. Каждый из нас мог в любой момент погибнуть, так ради чего завязывать отношения? Зачем сохранять и развивать то, у чего изначально нет шансов? Даже похороны Тейна, с которым нас связывала лишь крепкая дружба, для меня были невыносимы. А что если мне придётся вот так хоронить Гарруса? А что если он потеряет меня, тогда как его жизнь только-только начала налаживаться? Я не хотела даже допускать возможности, что мы сможем причинить друг другу такую боль.       И я сказала «нет».       Сказала, что всё прошло, что остыла, что лучше больше не вспоминать об этом. До сих пор отчётливо помню, как он смотрел на меня в этот момент. Моё сердце обливалось кровью, но я понимала: лучше порвать с ним сейчас, когда привязанность не так крепка, чем потом, ведь будет ещё хуже, ещё тяжелее.       Я сбилась со счёта, сколько раз хотела наплевать на всё и пойти к нему, чтобы сказать, как сильно люблю его… но сдержалась. Решила отложить признание до того момента, когда война закончится, когда всё уладится, и мы будем принадлежать самим себе… то есть на неопределённый срок.       Не думала, что война вообще закончится, но вот — это время наступило.       Только Гарруса теперь нет рядом, и сказать я ничего не могу. Никто не знает, куда пропала «Нормандия», никто не знает, выжил ли экипаж. Я не предполагала, что всё обернётся именно так. Я просчиталась. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы поступила иначе, но прошлого уже не вернуть. Как ни горько это признавать, скорее всего, Гаррус мёртв: процент выживших после удара волны ГОРНа слишком мал, чтобы надеяться на лучшее. Чёрт возьми, какой же я была идиоткой! Следовало жить сегодняшним днём — и будь что будет.       Я с силой зажмурилась, не давая воли слезам. Сколько времени я не плакала, так почему сейчас всё наболевшее разом рвётся наружу?       Чтобы заглушить гнетущее чувство собственной беспомощности перед судьбой, смешанное с обжигающим душу раскаянием, я сжала ладонь в кулак и впечатала его в стену кабинки, вкладывая в этот мощный удар всю злость на саму себя, всё отчаяние и всю ненависть к обстоятельствам, которые невозможно изменить. Твёрдый кафель встретил сбитые костяшки со всей жестокостью, словно своего давнего врага. Вспышка нестерпимой боли на миг ослепила меня, и я не удержалась от стона. Из свежих ран тут же заструилась кровь, подкрашивая пену и стекающую вниз воду в розоватый цвет. Я быстро пожалела, что сделала это, чертыхаясь и прижимая руку к себе.       Вдруг я ощутила новый острый укол боли в левом боку. Опустив взгляд, я увидела, что там зияет след от пулевого ранения, которое я получила ещё на подходе к лучу. Кровило сильно: по животу стекала тонкая струйка.       — Проклятье… — прошипела я сквозь зубы, закручивая кран.       Надо же, Лорниг прописал мне заживляющую мазь, а я так ни разу ей и не воспользовалась, бросив пылиться в сумке — наверное, поэтому рана толком и не затянулась. Что ж, в моём пренебрежении к предписаниям врача есть и плюс: нетронутого содержимого баночки должно хватить на всё.       Я вышла из душевой кабинки, обмоталась полотенцем и спешно направилась обратно в гостиную, намереваясь наконец заняться своим здоровьем, но едва я толкнула дверь и сделала шаг…       Чьи-то жуткие хрипы, стоны, плач и мольбы ударили под дых и ввинтились в мозг, вынуждая замереть на пороге.       Гостиная пестрела чем-то омерзительно красным. Моё появление было встречено какофонией звуков, будто меня ждали: бормотание перешло в пронзительный визг, а шёпот — в крик, пока я, непроизвольно пятясь назад, разглядывала невесть откуда взявшиеся груды перемазанных кровью искалеченных тел, подобных тем, что я видела на кораблях Коллекционеров.       Кажется, здесь не было мёртвых — лишь живые, ведь все они хаотично двигались и гудели растревоженным ульем: шевелились, слепо ползли вперёд, карабкались и пытались встать. Изуродованные лица в ошмётках плоти вызывали неподдельный ужас, но больше всего меня поразили полусгнившие останки без ног, без рук и даже без голов, которые тоже куда-то ползли. Не только люди, хоть их и большинство — здесь собрались батарианцы, азари, турианцы, ворка, даже геты…       Среди них я заметила и Легиона, замершего, но бешено вращающего окуляром, и СУЗИ, которая лежала в странной изломанной позе, будто тряпичная кукла. Не в силах выбраться из-под других тел, занятых беспрерывным движением, она лишь слабо шевелила губами, повторяя одно и то же слово. Мне удалось разобрать его: убийца.       От ужаса происходящего хотелось кричать, но крик застрял где-то в пересохшем горле. Среди тел я увидела Андерсона с закатившимися белёсыми глазами: он страшно хрипел и тянул ко мне руки в немом призыве. Из его рта прямо на мундир текли густые струйки чего-то тёмного, похожего на кровь. Дрожь пробрала меня с кончиков пальцев ног до самой макушки, а на груди будто сжался железный обруч, мешая дышать. К горлу подступила тошнота.       Внезапно полуживые мертвецы перестали шевелиться и резко умолкли, как один уставившись на меня пустыми и не очень глазницами.       «Бежать!» — кричал разум. Но куда? Позади — ванная и тупик, а впереди, слева, справа, повсюду — они.       Почему-то только сейчас в нос ударила резкая, отвратительная, тошнотворная вонь. Не решившись бежать посреди этого кровавого месива, я ждала, что же будет дальше, не забывая опираться рукой о дверной косяк, чтобы не упасть — силы стремительно покидали меня.       И действительно, всё не ограничилось игрой в гляделки. Откуда-то из глубины комнаты выплыл светящийся голубоватый шар, смахивающий на Глифа, которым пользовалась Лиара. Постепенно шар вытянулся, расширился и принял какую-то форму. Когда он вплотную подлетел ко мне, я узнала силуэт знакомого маленького мальчика.       Катализатор.       — Здравствуй, Шепард.       — Ты-ы-ы? — угрожающе протянула я, глядя на него с неприкрытой ненавистью.       — Я пришёл узнать, довольна ли ты своим выбором, — спокойно произнёс мальчик, в голосе которого отчётливо слышались металлические нотки, как у любого ВИ или ИИ.       — А я бы хотела узнать, как взорвать твой грёбаный сервер. Не подскажешь?       — Похоже, я ошибался, — словно и не услышав меня, продолжил он. — Ты не была достойна принимать решение. Люди — слаборазвитая раса. Вами правят инстинкты и эмоции, а не логика. Я разочарован твоим выбором, Шепард. Синтез оптимален. Органики и синтетики продолжили бы своё существование и развитие, как единая раса. Но ты отвергла этот путь. Посмотри на них, — он кивнул на горы тел. — Перед тобой те, кого ты убила за свою жизнь, и в смерти которых виновна. Здесь часть, но и этого достаточно, чтобы показать недальновидность и бессмысленность твоих действий.       — Да пошёл ты, ублюдок! — выплюнула я прямо Катализатору в лицо. — Как ты смеешь судить нас, судить меня, чёртова бездушная машина! Что, обидела маленького, уничтожила его игрушки? Скучно без Жнецов? Жатвы захотелось?       — Жнецы не уничтожены. Они всего лишь отключены. Не один раз выключенные машины порабощали ваши примитивные умы. Вы сами почините их — и Жатва продолжится. Ты никого не спасла, Шепард. Ты лишь приумножила жертвы и отсрочила неизбежный конец этого цикла — нерационально потраченное время. Больше такой ошибки не повторится. Органические расы никогда не смогут принять верное решение.       — Ах ты мразь! — выдохнула я, дрожа всем телом от переполняющей меня ярости. — Ты обманул меня! Ты за это ответишь!       Руки сами собой сжались в кулаки, и я кинулась на Катализатора, но удара не ощутила: кулак прошёл насквозь, и я по инерции полетела следом, приземляясь в лужу крови.       Мертвецы одобрительно загалдели, вытягивая руки в попытках дотянуться до меня. Я закричала — скорее не от страха, а от бессилия и злости. Катализатор стоял и смотрел на меня с беспристрастным видом, слегка склонив голову набок. Наблюдал, как сумасшедший учёный наблюдал бы за подопытной мышью в запутанном лабиринте.       — Были сомнения на ваш счёт, но теперь я уверен. Прощай, Шепард. Наслаждайся жизнью… пока можешь.       Мальчишка буквально растворился в воздухе, словно его здесь никогда и не было.       — Нет… нет, нет, нет! — забормотала я, не в силах сдерживать жгучие слёзы отчаяния. — Я должна всё исправить… должна!       Только как? Голова, которая всё ещё раскалывается, абсолютно пуста: никаких идей. Лишь мелькают картинки того, как погибнет человечество, а вместе с ним — и вся высокоразвитая органическая жизнь. Как они будут умирать, проклиная моё имя. Я стану символом гибели. Синонимом ошибки.       Руки безвольно опустились: всё кончено.       Мертвецы облепили меня, вцепляясь склизкими конечностями в моё тело, но мне было плевать. Пусть разорвут, задушат… без разницы. Я — ошибка. Одна большая ошибка, на которую все надеялись. Я упустила последний шанс, и теперь все будут жестоко наказаны из-за моего провала. Я действительно монстр, заслуживающий смерти. Пасть от рук своих жертв так символично. Погубив всех ныне живущих, для любого разумного существа теперь я — убийца.       Я зажмурилась, готовясь принять свою участь. Мне больше не было страшно, мне было спокойно, потому что я знала — так правильно. Так должно быть. Только осознание того, что я подвела всех и обрекла на гибель, изнутри разрывало меня на части…       Вдруг что-то изменилось. Стоны стихли, а липкие холодные пальцы исчезли с моего горла.       Я открыла глаза. Комната была пуста. Быстро смахнув слёзы, я с трудом поднялась на ноги и осмотрелась, чтобы убедиться: никого. Все исчезли без следа.       — Катализатор! — изо всех сил закричала я, не беспокоясь о том, что сорву голос.       Тишина послужила мне ответом.       — Что же ты, струсил? Ну же, давай, убей меня! Давай! — кричала я, широко раскинув руки. — Ты прав, я облажалась. Я заслужила смерти. Это ведь рационально, а?       И снова тишина.       — Не хочешь пачкать свои маленькие ручонки? Ладно. Давай, зови своих псов! Зови хасков, тварей, мародёров, да кого угодно! Пусть они разорвут меня. Они давно пытались, а сейчас я не буду сопротивляться. Давай!       Молчание.       — Катализатор! Сукин ты сын… Катализатор! Катализатор! — звала я, пока совсем не охрипла.       — А, я поняла. Ты оставил меня мучиться. Что ж, будь по-твоему. Второго шанса убить меня я тебе не предоставлю, — прохрипела я, снова оседая на пол. Силы окончательно покинули меня.       Посидев некоторое время без движения и глядя в одну точку, я поползла к тому месту, где бросила сумку. Зажужжала молния, и сумка оскалила зубастую пасть, открывая доступ к своему нутру. Я без промедления сунула туда руку. Через пару секунд баночка с чудодейственным содержимым была у меня.       Зачерпнув немного мази странного ярко-лилового цвета, я приподняла полотенце, но так и замерла с занесённым над животом пальцем: на месте раны, которую я собиралась обработать, красовалась аккуратная полоска старого шрама.