Третья стена

Виталик покраснел, стоял, глупо улыбался; его уши так полыхали, что, наверное, коридор освещали куда лучше, чем все эти лампы. Он был почти счастлив. А ведь его рука, которую он своему спецназовцу протянул, для того была той еще дилеммой: перчатки не снять – инструкция, а не пожать руку – мальчишка обидится. И он осторожно пожал Виталику руку как был, в перчатке. – А я на работу иду, – брякнул Виталик. – Молодец, – весело отозвался спецназовец. – Не опоздаешь? Виталик дернул плечами. Наверное, стоило подумать об этом, но не сейчас. Потом. – А вы что тут делаете? – спросил он. Спецназовец засмеялся. – Государственная тайна, – зловещим голосом произнес он. Виталик протянул многозначительно: «А-а-а...», словно что-то понял. – Опоздаете, господин Райхман, – усмехнулся спецназовец. Виталик поскучнел, сделал шаг назад. Покивал головой, пробубнил «До свидания» и, пятясь, не глядя, ступил на первую ступеньку. Едва не оступился, но спохватился и до входа добрался без приключений. Оглядывался – ему казалось, что его окликают. Увы. Долго топтался у входа, курил – неторопливо, даже медленно, только, как оказалось, тщетно. Первые метров двести от хайма семенил, отыгрывая еще минутку, и еще, и еще – и бесполезно. Никто из здания не выходил, никто его не окликал. А потом пришлось бежать на вокзал. Хорошо, успел. Когда поезд отъезжал от станции, Виталик сидел, прилипнув к окну, словно рассчитывал увидеть того, своего, блин, спецназовца, и шиш что мог разглядеть. А оставшееся время до Ростока сидел, сгорбившись, и печально вздыхал время от времени. Это было глупостью – надеяться, что спецназовец будет помнить Виталика и искать с ним встречи. Наверное, еще большей глупостью было рассчитывать, что Виталик случайно встретит его по улице. Сам-то Виталик был уверен, что узнает его, даже если и не будет на нем ни формы, ни бронежилета, солидно так искажавших его фигуру, ни маски, по глазам, по походке-осанке узнает. Только вот судьба смотрела на эту Виталикову самонадеянность и тихо посмеивалась и категорически отказывалась обустраивать их встречу. Виталик все-таки набрался смелости и подошел к Биргитт. Спросил, можно ли ему поговорить с шефом, нужно ли как-то заранее записываться. Она сосредоточенно выпятила губы, спросила, все ли у Виталика в порядке, и пристально смотрела, как он неопределенно пожимает плечами и трясет головой. Не распознать, «да» это значило или «нет». – Шефа пока еще нет в конторе, – серьезно сказала она. – Давай так, ты идешь обратно в мастерские, а я дождусь, когда он появится, позвоню и скажу, когда тебе подойти. Окей? Виталик закивал головой, выдавил «спасибо» и, поколебавшись, развернулся к двери. – У тебя все в порядке? – спросила Биргитт. Он покосился на нее. – В порядке. Просто это, ну, в общем... в общем, сейчас в порядке, просто раньше... – Виталик вздохнул и виновато посмотрел на нее. – Раньше не очень, и теперь все дает знать. – Все будет хорошо, – убежденно сказала Биргитт. Виталик заставил себя улыбнуться. Биргитт вышла из-за стола, обняла его и похлопала по спине. У нее были мощные объятья, или это Виталик был такой тощий – а может, к таким вещам непривычный, что перепугался, что она ему все кости переломает. – Все будет хорошо! – строго повторила Биргитт и наставила на него палец. – Не забывай об этом! Мы тебя в обиду не дадим! Виталик смущенно улыбнулся и, поколебавшись, осторожно положил руки ей на плечи и неуклюже чмокнул в щеку. – Спасибо вам большое, – повеселев, сказал он. Биргитт отвесила ему подзатыльник и кокетливо поиграла бровями. – Отправляйся-ка в мастерские, выпей кофе с Хайно и отбрось все эти мысли, – посоветовала она, усаживаясь за стол. Виталик потоптался еще немного, но совет Биргитт был очень даже уместным, а Бернарди наверняка был занят своими очень важными делами, которые обеспечивали работой всех этих людей, а его, Виталика, возможностью столькому у них научиться. Примерно так Виталик пытался уговорить себя, чтобы, когда время придет, не сдрейфить. За полчаса до окончания рабочего дня Хайно велел Виталику идти к Бернарди. На прощание он похлопал его по плечу и сказал: – Все будет хорошо. Если задержишься, закроешь мастерскую. Ключ мне отдашь завтра. Договорились? Виталик кивнул, сжал ключ, избегая смотреть на Хайно, поблагодарил его. Отчего-то ноги стали чугунными, и подниматься к шефу на этаж, потому что он вызвал Виталика, оказывалось куда сложней, чем когда Виталик решился сделать это добровольно. Дверь в кабинет Бернарди была приоткрыта, Биргитт вкладывала письма в конверты; когда Виталик вошел, она подняла голову и подбадривающе улыбнулась ему. Виталик выдавил из себя улыбку. Если бы она знала, думал он, то наверняка бы не улыбалась так дружелюбно. Постучав, он просунул голову в кабинет и спросил: «Можно?». Бернарди сидел за своим столом, читал что-то на экране компьютера, на слова Виталика он повернул голову, улыбнулся поздоровался, указал рукой на кресло. Виталик закрыл за собой дверь, вздохнул, уселся, зажал руки между колен. Бернарди чуть передвинул кресло, склонил голову и спросил: – Как вам работается у нас? – Отлично, – после замешательства ответил Виталик. Он боялся поднимать на Бернарди глаза, и ему было куда более стыдно, чем даже утром. – Наш коллектив очень хороший и дружный, и я уже многому научился, и меня все поддерживают. Он бы и больше сказал, но и немецких слов толком не знал, и опасался, что и так болтает слишком много, и Бернарди это может быть совсем не интересно. – Я рад. Впрочем, я тоже могу с полным основанием признаться, что вы отлично вписываетесь в наш коллектив. Хайно очень одобрительно отзывается о ваших способностях. Конфликтов ведь особых не возникло? – Нет! – вскинулся Виталик, выпрямился и возмущенно заморгал. – Конфликтов никаких, все очень здорово! Бернарди засмеялся. Он сплел пальцы рук перед лицом и смотрел поверх них на Виталика. Тот – смутился, вжался в стул, пожал плечами и робко улыбнулся. – Вы хотите покинуть нас? – веселясь, предположил Бернарди. – Нашли другое место, где бы могли дальше работать? – Мне же нельзя, – простодушно возразил Виталик. – Ну, по крайней мере так мне объяснила фрау Шмиде. – Отчего же, – ухмыльнулся Бернарди. – Если найдете постоянное место работы, запросто. Или если начнете получать профессиональное образование. Виталик невесело усмехнулся. Если бы так. Если бы ему на это можно было рассчитывать. – Я предположу, что это значит скорее нет, чем да, – невозмутимо произнес Бернарди и встал. – Хотите кофе? Виталик оторопело уставился на него. – Я демократичен. – Бернарди повел плечом – Виталик зачарованно смотрел на это: не высокомерно, но и не высокомерно, небрежно, но и элегантно, снисходительно, но и с уважением. Ну как ему это удается? Виталик кивнул и боязливо посмотрел на Бернарди: не нарушил ли каких-нибудь этикетов? А то демократичность демократичностью, а вдруг это проверка какая-нибудь? Но это было банальным гостеприимством. Виталик смотрел, как Бернарди ставит перед ним чашку, розетку с печеньем и конфетами, сахарницу и молочник, идет за чашкой кофе для себя. Попутно он еще умудрялся расспрашивать Виталика, как у него обстоят дела с рисованием, показал ли ему Хайно какие-нибудь техники, тренируется ли Виталик? Да, да, да! И с цветами тоже учит работать, и не только Хайно, но и другие, Таня даже показала свою программу на компьютере и огромные штуки для всяких графических штук, и там так здорово работать, но Виталик пока срывался в неофитское, языческое буйство ограниченного набора красок, что немало развлекало Хайно и его коллег. Бернарди слушал его, задавал вопросы, время от времени поправлял его, когда Виталик делал совсем уж кошмарные ошибки, иногда подсказывал слова, когда Виталик запинался и начинал махать руками, не в силах выразить свою мысль. – Ну раз у вас все замечательно, чем вызвано ваше желание поговорить со мной? – поинтересовался Бернарди. Виталик вроде ждал подобного вопроса, но все равно остался неготовым. На его счастье, Биргитт заглянула в кабинет, попрощалась и ушла. Этой небольшой заминки оказалось достаточно, чтобы Виталик собрался с духом. Выдохнув, он собрался с духом и, понурив голову, признался: – Это все та история. Верней, другая, но они все связаны. Ну, когда меня полиция задержала. Кажется, у Бернарди тоже изменилось настроение. – Вот как? – прохладным тоном спросил он. Виталик быстро поднял на него глаза и снова опустил. Поколебавшись, сделав глоток кофе, начал рассказывать. О знакомых из хайма, которые заставляли его бегать в магазин за спиртным и сигаретами, а иногда и чем посерьезней, почему его арестовали в Халле, о последнем приключении, где их поймали на горячем. И – Виталик сам понимал, как глупо это звучало, когда он говорил: «Я не хотел», – но он действительно не хотел, по крайней мере, в последнее время, а последний раз – так вообще струсил и растерялся и не воспользовался какой-нибудь, самой захудалой возможностью и сбежал. Бернарди встал, прошелся по кабинету, подошел к окну, погладил корягу в вазе – нежно провел по ней пальцем, глядя на нее сосредоточенно, снова вернулся к столу, уселся. Виталик смотрел на него. Ему стало легче. Не давила эта история. – Должен признаться, я знаю эту историю. – Сказал Бернарди. – Я связывался с вашим куратором в социальной службе, со мной связывались служащие полиции, которые расследуют последний случай, и прокуратура. Виталик кивнул: глупо было рассчитывать на другое. Но ему оказалось до странного просто смотреть на Бернарди теперь, когда он сам рассказал все это – словно камень с души свалился. Грустно было все равно, что он допустил такую фигню свершаться в своей жизни, и, наверное, нехорошо было, что никогда ничего не делал, чтобы предотвратить – ведь сколько раз можно было. И Виталик смирно ждал, как Бернарди отреагирует. – Я уже был в непростой ситуации, когда согласился участвовать в этом мероприятии, – продолжил тот. – Я понимаю желание государства дать второй шанс людям, которые не смогли воспользоваться какими-то социальными благами. В вашем случае, очевидно, это – так и вообще первый. Я рад, что познакомился с вами поближе и получил возможность проверить вас в бытовых условиях, скажем так. И вам определенно делает честь, что вы решили сами сообщить мне об этих существенных обстоятельствах, которые будут долго еще определять вашу жизнь. У Виталика непроизвольно приоткрылся рот. – Вы уже получали какие-нибудь уведомления из прокуратуры или суда? – буднично спросил Бернарди. Виталик осторожно помотал головой, пожал плечами. Пока нет. Ну или до него их письма еще не дошли. – Вы уже получили представление о том, каковы ваши перспективы? – продолжил расспрашивать Бернарди. – Наверное, в тюрьму отправят, – пробормотал Виталик, съеживаясь. – Я же рассказал, где там еще что воровал. Бернарди закатил глаза. – Мы не в соцлагере, господин Райхман, – саркастично произнес он, враз отметая все Виталиковы домыслы. – Вы наверняка должны рассчитывать на то, что вас приговорят к тюремному сроку, но придется ли вам действительно сидеть в тюрьме, зависит только от вас. Виталик уставился на него круглыми глазами. – Как это? – глупо спросил он. – Поговорите с вашим адвокатом, как это, – вздохнул Бернарди. – Я могу всего лишь предположить, что вас приговорят к условному сроку, а сидеть вам придется только при условии рецидива. Виталик очень смутно понял, что Бернарди сказал. Что-то насчет повторного чего-то там и опасений, что ли. Он нахмурился, достал словарик, начал его листать, и Бернарди развеселился, следя за ним. Словарик особо не помог, но сами эти маневры – сидеть, листать, пытаться свести несколько слов во внятное высказывание – успокоили. – Понятно, что я сказал? – веселясь, спросил Бернарди. Виталик неопределенно пожал плечами, не решаясь признаться в своей глупости. Бернарди начал пояснять: приговор будет вынесен, срок заключения будет определен, но Виталик попадет в тюрьму, если не будет вести себя прилично в течение определенного срока. Так понятней? Виталик торжественно кивнул, с благоговением глядя на Бернарди. Тот усмехнулся. – Вы ведь рассказали сотрудникам полиции о причинах, по которым вы совершали эти кражи? Виталик кивнул. Бернарди сказал: – И если позволите, я дам вам совет: не пытайтесь защитить их. Они явно не пытались защищать вас. Сколько им лет? Виталик задумался. Ваньке, кажется около сорока. Талгату – поменьше. Но успел ведь, сука, четверых детей сделать. – И они живут в общежитии для переселенцев? – сардонично спросил Бернарди. – Четверо детей... – пробормотал он, отворачиваясь, и поморщился. – У мусульман это хорошо, – осторожно возразил Виталик. – Пить спиртное и красть – тоже? – холодно возразил Бернарди. На это, а особенно на его тон возразить было нечего. – Хотите еще кофе? – На растерянный, не в последнюю очередь испуганный взгляд Виталика он добавил: – Я тоже не откажусь от еще одной чашки. Виталик все еще молчал, и Бернарди снова встал, снова подошел к огромной кофе-машине, и снова захрустели кофейные бобы и запахло свежемолотым, а затем и свежесваренным кофе. – Виталий, – неожиданно сказал Бернарди. Виталик – подскочил, развернулся к нему, выдавил «Ja?», которое так напоминало русское «Я?», и Бернарди засмеялся. – Принесите-ка ваши работы. Я охотно посмотрю на то, что вы делаете. Если, конечно, я не вторгаюсь не в свою сферу. Виталик вскочил и радостно замотал головой. – Я буду только благодарен! – воскликнул он и побежал за своим рюкзаком. Бернарди задержал его, так что Виталику пришлось ждать свою электричку лишний час. И все равно он был счастлив: его поддержали, затем похвалили, немножко покритиковали, немножко посоветовали и снова похвалили. Затем Бернарди как бы мимоходом сказал, что Хайно предложил вовлекать Виталика в нормальные рабочие задания, и поинтересовался, не против ли он будет, если его будут нагружать дополнительными обязанностями. Виталик был за, Виталик ухватился за эту возможность всеми своими конечностями, еще и зубами попытался зацепиться. Бернарди смеялся от такого энтузиазма, но обещал, что в таком случае поговорит с его куратором, как это можно лучше обустроить. А напоследок мимоходом сказал: «Если понадобится, мы походатайствуем за вас и перед правоохранительными органами». Это стоило того, чтобы опоздать и на семичасовую электричку. Виталик ушел. Бернарди сидел в кресле, глядел на дверь, на стену рядом с ней, сначала посмеивался, затем улыбался по привычке, затем мышцы на лице словно устали враз, и он смотрел перед собой, отказываясь думать о чем бы то ни было. Наконец потянулся за телефоном, прочитал последние сообщения Курта. Сели. В гостинице. Врачебная проверка, все в порядке. Еще два года назад он рассказал бы, в каком ресторане ужинал, что интересного видел в городе, в который летал, что интерсного показывали по телевизору, поинтересовался бы, чем занимается Рауль и каковы планы на выходные, предложил бы выбраться в какое-нибудь укромное местечко, о котором слышал от кого-то там, диспетчеров, к примеру, с которыми очень любил трепаться, коллег-пилотов, инженеров, кого угодно. А сейчас – вылетаем. Сели. Снова вылетаем. Курт Юргенс казался жестким человеком, предпочитал вести себя жестко, когда выполнял свои обязанности, но в быту мог оказаться совершеннейшим плюшевым мишкой. Рауль удивлялся этому, до сих пор недоумевал: только что Курт отчитывал второго пилота, инженера, врача, своего налогового консультанта по телефону – и через секунду, положив трубку, поворачивался к Раулю и спрашивал озабоченно, добродушно, мягко: «Тебе сделать чаю?». Он рассказывал как-то, что свои первые рейсы в качестве капитана воздушного судна были для него самым страшным испытанием: весь экипаж был привычен к нему в качестве первого пилота, а тут на тебе – добряк Курт оказался капитаном. Не сравнить даже с выпускными в школе. Не в летной – просто в школе. Курт не был двоечником – почти. У него было бесконечное число иных увлечений, которыми он занимался в ущерб учебе, и для него сильным потрясением оказалось, что для летчика здоровье – хорошо, но мозги – куда более важны. А наличие мозгов подтверждается поначалу исключительно оценками, потом уже репутацией – но потом, много позже. И первые серьезные экзамены в школе пугали его в свое время до ужаса, что там всякие турбулентности и отказы электроники. Но снисходительное отношение к добряку Курту, пусть и нацепившему капитанскую фуражку – оно оказывалось очень серьезным испытанием, и для его самооценки в том числе; а неуверенный в собственных силах капитан – не первый ли шаг на пути к катастрофе? И пусть он был уверен в своих силах, способностях, квалификации – но в том, что способен достойно управлять экипажем? В этом убеждаешься только опытным путем, и только заимев немало ссадин на шкуре. Это все-таки великое искусство – руководить людьми, нельзя быть слишком добрым, нельзя быть слишком суровым. Нельзя делать все самому, нельзя полностью полагаться на других. Курт рассказывал это – свои сомнения, свои размышления, представления – очень редко. Не считал нужным делиться, и Рауль понимал это: сам такой. Но редко – все-таки не значило «вообще не». Это не значило, что Рауль был готов к тому, чтобы самому не считать существенным рассказывать о собственных сомнениях; это не значило, что Рауль оказывался готовым к этому угрюмому, подозрительному молчанию обо всем, что происходило в жизни Курта – в его голове, его сердце. И эта вечная неудовлетворенность, которая глодала Курта: она стала очевидной Раулю как-то враз. Только что все казалось приемлемым. Удовлетворительным. Рауль предлагал – Курт соглашался. Курт предлагал – соглашался Рауль, считал справедливым, находил удовлетворительным. Все в их жизни было рационально, справедливо, удовлетворительно. Все было основано на давних соглашениях – когда-то добровольно принимаемые на себя обязательства, ныне рефлекс. Рауль не задумывался, насколько он сам удовлетворен их совместным бытом, до тех пор, пока не начал замечать эту угрюмую неготовность Курта жить их привычной жизнью. Все ведь казалось прежним. Их обязанности по дому. Их обязанности перед коллегами – все эти вылазки, общественная жизнь, мероприятия, что там еще. Курт соглашался вместе с Раулем отправиться на очередной торжественный ужин в мэрии, в торгово-промышленной палате, во всяких там союзах – предпринимателей, дизайнеров, чего там еще; Рауль соглашался вместе с Куртом отправиться на те мероприятия, которые решал посетить Курт. И какие-то жалкие три-четыре года назад они оба получали от этого удовлетворение: неплохо проводили время на самом мероприятии, неплохо проводили время, обсуждая его на пути домой и дома, отлично проводили время, обсудив его, выпив вина, отправившись в спальню. Сейчас же – как-то враз – они отбывали повинность, присутствуя на мероприятии, молчали на пути домой, обменивались незначительными фразами дома – и ничего больше. Заботливость Курта никуда не делась, заботливость Рауля – тоже, но больше в силу привычки, чем от всего сердца. Спроси кто, Рауль бы не смог так просто сказать, нравятся ли Курту все знаки заботы, которые Рауль демонстрирует. В свое время нравились. А теперь? Спроси кто Рауля, нравятся ли ему привычные, не менявшиеся многие годы знаки заботы, которые демонстрирует Курт – да он не замечает их. И возможно, они уже давно раздражают. Рауль был уверен: они оба – он и Курт – оба, каждый порознь, и они вместе – хотели быть вместе. Отметя привычки, нельзя было отмести какие-то совершенно искренние жесты. Неожиданные объятья, импульсивное прикосновение, случайный взгляд, неукротимый и обжигающий, жадный, который невозможно было сымитировать, только испытывать, – все это было. Было удовлетворение, с которым Рауль засыпал, прислушиваясь к дыханию Курта. Было удовлетворение, с которым Курт хвастался ему своей очередной ужасной корягой, которую отполировал – только ему. Все это оказывалось единичным, случайным, непроизвольным – но было же. И только слова куда-то делись, только общий настрой оставлял желать лучшего. Только общество друг друга начинало тяготить. И одну еще вещь понял Рауль, приехав домой, войдя в гостиную и протянув руку к выключателю: этот дом был пустым, в нем не хватало их двоих. Не станет одного из них – не будет и другого. И этот дом тоже станет никому не нужным. Рауль так и не включил свет. Сидел на диване, играл с телефоном, думал, написать ли какое-нибудь глупое сообщение, которых в свое время отправлял на десятки евро в месяц. Но так и не решился, ограничившись простым: скучаю, хорошего времени. И Рауль Бернарди не мог избавиться от странного ощущения: удовлетворение от карьеры, от профессионального успеха тускнело и съеживалось, что твоя шагреневая кожа, от угрюмой, студящей, ноющей неудовлетворенности своей личной жизнью. Ни на каком-то левом мероприятии, на котором, впрочем, была неплохая кухня, ни на совещании в мэрии, с которого он вернулся с подписанным договором, обещавшим и постоянные подряды, и неплохие перспективы. Когда в общей комнате собирался весь коллектив, Виталик не просто робел, он испытывал благоговейный ужас. Его приводила в оцепенение неугомонность всех, просто всех работников этого бюро. У каждого были какие-то мнения, представления – и желание их высказать. Когда спрашивали что-то у него, он терялся: его устраивало все. И потом Виталик долго корил себя: ну что, трудно было хотя бы какое предположение высказать, а не сидеть как пень и хлопать глазами? Но он честно и добросовестно пытался уследить за ходом дискуссий и даже как-то оценить предложения сотрудников. А еще он непроизвольно вытягивался в струнку и преданно смотрел на Бернарди, когда тот брал слово. Странная, дурацкая привычка – испытывать к старшему прежде всего благоговение, замешанное на страхе, и ноздря в ноздрю с ней шла еще одна: вздыхать с облегчением, когда на него не обращали внимания ни сам Бернарди, ни остальные. Сам Бернарди, обсудив какие-то проекты, уточнив что-то, требовавшее уточнения, пошутив над кем-то, поздравив кого-то с каким-то незначительным событием, посмеявшись над шуткой, сказал: – Собственно, я без вашего согласия втянул нас в проект, который считаю одновременно и достойным вызовом, и очень большой ответственностью. Что наш градоначальник думает о социальной ответственности, знают все, надеюсь. Кто не знает, полюбопытствуйте на сайте города или в газете. Работники начали было обсуждать, что бы это могло быть; как в любом коллективе, в этом были люди, следившие с маниакальным постоянством за всеми событиями в локальной политической жизни. Бернарди пообсуждал с ними какие-то отвлеченные темы и после пары минут послабления ненавязчиво, но очень категорично вернул дискуссию в нужное ему русло. – Именно этот проект я перехватил у Магнуссона. У них, конечно, традиции и современность, в отличие от нашего «современность и традиции», но мы предлагаем качество, качество и еще раз качество, а к нему еще и фантазию, и актуальность. Пусть Магнуссон и пытается заняться демпингом. И кроме того, Стиви, городской глава был впечатлен твоей выставкой. Так что, господа, я мог обратить внимание на этот проект, но получили его мы все вместе. Бернарди назвал бюджет проекта и его длительность, и народ обрадовался. Стиви похлопали по спине, тот самодовольно постучал себя в грудь. – А при чем тут социальная ответственность? – спросила Таня. – Она заключается в том, что мы допускаем Стиви к городским стенам? – Не Стиви, – улыбнулся Бернарди. – Виталия. Если вы не против, – обратился он к Виталику, уже покрасневшему, уже сжавшемуся, испуганно глядящему на всех и поглядывающего на дверь, чтобы в случае чего улепетывать куда подальше, – я напомню всем, что Виталий оказался у нас как раз благодаря другому проекту, поддерживаемому социальными службами. Я хочу подчеркнуть: мы не занимаемся благотворительностью в самом общем смысле, мы в соответствии с заветами Тэтчер приводим конкретную лошадь к конкретному источнику воды. Итак, суть проекта. Существуют некие коммунальные объекты, которые отличаются некоторой унылостью с точки зрения градоначальства. Мы превращаем их в веселенькие коробочки. Да, именно, Тоби, то, чем занималось столь нелюбимое тобой агентство «квадрат», превратившее стены панельных домов в пафосные агитплакаты. Нет, никакого промышленного альпинизма. Градоначальство отлично понимает, что для этого участнику проекта, в нашем случае Виталию, придется предварительно учиться этому, сдавать квалификационный экзамен, что откладывает исполнение куда более непритязательного с точки зрения исполнения и куда более эффектного проекта. Так что небольшие сооружения вроде вентиляционных шахт, трансформационных будок, возможно, остановок общественного транспорта. Инвентаризационная комиссия еще не подготовила список объектов, пригодных для вовлечения в этот проект. И теперь два вопроса. Первый: Виталий, как вы относитесь к тому, чтобы заниматься рисованием на таких объектах? Виталик растерянно смотрел на него, открыв рот. На Хайно, на других, и снова на Бернарди. Другие – улыбались, кто-то произносил подбадривающие фразы, кто-то, кажется, весельчак Стиви, острил, и Таня грозила ему кулаком. Хайно сказал: – Ну отвечай уже! Виталик кивнул, боязливо посмотрев на него. Бернарди широко улыбался. – Будем считать это авансом. Виталий, у вас будет еще время, чтобы поближе познакомиться с проектом, разработать эскизы и прочее. И, кстати, второй вопрос. Хайно, Виталий же готов для исполнения самостоятельных заданий? – Конечно! – убежденно произнес Хайно. – Я еще больше скажу: Стиви, черная твоя душа, ты еще будешь ходить и смотреть, и завидовать, что там Виталий нарисовал. – Замечательно, - ответил Бернарди, послушав шутливое негодование Стиви. – Но здесь все-таки необходимо уточнение. Хайно, ты остаешься куратором Виталия? Насколько я знаю, такие задания – все-таки не твой профиль. – Я предложил бы пока поставить Виталия в пару с Майком. На первое время. Возможно, что уже вторую стену на какой-нибудь шахте Виталий будет обрабатывать самостоятельно. Бернарди повернулся к Майку. – Отчего бы нет? – бодро отозвался тот. – Виталий, – обратился Бернарди к нему, красневшему, белевшему, покрывшемуся испариной, – я не хочу, чтобы вы думали, что это принуждение. Ни в коем разе. Если вы считаете, что пока еще не готовы к подобным заданиям по каким бы то ни было причинам, вы можете смело сказать об этом. Давайте мы обсудим еще раз в более узком кругу, вы, я, Хайно и Майк. Скажем, в пятницу перед окончанием рабочего дня. Пойдет? Он осмотрел их троих, дождался утвердительного кивка, поднялся, посмотрел на часы. – Отлично. Еще есть вопросы? У меня еще есть пара минут. Виталик беспомощно смотрел на него. Ему очень хотелось уточнить, куда его только что втянули, но одно дело листать словарик наедине с Хайно, Таней, Майком, Стиви или кем там еще, уточнять у них, будучи наедине. И совсем другое – сидеть на виду у всех них, двадцати с лишком, которые оживленно гудели, подходили то к Бернарди, то к Виталику, чтобы высказать одобрение, и думать: и что это будет? В пятницу Бернарди и Хайно с Майком обсуждали сам проект, все тонкости, которые возникнут в процессе его осуществления, что им нужно для подготовки, и кое-какие административные детали. – У тебя же права есть? – повернулся к Виталику Майк. Виталик покраснел и помотал головой. – Его отвозить нужно будет, – пожевав губы, сказал Хайно. – Не проблема, – пожал плечами Майк. – Я могу на штрассенбане, – смутившись, что доставляет столько хлопот, предложил Виталик. Бернарди потер рукой лоб. – Будет зависеть от количества необходимых инструментов, – произнес он. – Эскизы согласовывать с градоначальством необязательно, но я предпочел бы показать их им. Виталий, подготовьте что-то около двадцати эскизов на более-менее нейтральные темы, скажем, к двадцать девятому числу. Договорились? – Да можно ведь будет отобрать из того, что Виталий уже нарисовал. Некоторые очень неплохо будут смотреться, – предложил Майк. – Согласен, но все время деревья рисовать тоже задалбывает, Майки, пусть Виталий еще немного подучится, чтобы люди были похожи на мужчин и женщин, а не на андроидов, – возразил Хайно. – Кстати, шеф, у вас же есть художественное образование? Мы тут все немного по другим областям специалисты. Ну в смысле что нужно покажем, не проблема, но все-таки у вас техника, практика, опыт, все такое. – Неплохая идея, – поддержал его Майк. – Согласны? – повернулся к Виталику Бернарди. Тот отчаянно закивал, счастливо глядя на него. Бернарди усмехнулся. – Тогда договорились. Ну-с, расходимся? Виталик, помявшись, спросил: – А можно мне будет задерживаться? У меня, ну... дома, возможностей особых нет, чтобы рисовать. Бернарди поднял бровь. – Вы прямо сегодня хотите задержаться? – полюбопытствовал он. – Не-е-ет, – усмехнулся Виталик. – Потенциально. Бернарди засмеялся. – Потенциально – можно. А сейчас отправляйтесь домой, отдыхайте. Кстати, попробуйте обратиться к вашему куратору на бирже труда, возможно ли вам получить финансовую поддержку, чтобы пойти в школу вождения. Если что, я могу поговорить с ним. В вашей профессии, если, конечно, вы решите остаться в этой профессии, права необходимы. Виталик смотрел на него с благоговением. – Спасибо! – восхищенно сказал он. – Пока не за что, господин Райхман, – хмыкнул Бернарди. – Хороших выходных! Выходные так выходные, хотя Виталик предпочел бы остаться в мастерских и заниматься чем-нибудь. В хайме-то ему все равно только и делать было, что на стены лезть. Он топал по знакомому маршруту, осматривал деревья, дома, кусты, с которыми почти сроднился, и счастливо щурился солнцу. У вокзала решил, а фига ли, и отправился к морю, пусть было ветрено и холодно. Он замерз, продрог, зашмыгал носом, и прохладный вагон поздним вечером показался ему просто сауной. Виталик даже задремал, открыл глаза уже на центральном вокзале, где ему предстояло ждать сорок минут своей электрички. Он обошел вокзал, поизучал объявления, афиши, надеясь, что вдруг какой-нибудь футбольный матч, а с ним и повышенные меры безопасности. Но – только на следующей неделе какой-то товарищеский, третья лига. Только и оставалось, что печально вздохнуть.