Новая жизнь

Нежные закатные лучи заливали влажный песок розовым светом и красили им же стены домика. Было уже по-летнему тепло, умиротворенно, и прилетевший с моря соленый йодистый ветер не принес озноба. Он воровато проскользнул сквозь кружевные занавеси окна и теперь, незамеченный, бродил по комнате, дотрагиваясь до стоящих в кувшине цветов, оставленного на столе шитья и, совсем осмелев, касался лица ссутулившегося на стуле Маблунга. Ниэнор была здесь же – она замерла перед распахнутыми ставнями и, упершись обеими руками в стойки рамы, не сводила напряженного взгляда с играющего перед домом ребенка. Они молчали давно. С того момента, когда Маблунг сказал, что утром возвращается в Дориат, и приедет вновь, как только сможет. Снова привезет припасы и камни на обмен и посмотрит, как обстоят дела у давшей течь и седьмицу назад подлатанной им крыши. Женщина тогда только кивнула и поднялась посмотреть на сына. Тулмир возился во дворе под пышным кустом акации, сосредоточенно раскладывая собранные днем раковины. Бессмысленное, изо дня в день повторяющееся занятие, несвоевременные попытки отвлечь от которого всегда приводили только к одному – к бурной и продолжительной истерике. Это пугало. Как пугало и удивительное, полное сходство мальчика с отцом, кажущееся еще более недобрым оттого, что подвижные, выразительные черты лица Турина будто застыли и омертвели в облике его маленького сына. За короткую, менее чем четырехлетнею жизнь единственной, направленной на окружающих реакцией мальчика был лишь неистовый плач в ответ на чересчур настойчивое вмешательство в его однообразное развлечение. Все прочие бедные гримаски и неровный тихий смех были обращены будто куда-то внутрь себя и не распылялись на пытающихся заговорить с ним взрослых. Странное зрелище, не раз пугавшее изредка заходивших к Ниэнор соседок. И ставившее в тупик не раз приглашаемых в рыбацкий домик целителей. - Ничего не изменится. Он не заговорит, – вдруг произнесла аданэт с какой-то обыденной обреченностью в голосе. Маблунг ухватился за нарушивший тяжкое молчание звук и, поднявшись с места, встал у женщины за спиной. - Детям людей случается начинать говорить позднее сверстников. - Случается. Но перед этим они уже пытаются изъясняться звуками и жестами, – Ниэнор медленно покачала головой, – а Тулмиру будто вовсе никто не нужен. Маблунг промолчал. Он хотел бы в очередной раз ее подбодрить, сказать что-нибудь о том, что мало ли исключений, и мальчик еще их порадует, но… С некоторых пор готовые сорваться уже очевидно лживые утешения вдруг застревали у него в горле. И оставалось только молчать. Смотреть на стоящую рядом женщину, следить за тем, как выбившиеся из золотистой косы мягкие вьющиеся волосы у ее правого виска подрагивают от его близкого дыхания, и гнать от себя ненужные, невозможные мысли… С годами Ниэнор стала сильнее напоминать мать. Под ударами судьбы еще недавняя девичья хрупкость словно отошла на второй план, уступив место серьезной несгибаемой решительности. Готовности с открытым лицом встречать новые беды и стойко их выдерживать, будто неудавшаяся попытка наложить на себя руки полностью убила в ней способность испытывать отчаяние и страх. Да, именно тогда это и произошло. Когда сам Маблунг, оставив остывающее тело найденного и вновь потерянного Турина попечениям спутников, бросился вдоль бурного течения Нарога. И в отчаянии метался среди скал и древесных стволов, пока не увидел в цепких ивовых объятиях белеющее платье. И пока, выбравшись из ледяной воды с Ниэнор на руках, не почувствовал наконец под ладонями слабое биение сердца. Его собственное, кажется, вновь забилось тогда же. - …Маблунг? Охотник вздрогнул и, опомнившись, отвел взор от золотистой пряди. - Да? - Ты не слушал? – Ниэнор коротко глянула через плечо и вновь принялась смотреть на сына: – Я все думаю: он такой из-за близкого родства, из-за преследующего нас рока или из-за моего… из-за меня? - Я не знаю, – честно покачал головой Охотник. Он бы сам хотел это знать, – но ведь все произошедшее было велением рока. И ваша с Турином встреча и то, что случилось потом. Да вся судьба детей Хурина… Если ты хочешь обвинить в недуге сына себя, то незачем. Это ему не поможет. - Вся судьба… - негромко повторила Ниэнор и, вновь обернувшись, уже дольше внимательно смотрела Маблунгу в глаза, пока со двора не донесся тихий шум, и мальчик, подобрав с земли свои раковины, сам не пошел к дверям дома: – Пора его укладывать. Охотник кивнул и неловко посторонился, пропуская ее к выходу в сени. В сенях Ниэнор стелила ему самому, и сейчас Маблунг сидел на накинутом на скамью покрывале и ждал, когда юный Турион заснет. Это тоже было непросто: обычно мальчик долго ворочался, пугался безобидных шорохов и, тихо всхлипывая, с головой забивался под одеяло. И потому матери приходилось подолгу сидеть возле него, негромко напевая и успокаивающе гладя по непослушным волосам. Но вот долетающие в распахнутую дверь звуки смолкли, и Маблунг, поднявшись, осторожно заглянул в служащую спальней комнату. Наконец затихший Тулмир клубком свернулся у стены, но Ниэнор, вопреки обыкновению, продолжала неподвижно сидеть на краю постели и смотреть на спящего ребенка. Маблунг остановился на пороге и, облокотившись на косяк, безмолвно глядел на них обоих. - Я еду завтра на рассвете, – наконец произнес он, когда молчать сделалось невмоготу. Аданэт, не оборачиваясь, медленно кивнула и наклонилась в очередной раз поправить укрывающее ребенка одеяло. - Я думаю, тебе больше незачем приезжать. Охотник выпустил косяк и выпрямился. В груди, кажется, что-то оборвалось, и он невольно дотронулся до завязок рубахи. - У нас все есть. Камней хватит еще на несколько лет, да и без них мы прокормимся моим шитьем. - Ты меня прогоняешь? Почему? - Дорога длинна и опасна. Из-за нас и так столькие погибли… Она продолжала мять в пальцах угол одеяла и так и не подняла глаз. Маблунг, словно не веря, на мгновение опустил веки и вновь спросил. - Почему? Одеяло свесилось с края постели, а аданэт, будто решившись, порывисто поднялась и быстро подошла к эльфу. Ощутимо пихнула его кулаком в грудь, заставляя отступить назад в сени, и, только теперь глядя в глаза, гневно прошептала: - А почему ты раз за разом уезжаешь? Почему ты раз за разом мучаешь себя и меня? Маблунг, осекшись, молчал, бессмысленно на нее глядя. И не сразу нашелся что ответить. - Ты … хочешь, чтобы я остался? Дверь неслышно притворилась, отсекая их от спящего ребенка, и Ниэнор, так и не опустившая с его груди сжатой в кулак руки, уже не зло, но как-то обреченно и едва слышно проговорила: - Хочу. - А Турин? – растеряно спросил Маблунг, несмело кладя руки ей на плечи. - Турин? – во взгляде аданэт скользнуло непонимание, но потом она сообразила и покачала головой: – Турин – мой брат. Все остальное – морок и чары. - А я?.. - А ты рядом, – обреченность сменилась решительностью. Ниэнор приподнялась на цыпочки и стиснула в пальцах затянутый ворот рубахи Охотника: – Тебя я люблю. Маблунг вздрогнул, подавил судорожный вздох и, как-то не к месту подумав о том, что смертная женщина оказалась храбрее его, сделал то, о чем так давно мечтал: их пересохшие прохладные губы соединились. Сначала робко, но чем дальше, тем больше смелея. Прикрытая дверь в спальню под неловким ударом локтем закрылась до конца, служащая Маблунгу постелью широкая скамья проехалась по полу и неподдающиеся из-за завязок ворот жалобно затрещал по шву. Он проснулся среди ночи и рывком сел на жестком ложе. Ниэнор давно вернулась в комнату, и в доме снова было тихо и умиротворенно. Холодный серебряный свет щедро заливал сени. Морской ветер, все такой же теплый, как и днем, продолжал заглядывать в распахнутые створки. Маблунг, помедлив, отбросил в сторону тонкое покрывало и осторожно спустил босые ступни на пол. Обнаженное тело приятно захолодило, и он, словно нырнув в заструившийся по коже лунный свет, поднялся и неслышно подошел к окну. Было темно и покойно. Чернеющие вокруг дома акации источали одуряющий аромат, мерно дышало поблескивающее в сотне шагов от домика море, а где-то под окном в траве увлеченно стрекотала цикада. Маблунг прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо и грудь ласковому ветру и позволяя волосам рассыпаться по спине. Всегда удерживающий тугую темную косу шнурок затерялся где-то в скомканной простыне, и теперь освободившаяся грива охотно заволнилась по всей длине. Он сам словно бы тоже вырвался из какого-то тесного круга и теперь впервые за долгие годы чувствовал себя умиротворенным и спокойным. Вновь обретшим утраченное равновесие. Мир вокруг будто сжался до одних только запахов, тихих звуков и мимолетных прикосновений подвижного воздуха и потерял ход времени, растворившись в одном единственном мгновении. Маблунг тоже в нем будто растворился и, погрузившись в негу, не услышал за спиной легких шагов, очнувшись, лишь, когда узкая прохладная рука легла ему на грудь. Одетая в тонкую льняную сорочку Ниэнор остановилась подле него и, приникнув щекой к плечу, устремила взгляд в сторону моря. Не было смысла что-то говорить, поэтому они долго молчали, переплетясь пальцами и слушая дыхание друг друга. Но потом Ниэнор все же спросила: - Завтра ты ведь все равно уедешь? - Да. Я обещал Элу не задерживаться, – Маблунг кивнул и ободряюще погладил аданэт по скрытому тонкой тканью плечу: – Ему предстоит расплачиваться с гномами, и он хочет, чтобы я был рядом. - Чего-то опасается? - Возможно. Они слишком затягивают работу, и осторожность будет нелишней. - Пожалуй… Что ты потом скажешь королю Тинголу? - Что должен уехать и, наконец, остаться. Ниэнор счастливо улыбнулась, сильнее сдавила его ладонь и теснее прильнула к крепкому надежному плечу. - Я буду ждать тебя. Возвращайся. - Я вернусь. Обещаю. Маблунг освободил руку и, тоже не сдержав улыбки, ближе и плотнее прижал к себе аданэт. Вновь было тихо и безмятежно, и сейчас, когда все будто встало на свои места, он чувствовал, что с чистой душой и полной уверенностью может, наконец-то, смотреть вперед. Туда, где вдали таял мрак умирающей ночи, а на горизонте медленно проявлялось тонкое алое лезвие рождающегося рассвета.