Королева

Она стоит на утесе Скалы Предков, у самого края, и смотрит вдаль. Сюда Муфаса привел Симбу, чтобы показать его будущие владения. Бескрайняя саванна простирается вокруг в своем суровом величии. Густые кроны баобабов темнеют на зеленом поле колосящейся травы. Закатное солнце подсвечивает белые громады облаков, скользящих в пылающем небе. Сколько поколений поднималось сюда, чтобы увидеть, прочувствовать, понять саму суть саванны. В суровом месте слабому духом не выжить. Но разве Муфаса был слаб? А Симба? Он был полон энергии и сил для жизни. Сараби вытягивает лапу над обрывом. Свежий ветер щекочет глаза, заставляя прищуриться. Ощущенье, что ее лапа пребывает в невесомости восхитительно, как и мысль, что завладела ей. Один шаг отделяет ее от семьи. Один шаг способен положить конец ее кошмарам. Озарение приходит внезапно и ослепительно. Уйти из жизни невероятно просто, достаточно захотеть. Такая легкая, обыденная мысль… Полоса горизонта размыта в желтом мареве заката. Медленно скользят по небу стаи опаленных облаков. В мыслях Сараби идет ожесточенный диалог. - Сделай шаг, глупышка, и ты, наконец, обретешь покой. Посмотри на себя, ты – сломанная львица, мать, потерявшая наследника, жена, что не смогла уберечь мужа. Тебе нет места в этом мире, он для живых, а ты - призрак. Сделай шаг. - Но среди звезд нет места самоубийцам. Это знают все львы. Рафики так говорит. Не быть мне вместе с Муфасой и Симбой… Айхею меня никогда не простит. - Глупости. Кто посмеет тебя осудить? Остаток жизни ты проведешь в бою с собственным горем. А эта борьба бессмысленна, потому что ты проиграешь. Твоя свобода в шаге от тебя. Решайся. Айхею поймет, не может не понять. Иначе он не бог. Она закрывает глаза, по щекам безмолвно ползут слезы. - Давай. Сделай шаг. Тебе не о чем сожалеть. Здесь для тебя ничего не осталось. Ради чего влачить это жалкое существование? - Как ты могла забыть, ради чего живешь, - яростно шепчет она самой себе. Сквозь пелену в глазах она смотрит вниз на закатную саванну, и образы вспыхивают в сознании, оставляя горький след. Ради верной подруги Сарафины, которую она бесцеремонно и жестоко оскорбила лишь за то, что та попыталась помочь. Ради Налы, ее нежной дочери, вынужденной расти в окружении гиен. Ради страстной охотницы Кинаи, что таскала ей часть собственной добычи и силой принуждала есть в то время, когда Сараби хотела умереть от голода. Ради Ксаро, одинокого доброго львенка, не познавшего родительской ласки. Львенка, коему она могла уделить свое время и тепло, но не нашла сил для этого. Ради мандрила Рафики, что спас столько жизней и залечил столько ран. Ради всех львиц, что, так или иначе, проживают здесь, на Скале Предков. И Скара. Сколько зла бы он не совершил. Скара, что когда-то звался по-другому, и был другим львом. Тот лев таскал ей мышек и цветы в зубах, трепетал как детеныш от ее прикосновений и мог часами говорить с ней обо всем, урча от ощущенья ее близости. Они все, и каждый по отдельности – ее прайд. Прайд, который она предала, безраздельно поддавшись отчаянию. И в тот миг, когда ее лапа еще висела над обрывом, призрачный голос, слишком хорошо знакомый, голос сильного, но ласкового зверя, прошептал на ухо: - Еще не поздно вернуться к ним, моя львица. Никогда не поздно. Если не хочешь жить ради себя, живи ради них. Они твой прайд. Они когда-то верили в тебя, любили. Возроди их веру. Придай им силы жить во время тягот и лишений. Ветер воет в расщелинах между камней, сдувая слезы с ее щек. Львица слышит тихие шаги за спиной и спрашивает, не оборачиваясь: - Кого ты видишь? - Свою королеву, - тихо отвечает Сарафина. - Твоя королева забыла, что такое честь и достоинство львицы. - Но не перестала ей быть. Сараби подходит вплотную, глядя в мирные глаза подруги. Глаза, никогда не выдающие страстей, бурлящих в сердце. - Я худшая подруга из всех, что ты заслуживаешь, - молвит она, поникнув головой. – Я обидела тебя только за то, что ты была честна со мною. Я предала твою любовь. Я умоляю тебя о прощении. - Тебе не нужно умолять, - от ее слов у Сарафины на миг пропадает дар речи. - Я сделаю все, что ты пожелаешь. - Я желаю, чтобы ты вернулась, - хрипло молвит Сарафина. – Вернись, чтоб я могла быть рядом. Вернись, чтоб я могла тебя любить. Пока ты живешь, ты всегда будешь моей королевой. - Пока я живу, - Сараби смотрит в ее глаза, улыбаясь сквозь слезы, быстро бегущие по щекам. – Напоминай мне об этом почаще, моя добрая сестра. Я люблю тебя всем сердцем. - О боги, как я этого ждала, - Сарафина прижимается к ее груди, рыдая и смеясь одновременно. – Каждый день. Каждый час. - Я вернулась, - Сараби крепко сжимает ее в лапах, вылизывая мокрую и горькую от слез мордаху. – И больше никогда тебя не брошу. Они греются в объятиях до самой темноты. Ощущая вселенскую усталость и вместе с тем легкость от того, что пропасть, выросшая между ними, навсегда миновала, они идут домой под сенью первых звезд на темно-синем небе. - Ложись спать, - молвит Сараби с тенью позабытой властности. – Мне надо привести себя в порядок. А потом и свое королевство. Темные тучи заволокли ночное небо. Несколько минут висела напряженная тишина, не нарушаемая даже всполохом ветра. Затем издалека раздался гром, и его эхо прокатилось по саванне. Свинцовые громады туч вмиг озарились бледным светом, и, вырвавшись из дымчатой завесы, синим росчерком ударила молния. На восточном краю саванны, в дремучих джунглях, при глухом раскате грома проснулся молодой лев. Дико озираясь по сторонам, Симба вжался в стену пещеры, где ночевал в теплой компании Тимона и Пумбы. Впервые за долгое время он снова пережил гибель отца. Эхо грозы перепуталось в его мыслях с топотом копыт сотен антилоп-гну, бегущих по скалистому каньону. Он кинулся прочь от друзей. Сбежал по узкой тропке, цепляясь за колючие ветки терновника, тремя прыжками преодолел узкую речку. Оскользнувшись, Симба распорол лапу об острый камень. Но он не заметил – слишком распаленный своим горем, бежал дальше, оставляя кровавый след. Лишь забравшись в тесную нишу у основания скалы, он свернулся клубком и прижал к себе раненую лапу. Грянул гром, и молодой лев с короткой рыжей гривой вновь стал львенком. Горькие слезы покатились по его щекам и подбородку. Карминовая кровь на лапе живо напомнила о крови на теле отца. - Что я наделал? – прошептал он в ужасе. – Что я наделал?! Там его позже и нашел Тимон. Сурикат забрался в узкий проем и дернул его за усы. - Что с тобой? – растерянно осведомился он. – Ты что, испугался грозы? Почему ты убежал? Ох, парень, да ты ужасно выглядишь. - Уходи, прошу тебя, - Симба спрятал от него морду и аккуратно отодвинул лапой. – Я не хочу… быть с вами. - До этого ты не был против, - с досадой произнес Тимон, и обнаружил кровь Симбы на своей груди. – Да ты ведь лапу поранил! И как тебе это удается… Ничего, сейчас придет Пумба, и я велю ему принести травы-заживайки. - Не нужно ничего, - хныкая, возразил Симба. – Не помогайте мне. Я убийца. - Убийца? – иронично отозвался Тимон. – О чем ты говоришь, малыш? Кого ты убил, когда? Ты самый добродушный лев на свете, муху не раздавишь, если я не попрошу. И Симба поведал ему все – с того момента как Скар привел его в каньон, чтобы устроить сюрприз и до самой смерти отца. Он рассказывал взахлеб, то подолгу глядя Тимону в глаза, то пряча их от стыда и презрения к себе. Дослушав, сурикат закусил губу и несколько мгновений пристально смотрел в большие львиные глаза, после чего вдруг фыркнул и притянул его за локон гривы. - Слушай, малыш, я знаю, как тяжело тебе пришлось, но как… с чего ты вообще решил, что виновен в его смерти? - Если бы не я, он был бы жив. - Да, но тогда ты был бы мертв, - строго переиначил Тимон. – Скар обманул тебя, заставил поверить, что это ты виновен в смерти Муфасы. Ты никогда не думал, что он мог все это подстроить? - Не говори так, - с досадой пробормотал Симба. – Я виноват, что пошел туда. Скар не желал нам зла. - Пффф, - бросил Тимон. – Принц, не желающий стать королем? Это больше похоже на сказку, чем на львиную жизнь. Как бы то ни было, ты не убийца. Ни тогда, ни сейчас. Ты был напуганным львенком, и ничего не мог сделать. А сейчас ты напуганный лев, забился в пещеру, и хочешь, чтобы мы тебя так бросили. Глупый! Симба неохотно убрал лапу, и Тимон забравшись на нее, погладил его нос. - Не бойся. Гром уйдет, а мы останемся, - с этими словами он стер крупную слезу с его щеки. – Я слышу Пумбу… хотя вернее сказать, чую, - проговорил он радостно. - Эй, Тимооон, ты где? – пробасил кабан, пытаясь разглядеть их в темноте. – Симба куда-то пропал. Я думаю, нам надо найти его, вдруг что случится. - Да уж, - Тимон хихикнул и потер себя лапой за ушами. – Ты как всегда вовремя, Пумба. Неси сюда лечебную траву. - Лечебную? Тебе плохо? - Да, черт подери, у меня роды. - Ох, Тимон… - Пумба нахмурился, в замешательстве переминаясь с копыта на копыто. – Что же мне делать? - Ты просто умора, - сурикат рассмеялся, уткнувшись крохотной мордахой в гриву Симбы, и лев выдавил слабую улыбку. – Выше нос, парень, - проговорил сурикат ласково. – Хакуна Матата, помнишь? - Хакуна Матата, - тихоробко повторил Симба, глядя сквозь прорезь в скале на беспокойное, затянутое грозовыми тучами небо без единой звезды. На глазах у Сараби темные тучи озарились белой вспышкой, и во все стороны раздался отстающий гром. Ослепительно сверкнув, молния ударила в старый баобаб, растущий возле водопоя, и раскроила его надвое. Крона зарделась пламенем, горящие лепестки с шипением посыпались в зеркальную воду. Пламя отражалось и в глазах Сараби. Она боялась воды с тех пор, как будучи детенышем, упала в пруд и чуть не захлебнулась. Огонь до этого видала только раз – в особенно жаркое лето сухие травы зарделись пожаром, и львицы долго смотрели на них в благоговейном ужасе. Сейчас на вызывающей оторопь глади водоема отражалось пламя, но львица смотрела на него, и в ней не было страха. «Время пришло. Я войду в пламя матерью и женой, а выйду королевой». Вода легко приняла ее в холодные объятия, смывая грязь и засохшую кровь с ее шкуры, возвращая шерсти здоровый бежевый цвет. Она плавала меж опаленных лепестков, зачарованно наблюдая за смертью баобаба. Впервые за все время она не чувствовала боли, ненависти, страха – только покой, что наполнил всю ее суть. Львица вышла на землю и устремила глаза к звездам. Отряхиваться не было нужды – жар, исходящий от пылающего древа быстро высушил ее шкуру.